Она подошла и как-то исхитрилась обнять их всех.
Вышла из ее рук Оля.
– Зачем врать? – сказала она, сдерживая слезы. – Теперь такая жизнь, всем на всех наплевать. Такой теперь климат. Это только эта дура, – кивает на Муху, – добро считает. Ты микроскоп возьми, чтоб его найти. – Дразнит: – И кто копеечку дал, и кто конфетку… Юродивая!
– Да ты… Да как же… Как… Ты можешь… – Муха стала заикаться. С ужасом смотрят на нее девчонки. Клавдия Ивановна, горестно посмотрев на Олю, подошла к Мухе и положила на ее голову руку.
– Успокойся… Успокойся… Говори медленно…
У Мухи глаза полны ужаса. Боится слово произнести, только рот открывает.
Кинулась к ней Оля.
– Муха! Муха! Прости меня!
– Б-о-о-г про-стит, – ответила Муха.
– Поем! – сказала Клавдия Ивановна. – Все поем!
И они запели – для Мухи и с Мухой. Это способ лечения заикания.
Миллион, миллион алых роз
Из окна, из окна видишь ты…
Ехали по шоссе машины. Мало кто смотрел в сторону странной пестрой стайки, которая нелепо пела на обочине под руководством нелепой женщины.
Распевалась с ними Муха. С какой же надеждой она пела!
Оля поет старательнее всех, и мы слышим не только слова песни, небо над ними, сверх, слышим ее «молитву».
«Товарищ Ульянов! Дорогая Алла Пугачева! Бога нет… Помогите вы… Пусть она не заикается… Сделайте что-нибудь плохое мне. Пусть я умру… Или пусть меня не снимают в кино… Пусть у меня выпадут волосы… Только чтоб Муха говорила, как человек».
Перегороженная улица, где должна сниматься сцена дорожного происшествия, так называемого подвига Оли.
Стоят на изготовку прицеп с капустой, фургон с мебелью, троллейбус с опущенными проводами, «рафик» милицейский и «рафик» санитарный.
Артисты массовки стоят в очереди за километровыми огурцами, которые продают на углу.
– Господи! Хоть бы успеть! – говорит старушка. Это ее должна «спасти» Оля. Старушка беспокоится об огурцах.
– Где она? Где? – кричит Главный.
– Я тут! Тут! – кричит старушка.
– Да не вам! – машет рукой ассистент режиссера.
Подошел Иван Иванович. Он озабочен.
– Не может быть, чтоб там никого не было, – говорит он.
– Ну, я ж тебе русским языком! – возмущается шофер. – Я оттуда. Тихо у них. Никого.
Мертвая Клавдия Ивановна лежит на кровати. У нее спокойное, красивое лицо. Вокруг нее девчонки. Они не плачут. Они в ужасе. Как-то особенно громко тикает будильник.
Иван Иванович вошел и не сразу понял, что произошло. Увидел Олю.
– А ее сотня людей ждет! – сказал и тут только увидел Клавдию Ивановну. – Немедленно «Скорую»! – закричал он и взял ее за руку. И сразу бережно положил.
Запершись на крючок, девочки сидят в комнате Клавдии Ивановны после похорон.
Девочки не плачут. Силу их горя можно понять по их враз каким-то взрослым, постаревшим лицам. Даже Мухе никто сейчас уже не даст двенадцать лет. Грохочет экскаватор, дрожат стекла.
– Знать бы, какие таблетки, – тихо говорит Фатя, – выпить, и с концами.
Посмотрели на нее девочки так, что сама Фатя аж испугалась.
– А помните, – тихо сказала Оля, – она вытащила жребийную бумажку… И кто-то тогда сказал, что ни с кем она жить не будет…
– Я! – заплакала Муха. – Я. Накаркала…
Вот тут они и расплакались. Плакали громко, текли слезы, текли сопли, плакали, как плачут дети, и не слышали, как в дверь тихо, но настойчиво стучали.
Услышала Оля, посмотрела в окошко. Стоял на крылечке Иван Иванович.
Они впустили его.
Он достал из огромной сумки кастрюлю с рисом и бидон с компотом. Молча выложил рис на блюда, разлили по стаканам компот. Замерев, девчонки следили за его неторопливыми уверенными движениями.
– Помянем, – сказал он. – Это кутья. Поминальная еда.
Тихо ели. Тихо пили компот.
– У меня в сорок шестом умерла невеста, – тихо заговорил Иван Иванович. – В Ленинграде. В сущности, от блокады… От ее последствий… Представьте себе… Победа! Остался жив! Невеста ждала! И сразу смерть… Казалось бы, сколько всего видел на войне, а тут рухнул… Никого у меня, кроме нее, не было… Родителей в Минске… Брата еще в Финскую…
– Финская – это что? Баня? – спросила Лиза.
– Война до войны…
– Проходили по истории, – сказала Оля.
– Я не проходила, – ответила Лиза.
– Она шла другой дорогой, – сострила Лорка.
Что-то стронулось. Сдвинулось. Не то, чтобы горя не было, просто проступила жизнь. И рис съели. И компот выпили.
– А у нас с тобой еще работа, матушка, – сказал Иван Иванович Оле.
Они пришли на тот самый перекресток. Все так и было, как мы уже видели, только на углу продавали не длинные огурцы, а леденцы в банках. Старушка по-прежнему стояла в очереди.
– Девочка моя! – проникновенно сказал Главный. – Такова жизнь… Но надо идти дальше.
– Куда? – спросила Оля.
Подбежала старушка с полной авоськой банок.
– Сегодня наконец будет съемка? – спросила она капризным голосом.
Упал с прицепа вилок капусты и шмякнулся о грязь.
Иван Иванович обнял Олю и тихо сказал:
– Конечно, все глупо… Рядом со смертью… Все глупо… Но почему-то надо жить…
– Она ничего… ничего… никогда… никогда… уже не увидит… – Оля говорит это тихо, потому что вокруг…
– Сначала пойдет автобус, потом машины. Автобус тормозит у «зебры», «Жигули» проскакивают. Фургон делает разворот. У троллейбуса обрывается провод. Люди по сигналу флажка. Оля! Где Оля?
Ассистент кричит в рупор.
Оля невидяще смотрит на все.
Ее везут домой после съемки.
Оля опустошена, обессилена. Равнодушно, безразлично смотрит в окно, на поток людей, поток машин.
Что-то вызвало на ее лице интерес. Не успела понять – проехали. Выглянула в заднее стекло – ничего.
Снова что-то забеспокоило. Потому что остановились у светофора, рассмотрела: на обочине стоял обрызганный грязью старый человек. Наморщив лоб, стала внимательно смотреть вперед.
Еще один обрызганный. Через квартал еще…
Те самые «Жигули» медленно, как ни в чем не бывало, сворачивали в арку.
– Я тут сойду, – сказала Оля шоферу.
Она вошла в арку сосредоточенно и целенаправленно. По дороге подобрала камень.
Знакомая машина стояла у подъезда, и одно ее колесо игриво вздыбилось на тротуаре, загородив проход.
С наслаждением ударила по стеклу камнем.
Страстно, самозабвенно она крушила эту машину, не обращая внимания, что по ее рукам уже бежит кровь.
– Зачем? – спрашивает Олю тихая, какая-то домашняя женщина-лейтенант. – Ты знаешь, что такое вандализм?
– Знаю, – спокойно ответила Оля.
– Молодец, – сказала женщина. – Уже легче. Ну а про то, что родителям придется за все платить, это знаешь?
– Вот про это нет! – ответила Оля. – Не подумала… Просто из головы вон…
– Мне их жаль! – сказала милиционер.
– Мне тоже, – ответила Оля.
– Номер телефона, – женщина взяла ручку.
Оля говорит номер, и мы видим, как звонит телефон в привратницкой Клавдии Ивановны, где сейчас уже прорабская, как бежит к телефону человек в резиновых сапогах.
– Алло! – кричит человек. – Прораб слушает.
– Мне Климова или Климову, – говорит милиционер.
– Нет таких, – отвечает прораб. – Это стройка.
Женщина внимательно смотрит на Олю.
– Сволочь! Сволочь! – это кричал, вбегая, тот самый парень, владелец машины. – Кто мне это оплатит, кто? Вонючий детдом? Имейте в виду! У нее деньги будут! Она в кино снялась… Ей причитается сумма прописью. Пусть оплатит до копеечки.
– Какое кино? – спросила милиционер, снова беря трубку.
Оля с каким-то непередаваемым удовлетворением смотрела, как он дергался, этот красивый парень. Как он потел, и краснел, и даже за сердце хватался, и воду из графина пил.
– Артистка! – шипел. – За сотый километр таких артисток… Распустили… Лимита проклятая… Быдло…
– Я вас попрошу! – жестко сказала женщина.
– А я знаю! Знаю! – кричал парень. – Вы ж за них! Вы сразу за них! А я вам говорю – пусть оплатит. Получит гонорар и отстегнет за хулиганство. Бандитка!
– Господи! Да выплачу я ему, – засмеялась Оля. – За удовольствие надо платить. – И снова засмеялась освобожденно.
Звонила по телефону милиционер, что-то говорила, а они смотрели друг на друга – Оля и парень.
Дорого стоил этот перегляд, не выдержал его парень, хлопнув дверью, вышел.
– Почему именно он? – спросила милиционер. – Его машина?
– Потому что он… Потому что его машина…
Ворвался, держась за сердце, Иван Иванович.
– Сколько я должен заплатить? – с порога спросил он. – Я отец.
– Много, – сурово сказала милиционер.
– Ничего, – ответил Иван Иванович. – Я богатый… – И полез в карман. – Как это у вас делается? Прямо вам? Или через сберкассу? Или этому, потерпевшему? – И Оле: – Сейчас пойдем домой, и я тебя выпорю…
Милиционер с интересом наблюдала за комедией.
