ШТЕФАН. Ну, еще чего! Моим единственным богом всегда была и остается коммунистическая идея.
АНГЕЛ. Она не подвела вас?
ШТЕФАН. Может, вас, но не нас. Мы всегда сумеем приспособиться, мы гибкие!
АНГЕЛ. Но она подвела!..
ШТЕФАН. Не подвела. Она жива. Все еще жива. Сейчас она немного отдыхает. Говорите, что вы… пернатый. Мне нужно доказательство. Научное доказательство!
АНГЕЛ. Я ждал этого. Пожалуйста. Пусть будет по-вашему.
ШТЕФАН. Может, этот человек из какой-нибудь секты. Должно быть, из запрещенной. Отравляют жизнь и делают людей неуверенными. Их сейчас повылезало огромное количество. Где они были раньше? При нас такого не было. Мы крепко держали вожжи в руках. Да, не хватает сейчас крепкой руки. Если бы тут была сильная рука, все эти торгаши и прочие побоялись бы выйти на улицу, а то этих новоиспеченных клоунов еще и по телевизору показывают!
АНГЕЛ. Штефан подошел к светофору на улице Двадцать девятого августа. Загорелся зеленый. Только он ступил на переход, как вдруг перед ним затормозил синий легковой автомобиль. Водитель автомобиля с вытаращенными глазами посмотрел на светофор, на котором, будто гром среди ясного неба, загорелся красный свет. В это время и на Шпитальской заскрипели тормоза, и обе машины врезались друг в друга. Водитель синей машины, весь красный и чрезвычайно удивленный, жестикулируя, пытался извиниться перед Штефаном, что, мол, чуть не сбил его, а водители врезавшихся друг в друга машин, не задумываясь, громко стали обмениваться нецензурными словечками. Вахтер Штефан подошел к площади Америки, однако и там ситуация повторилась: он бодро шагал на зеленый, но и на Мицкевичевой и перед Авионом сталкивались машины, звенели трамваи, слышны были нервные крики, возгласы, свистки и предупреждающие сигналы.
ШТЕФАН. Везде бардак! Никто не соблюдает правила, и вот к чему это приводит. Всё обгоняют эти, в новых машинах. А куда? Только в могилу. Не демократия — сплошная анархия правит в этой маленькой стране, это уж точно. Но сегодня об этом некому сказать вслух. Теперь это не принято. Теперь Европа — главнее, чем эта улица!
АНГЕЛ. А между тем вдоль всей площади Америки, с обеих сторон, водители машин сталкивались друг с другом со скрежетом, грохотом и ругательствами, они соответствующим образом повышали голоса, количество бранных слов и предложений росло, а из-под трамвая № 7 кто-то в последний момент вытащил хромую собаку.
ШТЕФАН. Мы тоже ошибались, это правда, но совсем немного, чуть-чуть. Мы были не очень последовательны. А в некоторых случаях — просто мягкими. Мы должны были быть более твердыми, особенно с такими вот элементами. И с теми, кто вечно подкапывался. На каждом втором партийном собрании я указывал на эти недостатки. Но мы думали, что все как-нибудь само уладится. А враг между тем не дремал. Мы чуть замешкались — а они уже тут как тут. Люди мира!
АНГЕЛ. Но на Майковой улице горел зеленый. И Штефану вдруг показалось, что этот зеленый свет светофора излучает сияние только для него, как прожектор в театре или в кино. И он, как герой, может продолжить свой монолог на освещенных мостовых улицы.
ШТЕФАН. Все эти годы все было ясно, абсолютно ясно. Действовали правила. Одна партия, твердая рука. И я был кем-то. А кто я сейчас? Никто и ничто. Аноним, без которого мир продолжит существовать. Человек из толпы, который не числится ни в одной статистике.
АНГЕЛ. На перекрестке между Крижной и Караджичевой сновали полицейские. Среди загроможденной машинами дороги они искали место для кареты скорой помощи. Пронзительно гудели пожарные машины.
ШТЕФАН. Еще совсем недавно сколько людей меня боялось! А я лишь посмеивался, а они в этой моей усмешке видели, что это не просто так. Но при этом им нечего было бояться. Что было во мне такого ужасного? Ничего. Мой мундир? Мое звание? Но они боялись просто из принципа. Я часто об этом размышлял, даже смеялся. Скажите, что во мне такого? Но я знаю почему. Годы нашей последовательной и систематической коллективной работы. Конечно, скоординированной партией из центра.
АНГЕЛ. И только перед Штефаном, как по команде, загорался зеленый свет, как будто управляемый и регулируемый главным диспетчером.
ШТЕФАН. Кто-нибудь должен сказать последнее слово. За нами было первое. Первое и последнее. А кто сегодня способен сказать? Никто.
АНГЕЛ. Полицейские фотографировали, замеряли шаги, мужчины в белых халатах из службы «скорой помощи» грузили раненых. Перепуганные пассажиры толпами покидали переполненные заблокированные трамваи. На вымощенную площадку перед «Истрополисом» приземлился вертолет. С рынка, из банка, из учреждений выбегали сотни служащих узнать, что происходит. Из вертолета вышли два заместителя премьер-министра, а за ними и сам премьер. И, конечно, охрана. Через толпу стали пробиваться телевизионщики и румынские цыганки. Штефан, глубоко погруженный в себя, без проблем перешел через последний переход на Трнавском мыте и подошел к проходной конгресс-центра и кинотеатра «Истрополис». На углу возле магазина «Нисан» он вдруг услышал какой-то знакомый голос. Здравствуйте. Смотрите-ка — доказательство!
ШТЕФАН (стушевавшись, замявшись, с чувством ужасной тревоги). Все это?.. И там?.. И это?..
АНГЕЛ (спокойно, с улыбкой, кивая). Это еще не все. Через минуту будет самое главное. Через тридцать секунд оно сразит вас наповал!
ШТЕФАН (страшно напуганный, быстро опускается на колени и с мольбой смотрит на небо). Я уже верю в тебя. Ты существуешь. Все эти годы я лишь притворялся. Время было такое! Когда-то я даже прислуживал в церкви. В былые годы я даже говорил «божья коровка». Но… Господи Боже… Прости!
Сплю, вот кто-то в дверь стучится
(чему я так не рад)
Ночь в одежды свои облачится
мой сон пошел на спад
За дверью ждет меня старик
промокший весь до нитки
Блуждал по свету много дней
вдруг мне он говорит:
«Могу ль от вас я позвонить?
Простите,
батарейка села.
Мы жаждем все приобрести,
Потом нам нет
…и дела».
В дом приглашаю старика
назвав его «мой друг»
Берет он что-то из мешка
и произносит вслух:
«Господь, я нахожусь
в ночном дозоре
здесь, на земле, где чувствую уже я
успех от разговора.
Я вас прошу
принять всерьез,
что все иначе здесь
и все в порядке…»
Не произноси имя Божье всуе.
«СЛОВАЦКАЯ РОДНАЯ ДЕРЕВНЯ»
ВЛАДО. Ей тогда было уже сорок два, а мне тридцать пять, когда мы поженились. Мы познакомились на Балатоне. Она была там вместе со здешними членами кооператива, а я — с нашими. Мы не знали, чем заняться в этой мелкой грязной воде, и просто брызгались.
ГИТА. Ой, не брызгайтесь, а то песок попадет в глаза!
ВЛАДО. Мы стояли в этой грязной воде по колено, и ни она, ни я не хотели верить собственным глазам, что это тот самый Балатон. На Гите был черный закрытый купальник, который вплотную облегал ее сорокадвухлетнее тело. Но и мне нечем было особенно похвастать. Вечером мы встретились с подносами в нашей длиннющей столовой, и я не знал, что ей сказать, поэтому произнес только одно: «Гитка, а ваш купальник уже высох?»
ГИТА. Высох. А ваш?
ВЛАДО. «Высох. Прямо на мне. Вот…» — И я показал сам на себя кивком, потому что, как я уже сказал, в руках у меня был бакелитовый поднос для ужина. Мы сидели вместе за ужином, ели что-то вкусное и жирное. Гита на меня глядела и глядела, а я делал вид, что не замечаю этого. Потом я глядел на нее, а она не очень-то ловко делала вид, будто не замечает это. «У вас красивые руки, Гитка», — сказал я. Эти слова ничего не значили, сегодня я это понимаю. Но в ту минуту мне хотелось их произнести.
ГИТА. Знаете, я сама этими руками дом построила. Одна. Все надо мной смеялись — старая дева, никакой жалости. А я добилась разрешения, экскаватор выкопал фундамент, я купила цемент и бетономешалку. Купила книги и начала строительство согласно инструкции. Все построила и сделала сама. И стены, и полы, и штукатурку. Это заняло два года моей жизни. А что у вас, пан Владо?
ВЛАДО. Я рассказал ей о своей работе на курортах, что там делают массажисты и остальные сотрудники. И о своей гармошке, на которой я люблю играть по вечерам. Также о своей бабушке. А еще об оркестре, который я создаю, и о грыже, которую год назад мне вырезали. В конечном счете я сказал ей одну фразу, которую еще долго буду вспоминать. «Вы знаете, Гитка, мы могли бы понять друг друга…» Человек должен быть всегда осторожен. В противном случае он будет сожалеть. Мой пример. Да, с большим стыдом я признаюсь, что этот дом вскружил мне голову. Я уже видел себя в этом, ее руками построенном доме, в зале, как мы там сидим, как я по вечерам играю ей на своей гармошке, а она штопает носки и напевает мелодию… Потом вдруг мы уже лежим за шторкой, рядом друг с другом, совсем не чувствуя разницы в возрасте, только наши руки работают, только из наших уст ощущается запах совместного ужина, и она говорит:
