— Жилье.
— Какие серии?
— 2–47 в основном. И-522, рваные края в мелкую шашечку.
— Что же у вас такое старье?
— Вот у меня в команде один архитектор есть, вопрос к нему.
Юнна, почти невидимая в темноте, все же где-то в глубинах автомобильной полочки раскопала сигарету, закурила. Огонек выхватил из темноты половину ее лица, под волосами мягко сверкнула сережка. Под глазами круги, рука, державшая огонь, чуть дрожала. «Да, — подумал Садыков, — большая стройка, не то что наши скворечники».
— Он объяснит — это вопрос к ДСК, — сказала Юнна после паузы. — Архитекторы могут нарисовать все что угодно. Бумага выдержит.
— Так я и говорю то же самое.
— А у вас на ДСК люди-то приличные?
Садыков немного помялся, будто его спросили невесть про что на судебном разбирательстве.
— Сколы в основном допустимые бывают, — тяжело ответил он. — Ну, иногда приходят переизвествленные панели, не без этого. Но как ее определишь? Через год только, когда начнет протекать…
Он замолчал в досаде на такие свои слова, на весь этот разговор, которому разве что место на производственном совещании. Юнна курила, прислонясь к машине. «Ерунда все это, — подумал Садыков, — не выйдет у нас ничего». Ему вдруг стало легко от этой мысли, холодная уверенность успокоила…
— Больше всего ненавижу, — тихо сказала Юнна, — смотреть на часы. Причем смотреть тайком. Чуть-чуть руку вперед подвинула, вроде она затекла, открылись часы… таким скользящим взглядом по циферблату… Ого! Пора заниматься другой жизнью. Все. Скорости переключаются, мотор гудит, вперед! Куда? И в этой жизни толком не побывала, так, отметилась, и эту жизнь на скорости проскакиваешь, всем привет. Нигде тебя нет, нигде не задержалась, все мимо. Где цель? Где средства? Где время?
— Ты бы курить бросила, — неожиданно для себя сказал Садыков. — Бросишь курить — женюсь.
Юнна расхохоталась, резко, нервически смеялась, всплескивала руками, то припадая к замершему Садыкову, то отталкиваясь от него. Пыталась что-то говорить сквозь смех:
— Боже мой… Я-то… Ой, не могу!..
В итоге всего этого приступа поцеловала Садыкова в бронзовую щеку.
— Прости, прости меня, — говорила она, давясь последними приступами смеха, — я действительно… произвожу впечатление полной… просто совещание у меня было такое… ну, дикое совещание… с энергетиками. Они ведь — энергетики…
В это время, ах, как некстати — если бы знал этот звонивший т. Степанов! — раздался вызов автомобильной радиостанции. На секунду все остановилось, будто по детской команде «замри». Звезды прекратили свой бег, искусственные спутники недвижно повисли на орбитах. Застыла и мгновенно смолкла коричнево-красная река. Зуммер радиостанции сердито и настойчиво требовал прервать ночной смех, прекратить полунамеки и недосказы, когда у Шайхометова все дело встало! Юнна взяла трубку и сказала: «Ковальская!» Мгновенно возобновили движение звезды и спутники, понеслась вперед и загрохотала река. Она сказала: «Ковальская!» — без всякого видимого перехода обретя жесткий служебный тон. Эта мгновенная смена интонаций, способность к секундному переключению на самых высоких скоростях поразила Садыкова.
— А где вы раньше были, Степанов? Да при чем здесь, в машину или не в машину? Где Шайхометов? А что он сам не звонит, что он вас подставляет? Нет, дорогой мой Степанов, я никуда не поеду. Проинформировать меня — ваш долг.
Юнна со злостью вставила трубку в гнездо.
— Вот такое у нас вышло свидание, Володя, — сказала она.
— Да ладно, что я — не понимаю? — ответил Володя.
Он подумал, что и вправду у нее жизнь не очень-то сложилась. Что ее занесло на стройку, к мужичью и бетонным работам? Зачем она взялась за такую лямку, как должность замглавного? Вот так жизнь нас, дураков, учит: возьмешься потянуть все это, все кричат вокруг: «Браво! Правильно! Еще чуть-чуть, а мы тут скоро подбежим, поможем!» Потом глядишь — никого нет, один. А потом привыкаешь. И уже выясняется, что лямка эта — содержание жизни. И все разговоры об этом, и все в семье — тоже об этом. И вот уже дети назубок знают сорта кирпича и модели подъемных кранов. И телефон стоит на полу возле тахты: только руку свесить, и ты в родном коллективе, рядом с начальством или подчиненными.
— Лучше б ты не приезжал! — в сердцах сказала Юнна, занимая водительское место. — Растормошил все.
Видно было, как она махнула рукой, вернее, в темноте рукав ее светлой куртки огорченно махнул. Повернула ключ зажигания, слабо осветилась круглой и глупой зеленой лампочкой готовности.
— Завтра я постараюсь заглянуть к вам, хотя это будет очень сложно. Если меня не убьет мастер спорта с мягкой, но тяжелой рукой, хотя бы улыбнись мне.
— Я могу заранее улыбнуться, авансом, — предложил Володя.
Это, кажется, развеселило Юнну.
— Прекрасная мысль! — сказала она. — Жалко только — в темноте не увижу. И вообще жалко, что не вижу твоих глаз.
— Еще насмотришься, — сказал Володя.
Он, холодея, положил Юнне руку на плечо. Она, чтобы, как показалось Володе, не вспугнуть эту руку, мягким и осторожным движением повернула ключ зажигания. Заработал мотор.
— Ты был женат? — спросила она.
Володя убрал руку.
— Не был. Но… любил.
— По-настоящему?
— Да.
— Почему не вышло?
— Могу тебе рассказать, — зло ответил Володя. — Но не при заведенном моторе.
— Да, ты прав. Извини.
— Ничего.
— Я все-таки поеду.
— Конечно, уже поздно. Уже второй час.
— Второй? Ничего. Все-таки я подскочу к Шайхометову.
— А что, без тебя не обойдется?
Юнна подумала.
— Может, и обойдется, конечно. Но — привыкла.
— Порочный стиль руководства, — сказал Володя.
— Без сомнения, — подтвердила Юнна. — Но вообще это не каждый день бывает. То есть не каждую ночь. Так что у меня еще будет возможность утром поджарить тебе омлет. Или яичницу?
— Омлет, омлет, — ответил Володя. — Только я тебе это доверю, когда научу, как делать омлет пышным.
— Согласна! — сказала Юнна. — Привет!
Она включила дальний свет, и машина, переваливаясь на волнах прошлогоднего асфальта, который при резком свете фар походил на поле артиллерийской битвы, стала удаляться. Володя еще некоторое время смотрел, как пляшет на ухабах огонек стоп-сигнала. Луна уже скатилась за гребень черных гор, и пепельное, нерешительное при ней небо начало наваливаться предрассветной темной синевой…
Володя с Маратом тащили на гору силовой кабель. Кабель был разделен на два мотка, тяжелых, как водолазные доспехи. Марат пыхтел под своей половиной, но не сдавался, продолжал начатый внизу разговор.
— А что же главное в жизни? — спросил Марат.
— Быть человеком, — сказал Володя.
— А ты — человек?
— Человек.
— Откуда ты знаешь?
— Я так думаю про себя, — ответил Володя. — Это очень важно — правильно думать о себе.
— Адекватно, — сказал Марат. — А машина у тебя есть?
— Нет.
— А дубленка есть?
— Нет.
— А «джи-ви-си» есть?
— Не знаю, что это такое, но наверняка нету.
— А что же у тебя есть? — спросил Марат.
— Жизнь, — сказал Володя.
— Моральные ценности? — спросил Марат. — Это хорошо, но на них, Капитан, далеко не уедешь. А на «волгу» сел и поехал. «Джи-ви-си» включил — слушаешь стереомузыку. Кайф!
— Не в этом дело, курсант. Конечно, я когда-нибудь куплю стереомагнитофон. Ну не «джи-ви-си», а что-нибудь подешевле, наше. К тому времени, когда я соберу деньги, наши, наверно, сделают что-нибудь хорошее. С машиной дело посерьезнее, хотя, в принципе, если поставить такую цель, тоже можно обзавестись. Но это ведь вещи, просто вещи.
— Ну и что? Разве они плохие?
— Они очень хорошие. Но я — депутат горсовета и часто вижу, как люди портят себе жизнь из-за вещей. Попадают в тюрьму. Теряют любовь. Расходятся с друзьями. Продают себя за вещи, иной раз за совершенно ничтожные. А иногда за дорогие. Да и не важна стоимость. Важна сама продажа.
— А у меня, — сказал Марат, — есть мечта. И я бы за нее продался. Да кто меня купит?
— Какая же мечта?
— Машина, — ответил Марат.
Володя расстроился от такого ответа. Даже остановился, огорченный.
— Курсант, — сказал он, — запомни: если хочешь стать настоящим моряком, то мечтой может быть только море. Само море, а не морская зарплата.
Марат засмеялся.
— Но я хочу быть моряком с машиной, — сказал он. — Можно?
— Можно, — ответил Володя, — но сначала море. Все остальное потом. Главное — что-нибудь полюбить делать.
— А у тебя есть мечта? — спросил Марат.
— Есть. Я мечтаю сейчас покорить Ключ.
— А что ты за это будешь иметь?
— Ничего. Ровным счетом ничего. Одни моральные ценности. Но такие, курсант, каких нет ни у кого.
