Г-ЖА РЕНО (скороговоркой, искоса поглядывая на Жоржа). Ты никому не отдавал предпочтения.
ГАСТОН (смотрит на нее). Значит, у вашего сына не было друга, А жаль. То есть, я хочу сказать, будет жаль, если выяснится, что я это я. По-моему, когда человек взрослеет, единственное и самое надежное для него утешение — это увидеть отблеск своего детства в глазах какого-нибудь другого тогдашнего мальчика. Жаль. Признаюсь вам даже, я надеялся, что именно воображаемый друг детства вернет мне память, окажет мне эту вполне законную услугу.
ЖОРЖ (после небольшого колебания). Ну да… у тебя… у тебя действительно был друг, и ты его очень любил. И ваша дружба продолжалась вплоть до семнадцати лет… Мы умолчали об этом, слишком тяжело вспоминать.
ГАСТОН. Он умер?
ЖОРЖ. Нет-нет. Не умер, но вы разошлись, поссорились… навсегда.
ГАСТОН. Навсегда в семнадцать лет?! (Пауза.) А вы знали причину этой ссоры?
ЖОРЖ. Только смутно…
ГАСТОН. И ни ваш брат, ни тот мальчик даже не пытались увидеться вновь?
Г-ЖА РЕНО. Ты забываешь, что тогда была война. А потом… Словом, вы поссорились из-за какого-то пустяка, даже подрались, как обычно дерутся в таком возрасте мальчики… И, конечно, без всякого дурного умысла ты сделал резкое движение… вернее, злополучное. Словом, столкнул его с лестницы. И, падая, он повредил себе позвоночник. Его долго держали в гипсе, и он остался калекой. Поэтому, сам понимаешь, как мучительно трудна, даже для тебя, будет любая попытка увидеться с ним.
ГАСТОН (помолчав). Понимаю. А где произошла эта ссора, в коллеже, у него дома?
Г-ЖА РЕНО (поспешно). Нет, здесь. Давай не будет говорить о таких страшных вещах, такие вещи лучше не вспоминать, Жак.
ГАСТОН. Если я вспомню хоть что-нибудь одно, придется вспомнить все, вы же сами знаете. Прошлое в розницу не продается. Где эта лестница? Я хочу ее видеть.
Г-ЖА РЕНО. Да здесь, рядом с твоей комнатой, Жак. Но к чему все это?
ГАСТОН (Жоржу). Не проведете ли вы меня туда?
ЖОРЖ. Если хочешь, но я тоже не совсем понимаю, зачем тебе видеть это место.
Проходят в холл.
Г-ЖА РЕНО. Вот здесь.
ЖОРЖ. Здесь.
ГАСТОН (оглядывается, свешивается через перила). А где мы дрались?
ЖОРЖ. Представь, мы сами точно не знаем. Нам рассказывала служанка…
ГАСТОН. Это же был не обычный случай… Очевидно, она сообщила вам все подробности. Где мы дрались? Ведь площадка широкая…
Г-ЖА РЕНО. Должно быть, вы дрались на самом краю. Он оступился. Возможно, ты его даже не толкал.
ГАСТОН (поворачивается к ней). Но раз это был лишь несчастный случай, почему же тогда я не навещал больного каждый день? Почему не проводил с ним все четверги, вместо того чтобы гонять по улицам? Почему хоть отчасти не смягчил, несправедливость содеянного?
ЖОРЖ. Пойми, каждый истолковывал этот случай по-своему… А тут еще пошли злобные сплетни…
ГАСТОН. А какая служанка нас видела?
Г-ЖА РЕНО. К чему тебе знать подробности! Впрочем, эта девушка у нас уже не служит.
ГАСТОН. Но ведь остались же еще слуги, которые тогда были в доме?.. Вот их я и расспрошу.
Г-ЖА РЕНО. Надеюсь все-таки, ты не примешь на веру кухонные сплетни. Они, слуги, тебе такого наговорят, если только ты начнешь их расспрашивать. Ты ведь знаешь, какие это люди…
ГАСТОН (оборачиваясь к Жоржу). Мсье, я уверен, что именно вы, вы меня поймете. До сих пор здесь у вас я еще ничего не вспомнил. То, что вы рассказывали мне о детстве вашего брата, кажется мне бесконечно чуждым моему характеру, как я сам себе его представляю. Но, возможно, это следствие усталости, а возможно, и нечто другое, — только я впервые, слушая рассказ о моем детстве, ощутил какое-то смутное волнение.
Г-ЖА РЕНО. Ах, Жак, сынок, я так и знала…
ГАСТОН. Не нужно умиляться и преждевременно называть меня сынком. Мы сошлись сюда, чтобы вести расследование, тщательно, как полицейские, и так же, как полицейские, по возможности не вкладывая в это дело ни грана чувств. Эта попытка сближения с существом, полностью мне чуждым, и которое мне придется, быть может, еще сегодня признать частью самого себя, — эта странная помолвка с призраком — и так уже достаточно мучительны, а тут еще я вынужден отбиваться и от вас. Я соглашусь пройти через любые испытания, выслушать всякие истории, но внутренний голос говорит мне, что прежде я обязан узнать правду об этой ссоре. Правду, как бы жестока она ни была…
Г-ЖА РЕНО (нерешительно). Ну так вот: из-за какого-то пустяка, как обычно у мальчиков, вы подрались. Ты сам знаешь, в этом возрасте быстры на расправу…
ГАСТОН (прерывает ее). Нет, не Вы. Эта слушаний еще здесь, ведь верно, ведь вы только что солгали мне?
ЖОРЖ (помолчав немного, решительно). Да, она еще у нас.
ГАСТОН. Пожалуйста, позовите ее сюда, мсье. К чему все эти колебания, вы же знаете, я все равно разыщу ее и рано или поздно сам расспрошу!..
ЖОРЖ. Как глупо, как чудовищно глупо!
ГАСТОН. Но я ведь здесь не затем, чтобы узнавать приятные вещи. Да и к тому же, если подробности этого события смогут вернуть мне память, вы просто не вправе скрывать их от меня.
ЖОРЖ. Ну, раз ты настаиваешь, я сейчас ее позову. (Звонит.)
Г-ЖА РЕНО. Но ты весь дрожишь, Жак… Скажи, ты хоть не болен?
ГАСТОН. Я дрожу?
Г-ЖА РЕНО. Может быть, как раз в эту минуту что-то для тебя прояснилось, скажи, ты ничего не чувствуешь?
ГАСТОН. Нет… Все тот же мрак, окончательный, беспросветный.
Г-ЖА РЕНО. Тогда почему же ты дрожишь?
ГАСТОН. Все это ужасно глупо. Но, перебирая тысячи возможных воспоминаний, я с особой нежностью призывал воспоминания о друге. Именно наша воображаемая дружба была основой, на которой я воздвигал здание прошлого. Наши пылкие, беседы во время прогулок, книги, которые мы открывали для себя вместе, девушка, которую мы любили вместе, и ради него я пожертвовал своим чувством и даже — только не смейтесь, пожалуйста, — однажды я спас ему жизнь, когда он упал из лодки. Поэтому-то, если я ваш сын, мне придется привыкать к правде до того далекой от моих грез…
Входит ЖЮЛЬЕТТА.
ЖЮЛЬЕТТА. Мадам звонили?
Г-ЖА РЕНО. Мсье Жак хотел бы поговорить с вами, Жюльетта.
ЖЮЛЬЕТТА. Со мной?
ЖОРЖ. Да, с вами. Поскольку вы были свидетельницей несчастного случая с Марселем Граншаном, ему хотелось бы расспросить вас об этом.
Г-ЖА РЕНО. Вы же знаете всю правду, милочка. Знаете также, что, хотя у мсье Жака был бешеный характер, никаких преступных замыслов он питать не мог…
ГАСТОН (снова ее перебивает). Пожалуйста, ничего ей не говорите! Где вы находились, мадемуазель, в то время, как произошел несчастный случай?
ЖЮЛЬЕТТА. На той же площадке, мсье Жак.
ГАСТОН. Пока еще не называйте меня мсье Жаком. С чего началась ссора?
ЖЮЛЬЕТТА (украдкой поглядывая на г-жу Рено и Жоржа). Значит, то есть…
ГАСТОН (подходит к ним). Не будете ли вы так любезны оставить меня с ней наедине? По-моему, вы ее стесняете.
Г-ЖА РЕНО. Я готова сделать все, что ты хочешь, лишь бы ты к нам вернулся, Жак.
ГАСТОН (провожая их до двери). Я вас потом позову. (Жюлъетте.) Садитесь, пожалуйста.
ЖЮЛЬЕТТА. Мсье разрешает?
ГАСТОН (усаживаясь напротив нее). И давайте оставим это обращение в третьем лице. Оно только стесняет нас обоих. Сколько вам лет?
ЖЮЛЬЕТТА. Тридцать три. И вы сами это отлично знаете, мсье Жак, ведь когда вы ушли на фронт, мне было пятнадцать. Зачем же вы спрашиваете?
ГАСТОН. Во-первых, я этого не знаю, во-вторых, я вам уже говорил, что, возможно, я вовсе и не мсье Жак.
ЖЮЛЬЕТТА. Да нет же, я вас сразу узнала, мсье Жак…
ГАСТОН. А разве вы его хорошо знали?
ЖЮЛЬЕТТА (внезапно разражаясь рыданиями). Ах, да разве можно так забывать!.. Значит, вы совсем-совсем ничего не помните, мсье Жак?
ГАСТОН. Ровно ничего.
ЖЮЛЬЕТТА (кричит сквозь слезы). Каково мне слышать такие слова, после всего, что было!.. Да это же чистая мука для женщины…
ГАСТОН (поначалу опешил, потом все понял). О, простите, пожалуйста. Простите меня. Но, значит, мсье Жак…
