Я сказал:
— Но, может быть, ты, Коля, не прав? Когда в древней Греции один какой-то грек с кем-то поссорился, он никому зла не делал, а сам яд выпил.
Колька на меня разозлился:
— Ну что ж, я теперь, по-твоему, травиться должен? Делай, как говорят, и все! Да не забудь, что сегодня воскресенье, вечером они на катке! Там будет эта… Лелька со своим Колбасиным кататься.
Вечером мы с Колькой взяли коньки и перелезли через забор на каток. Вскоре мы заметили Лельку с Танькой, а около них Колбасин увивался — то пистолетиком ездил, то восьмерку делал. А потом мы их догнали, и я хотел им показать, как надо ездить, но случайно упал и коленку расшиб.
Девчонки все закричали: «Ой!» — а Колбасин сказал:
— Так и надо! Чтоб не хвастался!
А Танька обрадовалась:
— Но он же перед нами, перед нами!
Подъехал Колька и, увидев Лелю, растерялся и не мог сказать ей «здравствуйте», хотя она первая с ним поздоровалась. А Колбасин это заметил и съехидничал:
— От волнения юноша потерял дар речи!
Колька посмотрел на него презрительно:
— Дар речи! Потерял! А ну-ка, давайте отсюда! Фьють!
Колька мог ударить Колбасина по шее, но не ударил. Он только толкнул его локтем.
— Ты потише! — сказал Колбасин и, подхватив девчонок, уехал с ними.
А я с Колькой остался сидеть на скамейке, потому что очень болела нога.
23 января. Все-таки Колька мой настоящий друг. Я лежу в постели, а он меня навещает каждый день. Врач сказал, что у меня серьезный ушиб и нужен покой. Но покоя у меня нет. Например, Колька с утра уже звонил три раза и спрашивал, как аппетит и температура. Я сказал, что течение болезни нормальное. А Колька вызвался достать профессора. Вскоре выяснилось, что профессор у Кольки по уху, горлу и носу и мне не подходит. Я не понимал, почему Колька так стремится, чтобы я побыстрее пошел в школу. А потом понял: он хочет, чтобы я побыстрее втерся в доверие к Лельке и Таньке и попал бы к ним в музыкальный кружок.
Но я и без него очень хорошо втерся в доверие. Лелька и Танька тоже навещают меня. Я уже написал свою музыку для песни «Девчонки и мальчишки», и репетиции у нас идут полным ходом. А Танька говорит, что я баснословно талантливый человек. Ей очень нравится, как я играю на пианино. И мне нравится, как она поет.
26 января. Сегодня днем в классе произошло ужасное событие. Я никогда не думал, что Колька ведет дневник, а он, оказывается, ведет. И этот дневник нашел в классе Колбасин и всем его прочитал. Все дураки хохотали, а мы с Колькой стиснули зубы.
Вечером мы узнали, что Колбасин идет на шестичасовой сеанс в кино, и мы тоже пошли за ним. А потом по дороге из кино незаметно обогнали его и устроили засаду в темном парадном. Он входит в парадное, насвистывает, а мы вдруг встаем перед ним! Он даже опешил:
— Вы?!
А я взял его за шиворот и говорю:
— Ты что Колькин дневник читал?
— Просто так, — отвечает нахально Колбасин. — А ваша Лелечка покраснела!
Тут Колька сказал:
— Покраснела? А ты у нас сейчас посинеешь!
— Вы что же, бить будете?
— Нет, — сказал я, — внушение сделаем!
Может быть, мы бы Колбасина и не били, но он сказал, что мы идиоты, и разъяснил, что идиотами называли в древней Греции таких людей, которые не участвовали в общественной жизни.
Я очень люблю историю древней Греции, но при чем мы?
И тут мы ему дали за идиота!
27 января. Ура! Я узнал, что наш классный руководитель — учитель черчения — очень хороший человек. И это вышло совершенно случайно. Я пришел в учительскую за разными циркулями и кубами для урока геометрии. Здесь сидел Сергей Петрович. И вдруг циркуль у меня упал на пол и разлетелся на две части. Это у него просто винт выскочил. Я начал чинить циркуль за шкафом и вдруг слышу, в учительскую входит Колбасин.
Я хочу разговор Колбасина с Сергеем Петровичем привести дословно, потому что из него можно понять, что мы зря Колбасина выбрали старостой.
Когда Колбасин вошел в учительскую, Сергей Петрович его сразу спросил:
— Что это у тебя, синяк под глазом?
— Нет, — ответил Колбасин. — Кровоподтек. От удара.
И тут началось.
— А что случилось? — спросил Сергей Петрович.
— Меня избили.
— Кто?
— Два ученика.
— Они из нашей школы?! — удивился чертежник.
— Даже из нашего класса.
— Кто, назови?
— Дудкин и Пташкин.
— Коля и Миша?
Я стоял за шкафом и не шевелился. А вдруг меня сейчас позовет Сергей Петрович?
Но он не звал.
А Володька ему начал рассказывать и про то, как я его схватил за шиворот, и про древнегреческого идиота, а потом, наконец, дошел и до драки.
И тут он сам себя выдал с головой.
— Значит, ты, Колбасин, из-за идиота, так сказать, за эрудицию пострадал? — спросил Сергей Петрович.
— Нет, за Колькин дневник, — сказал Володька. — Вот вы посмотрите, что там написано! Только посмотрите! Вот это место, например.
Тут Сергей Петрович стал читать:
«Сегодня я видел Лелю в окне. Она выбивала палкой ковер. Я хотел ей помочь, но не решился. Она на мое окно даже не посмотрела. И почему это я Зину могу звать и Зинка и даже Зиночка, и Таньку тоже как угодно, а вот имя Леля мне произносить трудно? Называю ее только Лелькой или по фамилии — Сверчкова. И почему это?!»
— Видали? Ага! «Почему?» — спрашивает, — обрадовался Володька, — философствует!
— И ты это читал всему классу?
— Да. А что? Пусть глупостями не занимается. Я, как староста, должен…
— Вот ты, оказывается, какой! — Сергей Петрович зашагал по комнате.
— Это еще ничего. Но они, наверное, друг другу письма пишут!
— Ну и что? — спросил учитель.
— А Лелька ему раньше все время говорила: «Коля, прочти Дюма!», «Коля, прочти «Всадника»!» Этого самого, знаете, без чего-то там… без головы, кажется… И книжки из библиотеки ему сама доставала.
— Ну и что?
— Они, наверное, в кино вместе ходят, — захлебывался Володька.
— Ну и что?
— Но ведь это же непедагогично!
— Да что ты в этом понимаешь?! Педагогично, непедагогично! — вдруг рассердился Сергей Петрович.
Тут Володька перепугался.
— Сергей Петрович, простите, я просто пришел как староста, заявить…
— Ты ябедничать пришел, наушничать! Не хочу с тобой разговаривать! Иди в класс!
Я сидел за шкафом и радовался. Так ему и надо, этому Колбасину. Конечно, ябедничать пришел!
Я уж хотел было идти в класс, но тут раскрылась дверь, и я услышал, как в учительскую влетели Лелька и Танька и затараторили, затараторили.
— Сергей Петрович, я никогда не ябедничала, но сегодня просто не могу… — говорит Лелька. — Вы знаете, оказывается, Мишка Пташкин специально подослан Дудкиным в наш оркестр.
— «Подослан»? Какие слова! — удивился Сергей Петрович. — Для чего?
— Для того, чтобы сорвать наше выступление. Когда мы запоем песню, он должен все испортить. А он у нас и на пианино играет и партию барабана ведет.
— Как, одновременно?
— Ну да, левой ногой по барабану бьет. А в зале будут и родители, и шефы придут.
— Это ужасно, это ужасно! И глупо с их стороны! — завопила Танька. — Что делать, Сергей Петрович? Что делать?
Но тут Сергей Петрович спокойно сказал:
— Да-а, загвоздка… Ну что ж, я что-нибудь придумаю.
Когда девчонки ушли, Сергей Петрович зашел ко мне за шкаф и вытащил меня на свет.
— Пташкин, — спросил он, — что все это значит?
Я не знаю, правильно ли я сделал, или нет, но я тут все рассказал Сергею Петровичу и про Колбасина, и про Колькину записку к Леле, и про каток. Но про наш уговор — сорвать концерт — не говорил. И главное, он сам меня об этом не спрашивал. Потом он сказал, что это нехорошо — бить товарища, — и отпустил меня на урок.
Интересно, что же придумает Сергей Петрович для того, чтобы не сорвался наш концерт?
28 января. Сегодня у нас была последняя репетиция. Мы все выступали очень здорово. У нас есть и акробаты, и жонглеры, и дрессированная собака, которая может держать на носу колбасу. Правда, эта колбаса не естественная, из картона, но ее мы так раскрасили, что получилась «краковская». А когда мы Тобику положили на нос настоящую, «чайную» за семнадцать рублей, то он сожрал ее моментально.
Сегодня я разговаривал с Колькой по телефону. Он меня спросил, готов ли я на все. Я ему ответил: готов! Правда, мне не очень хочется портить собственную песню, но ради друга можно.
Новость! Мы вчера Колбасина переизбрали! Он, как унтер Пришибеев, на всех кричал и ругался. Теперь будет потише.
Я очень волнуюсь за завтрашний концерт. К нам приедут и родители и шефы с завода. Кольке-то ничего не будет, а на меня все шишки посыплются за срыв концерта. Танька на меня не глядит, ну, и я тоже на нее не гляжу. Она стала носить голубую ленточку вокруг головы. До меня дошли слухи, что Танька предлагала снять меня с должности барабанщика, но шумовой оркестр не согласился. Все закричали: «Пусть только Мишка сорвет наше выступление! Мы ему дадим дрозда!» А я не боюсь ваших «дроздов»!
