Уильямс. Я всегда стеснялся актеров. Однако все они любили Фрэнка — он как бы осуществлял между мной и актерами двустороннюю связь, облегчал установление контактов. Помню Майкла Уорка и его жену Пэт; Майкл просто очаровательный, очаровательный молодой человек, но самое главное, что он — великий актер. Хорошей подругой стала Морин Стэплтон, она гениальна. Недавно я видел Джерри Пейдж, у нее был ужасный вид, она распустилась, и ее дом стал похож на крысиную нору. Таких актеров, как Брандо и Пол Ньюмэн, я встречал после спектаклей, когда заходил к ним в уборную поздравить. Когда приезжаю в Рим, общаюсь с Анной Маньяни.
«П л е й б о й». Однажды она, вроде бы, заявила, будто хочет выйти за вас замуж.
Уильямс. Что ж, значит, уцелела. Но не думаю, что она сказала это всерьез. А кроме того, я люблю изящную грудь.
«П л е й б о й». У вас были какие-нибудь связи с этими звездами?
Уильямс. Я не тот человек, который позволяет актерам с собой заигрывать, — ведь это мешает интересам дела. Не одобряю драматургов, режиссеров или продюсеров, которые используют актеров в качестве сексуальных партнеров. Я, правда, был в постели с одним помощником режиссера, да, но это было задолго до того, как он им стал. В этом вопросе я законченный пуританин. Хотя знаю, что многие режиссеры делали прекрасные спектакли с актерами только потому, что с ними спали.
«П л е й б о й». Какие из фильмов, снятых по вашим работам, вы считаете наиболее удачными?
Уильямс. Мне понравились «Трамвай «Желание» и «Куколка» — но их снимали по моим сценариям. Люблю также «Римскую весну миссис Стоун» — фильм по моему роману — и «Сладкоголосую птицу юности» (картина, возможно, даже лучше, чем пьеса). Хотя «Стеклянный зверинец», может быть, лучшая моя пьеса, а «Кошка на раскаленной крыше» все еще самая любимая, — этот фильм я ненавижу. По-моему, в нем не хватает чистоты, а в пьесе она есть. Фильм сыгран чересчур быстро и местами звучит фальшиво. Я одобрил назначение на роль Брика Берла Айвза, после того, как он прочитал первую реплику, но никогда не думал, что Мэгги-Кошку будет играть Элизабет Тейлор.
«П л е й б о й». Говорили, что у вас было трудное время, когда вы писали «Трамвай», что он всецело «овладел» вами.
У и л ь я м с. Я работал над ним года три, а то и больше. Боялся, что для театра пьеса слишком велика, да и речь в ней идет о том, что на сцене раньше не показывали. А «овладела» мной Бланш — сладострастная демоническая женщина. В «Трамвае» много всего, но садизма там нет — это единственный вид секса, который я не одобряю. А есть жестокость, которую я считаю единственным смертным грехом. Насилие над Бланш — не садизм, а естественное мужское возмездие. Стэнли говорит Бланш: «Мы же назначили друг другу это свид&ние с первой же встречи», — и он знает, что говорит. Он должен был доказать свое превосходство над этой женщиной, и он знал для этого только один способ.
«П л е й б о й». Вы когда-нибудь были у психоаналитиков?
Уильямс. Только по необходимости, и они действительно помогали. Не думаю, что сеансы повредили моему творчеству; в конце концов, вы просто проводите пятьдесят минут, болтая с ними о чем угодно. Писатели — параноики, потому что живут двумя жизнями — творческой, в которой наиболее защищены, и обычной, человеческой. Но они должны быть защищенными в обеих жизнях. Для меня главная жизнь — творческая. В угоду ей жертвую даже личной, но когда не могу работать или когда преследуют тотальные неудачи, тогда — кризис. Хотя бывают в жизни минуты, когда наступает пик кризиса, и надо полностью уйти в себя.
«П л е й б о й». Другие писатели как-нибудь повлияли на ваше творчество?
У и л ь я м с. Не сомневаюсь во влиянии Чехова и Д.Г. Лоуренса. В совершеннейшем восторге от Рембо, люблю Рильке. Жид мне всегда казался чересчур правильным. Очень люблю Пруста, но на меня он не влияет. Самым великим, без сомнения, был Хемингуэй. У него было поэтическое чувство слова, и он расходовал его весьма экономно. Ранние книги Фицджеральда, по-моему, очень плохие — я так и не смог дочитать до конца «Великого Гэтсби», но роман «Ночь нежна» перечитывал неоднократно. Очень мало писателей, которых я терплю; правда, это ужасно? Но я в восторге от Джейн Боулс и от Джоан Дидион и, конечно, люблю «южанок» — Флэннери О’Коннор и Карсон Маккалерс, свою любимую подругу. Это был единственный человек, с которым мы могли работать в одной комнате. Часто читали друг другу Харта Крейна. Первый роман мисс Дидион «Беги, река» написан хорошо, но он начинается с убийства, а я всегда с подозрением относился к книгам, начинающимся с убийства.
«П л е й б о й». Вы не думаете, что путешествия с «прекрасными людьми», которые совершал, например, Капоте, мешают работе?
Уильямс. Нет, я так не считаю. А Капоте они только обогатили. Как и Пруста; они, должно быть, служили ему источником творческого вдохновения. И он ничего не говорил о том, что его спутники оказались неинтересными людьми. У некоторых из них был неописуемый шарм и достаточно культуры.
«П л е й б о й». Вы хотели бы жить, как он?
Уильямс. Нет, я никогда не хотел иметь дом в Беверли-Хиллз или Палм-Спринг, как Трумэн. И никогда не хотел жить на пьяцца, как Гор. Никогда не хотел иметь большую виллу, яхту и никогда не мечтал купить «кадиллак». И вообще машину иметь не хочу. На калифорнийских дорогах душа в пятки уходит. Всегда ношу с собой маленькую фляжку, и если забываю ее, то не могу найти себе места. Когда мне нужна машина, — я ее нанимаю.
«П л е й б о й». Вы однажды написали эссе, в котором говорили, что успех и безопасность это нечто вроде смерти для художника.
Уильямс. Да. После «Стеклянного зверинца», который принес мне мгновенную известность, я прервал связи с внешним миром и начал подозревать всех и каждого, включая самого себя, в лицемерии. Хотя, по-моему, оно мне все-таки не так свойственно, как другим. Думаю, лицемерие присуще нам всем. Может быть, лишь с его помощью мы и выглядим пристойно. Я бы не назвал это маской, которую надевают по какому-то случаю, просто бывает необходимо вести себя иначе, чем тебе подсказывает инстинкт. Но мое общественное «Я», это хитрое зеркало, перестало существовать, и я понял, что сердце человека, его тело и мозг ради конфликта доходят до белого каления. Этот накал для меня и есть творчество. Роскошь — это волк у двери, а его клыки — тщеславие и самодовольство, порожденные успехом. Когда художник об этом узнает, он понимает, откуда исходит опасность. Без борьбы и лишений нет спасения, и «Я» — это просто меч, которым рубят маргаритки.
«П л е й б о й». Будучи католиком, вы посещаете мессу или исповедуетесь?
У и л ь я м с. Я бы исповедовался, если бы мог рано вставать. Но ведь творчество — это тоже исповедальня, кроме того, я чувствую, что могу исповедоваться и в таких интервью. Что еще сказать на эту тему? Мой брат Дэйкин обратил меня в католицизм, когда ему показалось, что я умираю; это мне не повредило. Я всегда был приверженцем церкви, раньше епископальной, теперь католической, хотя и не согласен с очень многим, с чем нужно было бы согласиться, например, с верой в бессмертие. Не верю также в папскую непогрешимость. По-моему, как раз папам-то и свойственно грешить. Ересь несу, не так ли? И все же люблю поэзию церкви. Люблю наблюдать и высокую англиканскую службу, и римскую католическую. И еще люблю причащаться, но в воскресенье по утрам я работаю, так что причащаюсь обычно на похоронах.
«П л е й б о й». Ваш католицизм примечателен чем-нибудь еще?
Уильямс. Ну, например, когда я буду умирать, мне все равно — будут со мной совершать помазание или нет; раз уж с этим пришли — ничего не поделаешь. И я верю в любые противозачаточные средства. Не думать о демографическом взрыве нельзя, перенаселение разрушает экологию планеты. Человек, которого куда-нибудь выбирают и который не заявляет о том, что допускает аборты, меня пугает. По-моему, политик должен стоять только за то, во что действительно верит, а не вилять, как это пытался делать Макговерн.
«П л е й б о й». Ведь вы его поддерживали, не так ли?
Уильямс. Да, я был одним из немногих немассачусетцев, кто считал, что у Никсона шансов нет, — эта ужасная война несомненно разрушила весь уклад американской жизни. Пожалуй, самое ощутимое и печальное — это разрушение в Америке идеала красоты, а оно затрагивает и человека, который правит. По-моему, когда столько лет ведется аморальная война, — тем более позорная, что она ведется такой мощной державой против жалкого, подвергающегося дискриминации народа, — тогда рушится мораль всей страны. Вот почему я был обеими руками за Макговерна и даже хотел помочь ему.
Правда, все эти общественные движения мне надоели. Публичные выступления гомосексуалистов ужасно вульгарны, ими они только себя дискредитируют. Когда женщины требуют, чтобы их пускали в мужские бары, это смешно. Все эти фантастические травести в открытых автомобилях — набитые дураки, только дают повод смеяться над гомосексуалистами. Я никогда не принадлежал ни к какой партии, но, по-моему, в этой стране в конце концов установится один из вариантов социализма со своей разновидностью и спецификой…
