первобытной справедливости и беспощадной хватке эриний, которые сторожат твои воспоминания и ждут не дождутся, когда же ты наконец их отпустишь? Невидящим взором смотрел я на людей вокруг, они проплывали передо мной, недосягаемые, как диковинные птицы иных столетий, и я почувствовал острый укол зависти и отчаяния оттого, что никогда не буду таким, как они, а вопреки всему до конца своих дней обречен жить по законам страны варваров и убийц, страны, которая не отпускает меня и от которой мне никуда не деться – разве что ценой позорной капитуляции или самоубийства.
XV
– Пойдешь со мной на дело? – спросил меня Роберт Хирш.
– Когда?
Хирш рассмеялся:
– А ты пока что не изменился. Спрашиваешь когда, но не спрашиваешь куда и зачем. Значит, законы Руана, Лана, Марселя и Парижа все еще действуют.
– Да я примерно догадываюсь, о чем речь, – заметил я. – Крестовый поход. За обманутого Боссе.
Хирш кивнул.
– Боссе сдался. Он два раза был у этого мошенника. Во второй раз тот его мгновенно, хотя и вежливо, выставил, пригрозив заявить в полицию о шантаже, если Боссе посмеет явиться снова. Боссе, конечно, струхнул – этот вечный эмигрантский панический страх, что его выдворят, – и опустил руки. Мне Джесси все рассказала. От нее я и фамилию этого мерзавца знаю, и адрес. Сегодня около двух у тебя найдется время?
– Конечно, – ответил я. – Для такого дела всегда. К тому же Реджинальд Блэк на два дня уехал. Когда он в отъезде, контора закрыта. Мне он торговать не позволяет. Очень удобно. Жалованье-то идет.
– Хорошо. Тогда давай сперва пообедаем. В «Дарах моря».
– Нет уж, сегодня я тебя приглашаю. Мне тут неплохой приработок выпал, и вчера со мной расплатились, а потратил я куда меньше, чем ожидал. Я знаю другой рыбный ресторан, давай там все и прокутим.
Хирш бросил на меня пристальный взгляд.
– Что, с Марией Фиолой разругался?
– С чего ты взял? Мы не в тех отношениях, чтобы разругаться.
– Нет?
– Да нет же, Роберт.
Он покачал головой.
– Ты особенно не тяни. Такая женщина долго одна ходить не будет – при таком-то лице и на таких-то ногах. Куда пойдем?
– В «Морской». Дешево и сердито. Крабы там дешевле, чем в других местах гамбургеры. Как, кстати, зовут того стервятника, к которому мы потом отправимся?
– Блюменталь. Адольф Блюменталь. Это с ума можно сойти, сколько евреев Адольфами назвали. Ну, этого-то хоть не зря.
– Он знает о твоем визите?
Хирш кивнул.
– Я вчера ему звонил.
– А Боссе знает, что ты к нему идешь?
Хирш рассмеялся.
– Нет, конечно. А то он, чего доброго, со страху еще на нас заявит!
– У тебя есть что-нибудь на этого Блюменталя?
– Ровным счетом ничего, Людвиг. Это очень хитрый тип.
– Тогда, значит, только «Ланский катехизис», параграф первый?
– Угадал. Блеф чистой воды.
Мы шли по Первой авеню. В огромной витрине магазина аквариумов два боевых корабля, словно сиамские близнецы, отделенные друг от друга только стеклянной перегородкой зеркала, сверкая лаком бортов и великолепием оснастки, тщетно брали друг друга на абордаж. В окне кондитерской красовались венские сладости: ромовый кекс, шоколадный и марципановый торты. Продавщица, милая дама в очках, махнула Хиршу рукой. Всю дорогу я украдкой поглядывал на Хирша со стороны. Сейчас у него и походка была другая, и даже черты лица заострились. Рядом со мной шел уже не скромный продавец электроутюгов и радиоприемников, а прежний Хирш, тот, что во Франции был грозным консулом Раулем Тенье.
– Все евреи были жертвами, – проронил он. – Но это отнюдь не означает, что все они были ангелами.
Блюменталь жил в доме на Пятьдесят четвертой улице. В вестибюле – красные ковровые дорожки, стальные гравюры по стенам, при лифте – лифтер в фантастическом мундире, в кабине – зеркала и полированное дерево.
– На пятнадцатый, – распорядился Хирш. – К директору Блюменталю.
Лифт помчал нас наверх.
– Не думаю, чтобы он вызвал адвоката, – заметил Хирш. – Я пригрозил ему кое-каким материалом. Негодяй он отпетый, поэтому наверняка сперва захочет взглянуть, с чем мы пришли. Он ведь еще не стал американцем, значит, добрый старый эмигрантский страх все еще сидит у него в печенках – прежде чем втянуть в дело адвоката, он предпочтет сначала выяснить, что ему предъявляют.
Он позвонил. Нам открыла служанка, которая провела нас в гостиную, обставленную копиями в стиле Людовика XVI, почти все в позолоте.
– Господин Блюменталь сейчас придет.
Блюменталь оказался круглым толстячком среднего роста лет пятидесяти. Вместе с ним в золоченое великолепие гостиной вошла овчарка. Завидев зверюгу, Хирш улыбнулся.
– В последний раз я видел эту породу в гестапо, господин Блюменталь, – сказал он. – Там их держали для охоты на евреев.
– Спокойно, Харро! – Блюметаль потрепал собаку по холке. – Вы о чем-то хотели со мной поговорить? Но вы не сказали, что придете вдвоем. У меня очень мало времени.
– Это господин Зоммер. Он много о вас слышал. Я вас надолго не задержу, господин Блюменталь. Мы пришли к вам из-за доктора Боссе. Он болен, и у него нет денег, чтобы подтвердить здесь свое медицинское образование. Вы ведь его знаете, не так ли?
Блюменталь не ответил. Он снова потрепал по загривку овчарку, та тихо зарычала.
– Значит, знаете, – продолжил Хирш. – И даже очень хорошо знаете. Но я не уверен, знаете ли вы меня. Ведь людей с фамилией Хирш много, примерно столько же, сколько Блюменталей. Меня в свое время прозвали «Хирш-гестапо». Может, эту кличку вам доводилось слышать. Во Франции я некоторое время вел войну против гестапо. Война велась не в фигуральном смысле этого слова и отнюдь не самыми честными способами, причем с обеих сторон, господин Блюменталь. То есть и с моей стороны тоже. Это я к тому, что в ту пору попытка защититься от меня с помощью овчарки меня сильно насмешила бы. Как, кстати, и сегодня. Прежде чем ваш зверь успел бы до меня дотронуться, господин Блюменталь, он бы уже отдал Богу душу. Не исключено, что даже вместе с хозяином. Но я пришел совсем не за этим. Видите ли, мы собираем средства для доктора Боссе. Я предполагаю, что вы захотите ему помочь. Сколько долларов вы могли бы для него пожертвовать?
Блюменталь неотрывно смотрел на Хирша.
– И с какой стати я должен ему помогать?
– Причин много. Одна, например, называется милосердием.
Казалось, Блюменталь что-то пережевывает. Он все еще не сводил с Хирша глаз. Потом достал из кармана пиджака коричневый бумажник крокодиловой кожи, раскрыл его и извлек из бокового отделения две бумажки, предварительно послюнив палец, чтобы легче было
