Девочка. Хлеб, хлеб, я слышала о каком-то нахлебнике.
Старушка. О хлебе.
Девочка. Без понятия, о хлебе, или о нахлебнике, но если это белые, осыпающиеся булыжники из Теско, то надо было обязательно им сказать, что ими отлично можно рисовать на асфальте. И что их не смывает кислотный дождь. Но они очень полнят.
Радио. …и солью… Однако хорошие времена для нашего государства закончились. Сначала у нас забрали Америку, Африку, Азию и Австралию. Польские флаги уничтожались, на них дорисовывали еще полоски, звездочки и другие крендели, польский язык официально был заменен на замысловатые иностранные языки, которых никто не знает и не понимает, кроме тех, кто на них говорит, только для того, чтобы мы, поляки, его не знали и не понимали, и чувствовали себя как последнее отребье…
Девочка. Ну и хорошо, и правильно. Я качаю из интернета титры и все понимаю.
Радио. Затем у нас забрали поочередно Египет, Францию, Италию, Бразилию, наконец, у нас отняли Германию…
Девочка. И хорошо, что так, а то где бы мы работу искали?
Радио. …живущих там поляков немедленно онемечили и заставили петь по-тирольски, последней отняли Россию, где польское население заставили говорить на каком-то странном наречии. Нам оставили песчаную полоску родной, любимой земли. Висла прошила серебристой нитью поля мальв, и золотой колос созревал, хлеб наш насущный…
Девочка. Тогда скажите им, чтобы они купили себе в Теско те белые штуки, они отлично пишут по асфальту, только от них жутко полнеешь, бабушка никогда не станет прозрачной!
Радио. Пока в Варшаву не пришли немцы и не сказали, что Польша с этой минуту никакая больше не Польша. Варшава больше не столица, а дыра в земле, заваленная обломками.
Девочка. Точно, дыра! Забитая досками. Я терпеть не могу этот город! Метро фуууу, трамваи бееее, в автобусах воняет, а к какой бы цели ты ни ехал, то по трупам, по трупам, по трупам!
Радио. …a мы никакие не поляки…
Девочка. И очень правильно. И очень правильно, я тоже никакая не полька, с какой радости? Такое решение я не могла принять даже подсознательно. Я — европейка.
Радио. …никакие не поляки, а немцы или русские, и, собственно говоря, их останки, а те, которые не являются еще останками, в скором времени ими станут…
Девочка. И супер, я полностью согласна с этим радио. Зачем быть какими-то поляками?
Старушка. О, Польша, край чудесный, я помню, как умирала твоя красота.
Девочка. Умирала, умирала, надо было аспирин принять! Все знают, что Польша — глупая страна, бедная и страшная. Архитектура уродливая, погода темная, температура холодная, даже звери поразбегались и попрятались по лесам. Телевидение ужасное, шутки несмешные, президент выглядит как картофель, а премьер как кабачок. Премьер выглядит как кабачок, а президент как премьер. Во Франции есть Франция, в Америке — Америка, в Германии — Германия и даже в Чехии — Чехия, и только в Польше — Польша. Во Франции есть багет, в Англии — гренки, в Германии булочки, а в Польше постоянно один хлеб, хлеб, хлеб. Во Франции все говорят по-французски, в Англии по-английски и только в Польше все, первая буква кака, вторая шка, по-польски, так что ничего никому непонятно. Я уже давно для себя решила, что никакая я не полька, а европейка, а польский я выучила по кассетам и дискам, которые оставила убиравшая у нас полька. Никакие мы не поляки, мы — европейцы, нормальные люди! Это вообще не моя мама, а наша личная продавщица из Теско. Она привозит нам домой на штабелёре товары из Теско, а мы только показываем, чего мы не хотим, и она отвозит их назад, а как она буксует на поворотах! Это не наша соседка, а наш личный распространитель флаеров, она приносит к нам домой подземный переход, здесь раздает флаеры, сама их за нас не берет и выбрасывает за первым углом! А это не моя бабушка, а наша уборщица. Она такая старая и прозрачная как стекло, потому что приехала сегодня на этой коляске прямо из Украины.
И у нас все хорошо. У нас все хорошо!
Никакие мы не поляки, а нормальные люди! В Польшу мы приехали из Европы за био-настоящей хорошей картошкой из нормальной земли, не то что эта водянистая из Теско, а польский мы выучили по кассетам и дискам!
Помехи на линии, перерыв радиопередачи, громкий фон в эфире, Маленькая металлическая девочка крутит ручку радио, из приемника вырывается музыка.
Радио.
Конь, который ездил верхом
и кричал себе тпррр,
рыба, блывущая кораблем
холодильник бурчащий бррр.
Старушка. Оставь. Я помню день, когда началась война.
Девочка. Что началось?
Старушка. Война. В руках у меня только сумочка, на мне платье в розочки, я шла домой с Вислы, был довольно жаркий день, аж глаза поголубели, пока я смотрела на сонную, холодную, мыльную, чистую гладь реки… Звонко стучали по бульвару мои туфельки из тонкой кожи…
Девочка. …за каблуками тащился аир, старые гондоны, прокладки и отсыревшие пакеты…
Старушка. Я уже вошла в наш двор, уже закрывала за собой калитку, уже подходила к дверям нашего дома, уже протягивала руки к своим младшим, и в этот момент заметила, что во время прибрежной прогулки что-то прицепилось у Вислы к каблучку моей туфельки. Я остановилась у мусорки, чтобы отцепить сор и до сегодняшнего дня помню…
Сцена 2
Изменение освещения. Осовелая старушка, уже без коляски и в своем платье в розочки, и Маленькая металлическая девочка у контейнеров для сортировки мусора кропотливо пытаются отцепить мусор, прицепившийся к туфле старушки.
Девочка. Что эта старая большая коробка, к которой прицепилось несколько размокших реклам из Теско, самодеградирующаяся сетка, аппликатор от тампона, мешок с трупом и контейнер из Макдональдса с почти нетронутым картофелем фри, который, несмотря на то, что пролежал в воде в течение года или даже двух, сохранил и форму и вкус, поэтому я цапнула пару штук, хотя он очень полнит, и если не возьму себя в руки, то с прозрачностью ничего…
Старушка. И тут вдруг… Вой сирен, звук самолетов, бомбежка.
Девочка. И тут вдруг ба-бах! Знакомый запах. Бежим, здесь горит чей-то велосипед.
Старушка. Все небо, все небо потемнело…
Девочка. От летящих моделей самолетов. Бабушка, давай по лестнице в подвал, чтобы сломать руку и разбить себе голову, там же кирпичи лежали!
Осовелая старушка и Маленькая металлическая девочка падают со ступенек.
Старушка. Все небо, все небо…
Девочка. Все небо взяли напрокат для выставки моделей самолетов. Вот же кто-то замучился клеить!
Старушка. Грохот ужасный, сердце трепетало в груди, как соловейка.
Девочка … над которым разбили бадейку.
Старушка. А потом тишина, такая холодная и глухая тишина…
Девочка. Пошли, тут воняет картошкой и мокрым картоном, лучше уж рыгать, глядя на тетю Боженку.
Старушка. Стой, не ходи!
Девочка. Ой, вот так сюрприз. Голову даю на отсечение, что там, где сейчас зависли в воздухе куски осколков и камней, стекла и валяются кучей пиксели, еще минуту назад стоял наш дом! Ой, я прекрасно узнаю эти летящие куски ящиков, ручаюсь головой, что они были целыми ящиками и даже комодом. Те щепки, которые летят, у нас были такие же, только это были стулья. А эти зубья похожи на те гребенки, что были у нас дома, а эти обрывки ну совсем как обрывки наших фотографий, с той лишь разницей, что у нас были целые. Ой, а эти поляки, которые летят, вроде жили рядом с нами, но те наши были живыми и были целыми поляками, а не их разлетающимися направо и налево, неопознанными человеческими останками. Я что, такая пьяная, что мало того, что не помню, чтобы я когда-либо что-либо пила, так еще и не могу попасть к себе домой? Тот дом, который только что обрушился, дико его напоминал, то есть он им был. Странно.
Старушка. Все падало и укладывалось слоями. Я закрыла глаза еще сильней, а когда я их открыла, все лежало, руины-тела, «пыль»-тела, «мел»-тела, руины-тела, как какая-то жуткая лазанья.
Девочка. Когда мама никогда не делает лазанью, она не так укладывает. Ничего себе груда. Можно на халявку покопаться в пикселях (копаются в руинах).
Старушка. Я не знаю, сколько времени прошло, я, тогда осенью выйдя из квартиры, не взяла с собой часы. Я долго бродила, изможденная и голодная, по гигантской куче обломков. Хлеба!
Девочка. Только умоляю из цельного зерна, не эти радиоактивные булки. Не хочу быть худой, хочу быть прозрачной!
