Тимур. Я тебя больше не люблю.
Маргарита. Это правильно.
Тимур. Стенку доклею из принципа. Чтоб ты тут повесилась среди своих дешевых статей. Я буду играть регги на твоих похоронах.
Маргарита. Только не очень громко, а то все решат, что это надрыв. Я пошла. Я не очень лохматая?
Тимур. Для машинных ласк в самый раз.
Маргарита. Ты очень прозорлив. (Уходит.)
Тимур (берет лист, читает). «Поколение наших отцов не понимает, что мы должны жить и дышать не так, как они, что это наша защитная реакция на их черно-белый мир, в котором… в котором они делают вид, что борются с советской властью, а на самом деле боролись против плохой советской власти за хорошую советскую власть… за хорошую советскую власть!» Туфта! (Рвет лист на четыре части, отходит к окну, насвистывает, напевает.) Я думал, что не смогу вернуться, а я не смог не вернуться… (Возвращается к клею, намазывает куски разорванного листа и приляпывает их по очереди на недоклеенную стену.) Все! Пусть Дубровский доклеивает! Конец цитаты. Солнечная Африка, блин!
Звонят в дверь, он идет открывать, возвращается с Галей.
Галя. Привет.
Тимур. Ага.
Галя. Там Ритка у подъезда в машине сидит.
Тимур. Я в курсе.
Галя. А с кем она?
Тимур. С Ельциным.
Галя. Она сказала, что ты мне чаю дашь.
Тимур. Сама возьмешь.
Галя. А тебе налить?
Тимур. Нет. (Поет.)
Он бросил свой щит и свой меч,
Швырнул в канаву наган.
Он понял, что некому мстить
И радостно дышит!
Галя. Это твоя песня?
Тимур. Нет.
Галя (кокетливо). А правда, что ты был наркоманом?
Тимур. А кривда.
Галя. А с Риткой перестал? А правда, что ты женат?
Тимур. Слушай, ты чего приперлась?
Галя. А ты не груби. У Ритки таких, как ты, много, а лучшая подруга – одна.
Тимур. А давай проверим?
Галя. Давай, а как?
Тимур. Нет… С тобой нельзя проверить.
Галя. Почему?
Тимур. Потому что ты не баба, а фригид с ушами.
Галя. Не тебе судить.
Тимур (подходит к ней вплотную). А вблизи ничего.
Галя (отодвигается). Чего «ничего»?
Тимур (встает вплотную, запускает ей руки в волосы, обхватив затылок). И волосы мягкие, а с виду жесткие.
Галя (не очень уверенно). Отпусти.
Тимур. У Ритки тоже мягкие. Это они от краски стали жесткие. Там, где отросли, – мягкие. А там, где крашеные, как проволока. (Целует ее, она не сопротивляется, шарит по ее брюкам.) Ну, где тут что расстегивается, я не врубаюсь… Давай сама, брюки же твои. У меня плохое пространственное воображение.
Галя (испуганно). Я так не могу. Лучше ты ко мне приходи. Она сейчас войдет. Вот здесь кнопка, а здесь крючки. А я тебе давно нравлюсь, да?
Входит Маргарита.
Маргарита. Ого!
Галя (вырывается, отходит к стене). Твой нацмен мне чуть брюки не порвал!
Маргарита. Не тебе, а мне.
Тимур. Так это твои брюки? Странно, на тебе я их всегда мог расстегнуть.
Маргарита. Я за спичками. В машине зажигалка не работает. (Берет спички со стола, прикуривает.) Ну что за дела, Галка? Я тебя учу, учу, а ты с моим мужиком в моей хате моих брюк расстегнуть не можешь. Давай, еще разок попробуй. (Уходит.)
Галя стоит в оцепенении.
Тимур (подходит к окну).
Небесный град Иерусалим
Горит сквозь холод и лед.
И вот он стоит вокруг нас
И ждет нас, и ждет нас…
Галя. Я пошутила, а она подумала.
Тимур. Да пошла ты!
Галя. Да ты сам-то здесь… Для клейки обоев.
Тимур. Уже доклеил.
Галя. Быстро доклеил. Она еще о твоем ансамбле ни строчки не написала.
Тимур. Она не пишет о музыке.
Галя. Ну, не сама, у них же там мафия.
Тимур. Хорошо быть дурой: все в жизни ясно.
Галя. Да ты ей не нужен. Я же знаю…
Тимур. Да она же без меня… Она без меня загнется. У нее кроме меня и этого козла в Нью-Йорке никого нет! Вы ж ее все для музыки держите.
Галя. Ты ей скажи, что сам ко мне полез. Ты ведь сам полез, да?
Тимур. Странная ты, Риткиной жизнью живешь, а сама ей каждую секунду гадишь.
Галя. Я? Да я ради нее… Да может, она мне дороже всех!
Маргарита и Дубровский в машине.
Маргарита. Зачем ты меня вытащил?
Дубровский. Так…
Маргарита. «Так» только официанта подзывают.
Дубровский. А ты зачем вышла, если «так» только официанта подзывают?
Маргарита. Ну, не тяни.
Дубровский. Поужинай со мной.
Маргарита. У меня послезавтра день рождения, а я еще платье не довязала.
Дубровский. Я тебе подарю платье. Поехали сейчас в валютку.
Маргарита. Мне надо довязать. Я так загадала.
Дубровский. Хорошо, будешь сидеть в кабаке и вязать.
Маргарита. Да что случилось?
Дубровский. Приехала эта… моя… со своим фермером. Я их сегодня ужинаю. Скажу, что ты моя жена.
Маргарита. Давай я с тобой какую-нибудь девку отправлю, помоложе и покрасивей.
Дубровский. Этого добра полно. Должна быть ты.
Маргарита. Да на нас же с тобой написано, что у нас ничего нет.
Дубровский. Мне с тобой легко. И она это увидит.
Маргарита. А что она?
Дубровский (пожимает плечами). Как все… Потолстела, поглупела… Родила дочку… Хочет жить со мной. Прямым текстом лепит. Этот ее по-русски ни слова, она и куражится.
Маргарита. А ты?
Дубровский. Думает, что я тот же, только с деньгами. Во сколько за тобой заехать?
Маргарита. Давай часов в восемь.
Дубровский. Отлично. Тогда беги.
Маргарита. А знаешь, неохота. Там у моей подруги крыша съехала на почве полового воздержания. Опасная, оказывается, вещь половое воздержание, просто делает из человека дебила. Знаешь, поднимись сам, возьмешь на столе пакет с вязанием, в стенном шкафу платье для ужина: там есть такое черное с золотым, есть голубое. Выбери под интерьер кабака. И туфли подбери, там в прихожей туфли стоят разные. Я из Италии привезла. И сумку обязательно. В ней косметика и вообще. На стуле висит. И главное, вязание.
Дубровский. А где твои дети?
Маргарита. Они учатся около мамы. Они туда после школы идут, а я потом приезжаю. Значит: вязание – раз, сумка – два, платье – три. Ой, я же без колготок. Колготки в ящике, в шкафу. Только найди целые. Понял?
Дубровский. Возьму сумку и вязание. Остальное по дороге купим.
Маргарита. Ой, ну это так просто! Шкаф стенной. Там все. Ну что тут сложного? И скажи им, что я ухожу к тебе навсегда. У тебя есть ручка и бумажка?
Дубровский. Вот ручка. А бумажки нет.
Маргарита. А это что?
Дубровский. Это обертка от конфет. Материной врачихе шоколадный набор завозил.
Маргарита. Она с изнанки белая?
Дубровский. А зачем тебе?
Маргарита. Пока ты пойдешь, я текст статьи накидаю.
Дубровский. На обертке?
Маргарита. Я ее в редакции на компьютер набью.
Дубровский. Давай проедем сто метров, купим блокнот.
Маргарита. Это неправильно. В потоке жизни все логично. И обертка тоже. Свобода – это доверчиво плыть в потоке жизни.
Дубровский. Вшивый буддизм. Свобода – это умение загонять поток жизни под ноготь. Сегодня будет ужин, о котором я грезил пять лет. Я его сто раз во сне видел. Я ее на самолет сажал, а сам видел этот ужин. Сегодня она увидит «нет». Я ни слова не скажу, я просто дам ей увидеть это.
Маргарита. А потом?
Дубровский. А потом суп с котом.
Маргарита. Хреновая твоя свобода.
Дубровский. Скажешь, ты бы отказалась так поужинать со своим?
Маргарита. Конечно бы, отказалась.
Дубровский. Врешь.
Маргарита. Ему бы это было больно. А потом, у меня с ним не любовь. У меня с ним завершенность. Любовь бывает разная на вкус, я знаю. У меня было много любви в жизни. А завершенность не имеет вкуса. Она имеет форму круга. Я мужа любила… Но я всегда знала, что это подступы к человеческим отношениям, а завершенность… в нее нечего добавить. Понял?
Дубровский. Значит: сумка, вязанье, от силы платье. Квартиру я помню. (Выходит из машины.)
