Дубровский. Значит: сумка, вязанье, от силы платье. Квартиру я помню. (Выходит из машины.)
Маргарита (прилаживается писать на обертке). Когда человек долго живет в домике, сколоченном из маленьких «нельзя», он становится призраком, и начинает вести призрачью жизнь. (Записывает.) Как страшно видеть, как костенеют границы мира твоих сверстников, и все, что не по зубам их внутренней свободе, они выстригают в тебе из инстинкта самосохранения. Когда защищаешься шутовским нарядом, чтобы не обидеть их своим детским капиталом отвязанности, который означает для них только твою несчастность и неустроенность… (Пишет.)
Подходит Олег.
Олег. Что ты тут делаешь?
Маргарита. Пишу статью. Видишь, прислали редакционную машину. Ты за книжкой?
Олег. Почему ты в халате?
Маргарита. Я вышла за тебя замуж потому, что очень боялась свободы.
Олег. У тебя запоздалый переходный возраст.
Маргарита. Переходный возраст – это когда человек особенно ретиво сопротивляется насилию. Поэтому он особенно чист и незащищен.
Олег. Ты еще скажи это детям.
Маргарита. Я говорю им это каждый день.
Олег. Ты изуродуешь их до конца.
Маргарита. Я вышла из мелового круга в мир в тридцать пять лет, я хочу, чтоб сделали это раньше.
Олег. В мир – это сидеть в халате в чужой машине и писать на обертке тривиальности? Или в квартире тебя больше не посещает вдохновение?
Маргарита. Квартиру я сдала… Кончились деньги.
Олег. Ты могла бы поставить меня в известность.
Маргарита. Вот, ставлю. Впрочем, если эти люди тебе не понравятся, можешь их выгнать.
Входит Дубровский.
(Дубровскому.) Что ты принес? Это же летний сарафан, я в нем замерзну!
Дубровский. Ты сказала, голубое.
Маргарита (Олегу). Это мой жених. Мы улетаем на Гавайи. Конечно, там и жарко, и грязно, и дорого, но зато не стреляют, как на наших курортах. А где-то же надо проводить медовый месяц. (Дубровскому.) Это наш участковый врач. Всю жизнь запрещал мне курить.
Олег. Пока. (Уходит.)
Маргарита. А как же книжку?
Олег (на ходу). В следующий раз!
Маргарита. Что там в квартире?
Дубровский (садится в машину). Я не понял. Девица сидела и рыдала, а парень помогал мне искать платье. Да, я еще принес нормальную бумагу, можешь писать. (Достает из сумки бумагу.)
Квартира Маргариты. Она сидит и вяжет. Вадим Петрович сидит за столом перед ним газета и чашка чая.
Маргарита. У вас такое лицо, как будто случилось что-то непоправимое.
Вадим Петрович. А по-вашему, это поправимо?
Маргарита. Ну, что я могу посоветовать? Подайте на газету в суд. Добейтесь, чтоб со мной расторгли контракт. Дайте опровержение. Кстати, в редакции считают, что это лучший материал месяца. Мне даже обещали премию…
Вадим Петрович. Но это же ваше интервью с вами, а не со мной.
Маргарита. Ну почему? Про «голяком по Красной площади» и про «бескорыстных оторв» – ваши реплики. Да и остальные ваши, только моими словами. Скажите, Вадим Петрович, там есть хоть одна глупость или гадость?
Вадим Петрович. Нет. Но при чем тут я? А этот душераздирающий монолог о свободе? У моей жены после этого было плохо с сердцем!
Маргарита. Думаю, что не у одной вашей жены. Свобода – это вообще тема медицинская.
Вадим Петрович. Конечно, какие-то сумасшедшие звонят моей секретарше со словами благодарности… Но это почти неприлично.
Маргарита. Почему неприлично? Уважаемый человек на хорошем русском языке говорит какие-то внятные вещи огромным тиражом! Правда, он после этого пугается, как будто он в детском саду нагрубил воспитательнице. Что же это за жизнь у вас такая ужасная: говорить одно, думать другое, а продавать третье? А главное, что вас ведь никто за это уже не посадит, не понизит…
Вадим Петрович. Я сам себя понижу за то, что поверил вам на слово и не подписал интервью!
Маргарита. А знаете, что вас пугает? Что после этой газеты вам придется что-то менять внутри себя. С героями моих статей потом всегда что-то происходит, я их закручиваю в свое силовое поле. Я всегда беру интервью, чтоб изложить собственные мысли. А тут просто передовица: все думают, что свобода зависит от того, кто победит на выборах, и вдруг вы им говорите, что свобода – как количество единиц гемоглобина в крови. И истерическая политизация общества – это эпидемия слабости, потому, что сильный политизирован при тоталитаризме, а при исчезновении тоталитаризма он мгновенно начинает дело делать. И не я им это говорю, а вы! Ведь вы же так говорили!
Вадим Петрович. Да, говорил… Но я вам это говорил в машине, а не в кабинете. У меня, Рита, батальные игры! Там пух и перья в масштабах страны летают. А вам нужно было перышко на шляпку! Вы сами живете разнузданно и других заставляете! Кстати, вы и любимого себе рекрутировали на другом полушарии, чтобы здесь пока творить все подряд!
Маргарита. Я его не рекрутировала… Это он меня рекрутировал. А у него такая же ущербная форма свободы, как и у вас. Он считает, что лучше делать то, что не хочется, там, чем то, что хочется, здесь.
Вадим Петрович. А вы все время делаете то, что хочется?
Маргарита. Нет. Но я все время не делаю того, что не хочется.
Звонок, Маргарита идет открывать, возвращается с Тимуром.
Тимур. Хай!
Вадим Петрович. Здравствуйте.
Маргарита. Ты чего пришел?
Тимур. Оттянуться.
Маргарита. Чаю, кофе?
Тимур. Чаю.
Маргарита выходит. Тимур идет вдоль комнаты, пробует, высохли ли листы на стене, берет со стола газету.
Читал с утра.
Вадим Петрович. И какое у вас впечатление?
Тимур. Солнечная Африка.
Вадим Петрович. Извините, я не понял.
Тимур. Туфта.
Вадим Петрович. Скажите, а чем вы занимаетесь?
Тимур. Живу.
Вадим Петрович. А в свободное время?
Тимур. Делаю музыку. Некоммерческую. Как только свобода начинает продаваться, она становится попсой. Ваше интервью – чистейшая попса. Вырезка из коммуниста в коммерческом ларьке.
Вадим Петрович. Скажите, а попса – это что?
Тимур. Это дерьмо!
Вадим Петрович. У нас с вами языковой барьер. Я ни одного слова не понимаю.
Тимур. Элементы мира состоят из слов. Вы не понимаете ни одного элемента моего мира.
Вадим Петрович. Ну тогда, если не трудно, перечислите мне эти элементы. Три кита или черепаха… На чем он у вас стоит?
Тимур. Один большой унитаз… И иногда мерцающие золотые точки…
Входит Маргарита, ставит перед Тимуром чай, продолжает вязать.
Вадим Петрович. И что это за точки?
Тимур. Музыка… Ребенок… Вот, Ритка, она, конечно, крезушная, но в ней есть свет… (Поет.)
Из леса выходит старик,
А глядишь, он совсем не старик,
А, напротив, совсем молодой
Красавец Дубровский…
Вадим Петрович. И вы хотите сказать, Маргарита, что этот человек свободней меня только потому, что на нем изрезанные джинсы?
Маргарита. Именно, что не хочу.
Вадим Петрович (Тимуру). Надеюсь, я вас не обидел?
Тимур. Мне на все положить.
Маргарита. Врет. Романтический персонаж, как все музыканты. Впрочем, мы все романтические персонажи потому, что время романтическое.
Звонит телефон.
Маргарита. Алло. Да. Спасибо. И вы тоже? Ради бога. Да. Счастливо. (Кладет трубку.) Третья молодежная газета хочет перепечатать это интервью. Странно, столько шухера вокруг интервью на тему свободы.
Тимур. Я пришел стенку доклеивать, завтра же день рождения.
Квартира Маргариты. Стены до конца оклеены статьями. Накрыт праздничный стол, много цветов. Тимур и Дубровский, сидя на матрасе, играют в шахматы. Вадим Петрович курит, Галя суетится вокруг стола.
Вадим Петрович. Шампанское в холодильнике?
Галя. Конечно.
Тимур (поет).
Дубровский берет ероплан,
Дубровский взлетает наверх,
И летает над грешной землей,
И пишет на небе…
Шах.
Дубровский. Давно я не брал я в руки шашек. Какой же это шах?
