Чернышев. Побежали. (Встал, застегнул полевую сумку.)
Шварц. Вы уходите? Посидите, товарищ Чернышев, а?
Чернышев. Извините, Абрам Ильич, мы в кино… Всего вам хорошего! До свидания…
Шварц. До свидания. Вы не забудете – насчет Большого театра?
Чернышев. Нет, нет, не забуду.
Шварц. Давид вам напомнит.
Давид (умоляющими глазами смотрит на Чернышева). Иван Кузьмич! Вы не думайте… Вы… Я вам потом объясню…
Чернышев. Ладно, ладно. Поправляйся скорее. Бежим, Слава! Кланяйтесь вашим родным. Хана, я к ним заеду на днях.
Хана. Спасибо. До свидания!
Чернышев. Счастливый путь!
Чернышев и Лебедев быстро уходят. Молчание. Шварц внимательно посмотрел на Давид а, осторожно прикоснулся к его руке.
Шварц. Чем ты расстроен, милый, ты мне можешь сказать?
Давид (угрюмо). Ничем… Ничем не расстроен.
Шварц. Я как-нибудь не так выразился? Или у тебя неприятности с этим Чернышевым?
Давид. Нет.
Шварц. А почему ты все время молчишь?
Давид (со злостью). А что я должен делать, по-твоему? Петь? Плясать? Мало тебе того, что…
Шварц (не дождавшись продолжения). Чего?
Давид. Ничего! Ничего – и оставь меня в покое! Ничего!
Шварц еще раз внимательно посмотрел на Давида. Неожиданно легко и поспешно встал. Зачем-то надел шляпу.
Шварц (почти торжественно). Давид, я знаю, почему ты расстроен! Ты недоволен тем, что я приехал! Да?
Давид (уткнулся лицом в подушку). Что ты наделал! Если бы ты только мог понять, что ты наделал?! Все теперь кончено. Все! Все!
Хана (возмущенно). Давид!
Шварц (строго). Подождите, Ханочка! (Помолчав.) Ничего такого страшного не произошло, глупый! Все можно поправить. Всякое горе можно поправить. Поезда ходят не только сюда – обратно они тоже ходят… Ты хочешь, чтобы я уехал домой, да?
Давид (с отчаянием). Да!
Xана. Давид!
Шварц. Хорошо, милый. А когда? Скоро? Завтра?
Давид молчит. Шварц странными кругами заколесил по комнате. И одной руке у него чемодан, в другой – пакетик с черносливом.
Хана. Немедленно извинись!
Давид молчит.
Шварц (бормочет). Я должен был это предвидеть. Я обязан был это предвидеть. У мальчика хорошие дела. Его навещают большие люди. И вдруг является старое чучело из Тульчина и говорит: здравствуйте, я ваш папа, кушайте чернослив… Идиот! Мне просто очень хотелось, Додик, посмотреть – как ты живешь и какой ты стал… И послушать, что о тебе говорят… И погордиться тобой… Мне хотелось сидеть в зале, когда ты играешь, и чтобы все показывали на меня пальцами и шептали – это папа Давида Шварца! Кому это важно – чей я папа?.. Не сердись на меня, милый, я завтра уеду, обещаю тебе… Ну, так я не увижу Третьяковскую галерею… Вот – я оставляю, что привез…
Давид. Не надо!
Шварц. Обязательно надо. Ты, наверное, удивлялся, почему я не присылаю тебе денег? А я хотел их сам привезти… Вот – я положил. Тут хватит надолго! (Потер пальцами лоб – взглянул на Хану.) Так мне можно пойти к вам, Ханочка?
Хана. Да. Непременно.
Шварц. Хорошо. На одну ночь придется вам потесниться! (Помолчал.) Ну, пойдем.
Хана. Уже сейчас?
Шварц. Да. Я почему-то вдруг устал. И, вероятно, Давиду нужно заниматься? Пойдемте, Ханочка… Будь здоров, милый. (Обнял Давида.)
Долгая пауза.
Давид (бессвязно). Я не хотел обидеть тебя!.. Я не хотел. Честное слово, я не хотел обидеть тебя!..
Шварц (ласково). Ну, конечно, конечно. Что я, не понимаю? Конечно, не хотел. Будь счастлив, родной. Я уеду завтра… В крайнем случае, послезавтра… Как достану билет. Ханочка тебе позвонит… Тут есть телефон?
Давид. Есть.
Шварц. Ханочка позвонит. И если ты сможешь, ты приедешь меня проводить. Правда?
Давид. Да.
Шварц. Если сможешь.
Давид. Папа!.. Пана!..
Шварц. Ну?! Ты прав, Додик, – зачем же ты плачешь?
Давид. Папа!
Шварц. Идемте, Хана!
Шварц и Хана медленно идут к дверям, Абрам Ильич обернулся.
Шварц. Да, скажи товарищу Чернышеву, чтобы он не трудился напрасно. Скажи, что я не сумею пойти в Большой театр. Скажи, что мне расхотелось! (Помедлив.) Ну, бог с тобой, Давид!
Шварц и Хана уходят. Давид один. Он рванулся было вслед за ушедшими, но у самой двери остановился, постоял, вернулся назад и сел. Он сидит молча, неподвижно, опустив голову. Тикает будильник. Бегом возвращается Хана.
Давид (испуганно). Что? Плохо ему?
Xана. Я косынку забыла.
Давид. Вот она. Возьми.
Хана. Ты отвратительно поступил… Мерзко…
Давид. Я знаю.
Хана. Он чудесный старик, твой отец.
Давид. Я знаю.
Хана. Все ты знаешь…
Закипел чайник.
Давид. Выключи, будь добра.
Хана вытащила шнур, бросила его на стол, остановилась перед Давидом.
Хана. Ничего ты не знаешь! Даже того, как сильно я тебя люблю, ты не знаешь! Такой простой вещи не знаешь!
Давид. Хана!
Хана. Что? Теперь можно сказать. Больше мы все равно с тобой не увидимся! (Печально улыбнулась.) Я так ждала, когда ты приедешь. Так ждала… А ты не зашел даже… Все некогда было… Три года было некогда! А я на это разозлиться не сумела. Узнавала о тебе… О тебе и о Таньке… На концерты ходила в консерваторию. Думала – встречу! А на первомайском вечере ты даже и заметить меня не захотел…
Давид. Ты была разве?
Хана. Была. В пятом ряду сидела. Громче всех тебе хлопала. Ты превосходно играл в тот вечер. Превосходно. Особенно Венявскою. Ты будешь знаменитым скрипачом, Додька, и очень счастливым человеком. Я так загадала! Прощай!
Давид (растерянно). Погоди, Хана!
Хана. Абрам Ильич ждет. Прощай! (Убегает.)
Давид снова один. Он бесцельно слоняется по комнате. Берет скрипку. Кладет ее обратно. Накрывает чайник подушкой. Входит Людмила Шутова.
Людмила. Шварц!
Давид обернулся и внезапно бросился с кулаками на Людмилу.
Давид. Уходи отсюда ко всем чертям!.. Убирайся… Убирайся отсюда.
Молчание.
Людмила (тихо). Зачем же ты лезешь на меня с кулаками, свинья! Я папиросы тебе принесла, а ты… На – кури, свинья! (Бросила на кровать Давида пачку папирос и вышла.)
Тишина. Сумерки. Зажглись огни в доме напротив. Давид садится на подоконник. Хрипит и захлебывается уличный радиорепродуктор: «…В танковом сражении под Уэской войсками республиканцев… Сегодня – массированный налет фашистской авиации на Мадрид…»
Бесшумно отворяется дверь, и входит Таня. Она в новом нарядном платье, радостная и возбужденная.
Таня. Вот и я! Ну гляди, я нравлюсь тебе в новом платье?
Давид. Не вижу, темно.
Таня. А ты зажги свет.
Давид. Не хочу.
Таня. Что с тобой?
Давид. Ничего.
Таня. Со Славкой поругались?
Давид. Нет.
Таня (после паузы). Что случилось? Может быть, я напрасно пришла?
Давид. Пожалуй.
Таня. Ах, так?! (Постояла еще секунду, словно соображая, а затем решительно повернулась и пошла к дверям.)
Давид. Танька!
Таня (звонко). Ты грубый, невоспитанный, наглый, самовлюбленный, нахальный…
Давид (насмешливо). Ну а еще?
Таня. И не приходи больше ко мне, и не звони, и… Все! (Уходит, оглушительно хлопнув дверью.)
Молчание. Давид перегнулся через подоконник, высунулся на улицу, крикнул:
Давид. Танька-а-а!
Тишина. Только по-прежнему хрипит и захлебывается репродуктор: «…Боец интернациональной бригады, батальона имени Эрнста Тельмана заявил…» Давид встал, прошелся по комнате, взял скрипку.
Давид. Ну и хорошо… Очень хорошо! И пожалуйста! (Подняв скрипку, зашагал по комнате. Играет бесконечные периоды упражнений Ауэра, зажав в зубах незажженную папиросу.) Раз и, два и, три и!.. Раз и, два и, три и!..
