имеете, а вы точно не понимаете.
Любовь Андреевна. Что же нам делать? Научите, что?
Лопахин. Я вас каждый день мозг выношу. Каждый день я говорю все одно и то же. И вишневый сад и землю необходимо распилить под дачное индивидуальное жилищное строительство, вывести из сельхозоборота, и сделать это теперь же, поскорее – аукцион на носу! Поймите! Раз окончательно решите, чтобы были дачи, так денег вам дадут сколько угодно, и вы тогда спасены.
Любовь Андреевна. Дачи, дачники, весь этот чёртов средний класс – это так пошло, простите.
Гаев. Совершенно с тобой согласен.
Лопахин. Я или зарыдаю, или закричу, или в обморок упаду. Не могу! Вы меня просто зае… задолбали своим клиническим идиотизмом, на хер! (Гаеву.) Баба вы!
Гаев. Кого?
Лопахин. Баба! (Хочет уйти.)
Любовь Андреевна (испуганно) . Нет, не уходите, останьтесь, голубчик. Прошу вас. Может быть, надумаем что-нибудь!
Лопахин. О чем тут думать!? Пилить надо!
Любовь Андреевна. Не уходите, прошу вас. С вами все-таки веселее… Вы у нас человек-праздник.
Пауза.
Я все жду чего-то, как будто над нами вот-вот крышу снесёт..
Гаев (в глубоком раздумье). Эту реплику с места, товарищи, не надо заносить в протокол…
Любовь Андреевна. Уж очень много мы грешили…Безобразничали…
Лопахин. Какие у вас грехи…
Гаев (кладет в рот леденец). Говорят, что я все свое состояние прососал на леденцах… (Смеется.)
Любовь Андреевна. О, мои грехи… Я всегда сорила деньгами без удержу, как сумасшедшая, и вышла замуж за человека, который делал одни только долги. Муж мой умер от шампанского, – он страшно пил, и уже ничего не мог, а мне было надо – и на несчастье я полюбила другого, из форбса, сошлась, и как раз в это время, – это было первое наказание, удар прямо в голову, – вот тут на реке… утонул мой мальчик, и я уехала за границу, на Лазурный берег, совсем уехала, чтобы никогда не возвращаться, не видеть этой синюшной реки с грязными берегами… Я закрыла глаза, бежала, себя не помня, а он за мной… и брал меня безжалостно, грубо, как шлюху. Купила я дачу возле Ментоны, потом квартиру в кондоминиуме в Монако, так как он заболел там, и три года я не знала отдыха ни днем, ни ночью; больной измучил меня, душа моя и всё женское высохло. А в прошлом году, когда дачу и кондо продали за долги, я уехала в Париж, и там он общипал меня до подпушка, бросил, сошелся с другой, кандидатом филологических наук, я пробовала отравиться… Так глупо, так стыдно… И потянуло вдруг в Россию, на родину, к девочке моей… (Утирает слезы.) Господи, господи, будь милостив, прости мне грехи мои! Не наказывай меня больше! (Достает из кармана телефон.) Получила сегодня эсмээску из Парижа… Просит прощения, умоляет вернуться… (выключает телефон) Словно где-то музыка. (Прислушивается.)
Гаев. Это наш камерный еврейский оркестр. Помнишь, четыре скрипки, две виолончели, флейта и контрабас. Был ещё клавесин, но пианист повесился.
Любовь Андреевна. Значит, наш музвзвод еще существует? Его бы к нам зазвать как-нибудь, устроить вечерок.
Лопахин (прислушивается). Не слыхать… (Тихо и гнусаво напевает.) «Новый кадиллак, новый кадиллак». (Смеется.) Какую я вчера пьесу смотрел в Новой драме, очень смешно.
Любовь Андреевна. И, наверное, ничего нет смешного. Вам не пьесы смотреть, а смотреть бы почаще на самих себя. Как вы все нудно живете, как много говорите лишнего.
Лопахин. Это правда. Жизнь у нас зверско-дурацкая…
Пауза.
Мой папаша был бандит от сохи, идиот, ничего не понимал, меня не учил, а только бил когда нажрётся, и все палкой. В сущности, и я такой же болван и идиот. Ничему не обучался, почерк у меня скверный, компьютером еле пользуюсь, электронную почту никак не освою, а в Вотсапе пишу я так, что от людей совестно, как свинья.
Любовь Андреевна. Жениться вам нужно, мой друг.
Лопахин. Да… Это правда. Уже накипело, сил нет.
Любовь Андреевна. На нашей бы Варе. Она хорошая девушка. Выносливая.
Лопахин. Да.
Любовь Андреевна. Она ведь у меня из простых, работает целый день, а главное, вас любит. Да и вам-то давно нравится.
Лопахин. Что же? Я не прочь… Она девушка видная, всё при ней.
Пауза.
Гаев. Мне предлагают место в банке. По связям с общественностью. Шестьсот тысяч рублей в месяц… Слыхала?
Любовь Андреевна. Где тебе! Ты ж не по этой части, кассу проиграешь или пропьёшь. Сиди уж…
Фирс входит; он принес пальто.
Фирс (Гаеву). Извольте, товарищ Гаев, Леонид Андреич то есть, надеть, а то сыро.
Гаев (надевает пальто). Надоел ты, брат.
Фирс. Нечего там… Утром уехали водку жрать, не сказавшись. (Оглядывает его.)
Любовь Андреевна. Как ты постарел, Фирс!
Фирс. Чего изволите?
Лопахин. Говорят, ты постарел очень, дятел ты наш сталинский.
Фирс. Живу давно. Меня женить собирались, а вашего папаши еще на свете не было… (Смеется.) А воля вышла, я уже полковником госбезопасности был бы. Тогда я не согласился на погоны, остался при партейных товарищах…
Пауза.
И помню, все рады, а чему рады, и сами не знают.
Лопахин. Прежде очень хорошо было. По крайней мере, порядок был.
Фирс (не расслышав) . А еще бы. Мужики при колхозах, заводы при мужиках, а теперь все враздробь, не поймешь ничего.
Гаев. Помолчи, Фирс. Завтра мне нужно в город. Обещали познакомить с одним бывшим генералом, решалой козырным, который может разрулить тему с банкротством.
Лопахин. Ничего у вас не выйдет. И не заплатите вы процентов, будьте покойны.
Любовь Андреевна. Это он бредит. Никаких решал-генералов нет.
Входят Трофимов, Аня и Варя .
Гаев. А вот и наши идут.
Аня. Маман сидит.
Любовь Андреевна (нежно) . Иди, иди… Родные мои… (Обнимая Аню и Варю) . Если бы вы обе знали, как я вас люблю. Садитесь рядом, вот так.
Все усаживаются.
Лопахин. Наш вечный студент все с барышнями ходит.
Трофимов. Не ваше дело. Может, я тоже барышня.
Лопахин. Ему пятьдесят лет скоро, а он все еще студент.
Трофимов. Оставьте ваши дурацкие подколки.
Лопахин. Что же ты, чудила грешная, сердишься?
Трофимов. А ты не приставай.
Лопахин (смеется) . Позвольте вас спросить, как ты обо мне понимаешь?
Трофимов. Я, Ермолай Алексеич, так понимаю: ты очень богатый человек, будешь скоро миллиардером, в Форбс попадёшь, яхту купишь, самолёт реактивный. Вот как в смысле экологии в природе нужен хищный зверь, который жрёт все, что попадается ему
