«Я первый смерил жизнь обратным счетом…»
Я первый смерил жизнь обратным счетом —
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.
Я затаился, и затих, и замер, —
Мне показалось — я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.
Сейчас я стану недвижим и грузен,
И погружен в молчанье, а пока —
Меха и горны всех газетных кузен
Раздуют это дело на века.
Хлестнула память мне кнутом по нервам —
В ней каждый образ был неповторим…
Вот мой дублер, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.
Пока что на него не тратят шрифта, —
Запас заглавных букв — на одного.
Мы с ним вдвоем прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него…
Вот тот, который прочертил орбиту,
При мне его в лицо не знал никто, —
Все мыслимое было им открыто
И брошено горстями в решето…
И словно из-за дымовой завесы
Друзей явились лица и семьи, —
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.
Их всех, с кем вел я доброе соседство,
Свидетелями выведут на суд, —
Обычное мое, босое детство
Обуют и в скрижали занесут…
Чудное слово «Пуск!» — подобье вопля —
Возникло и нависло надо мной, —
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.
И вихрем чувств пожар души задуло,
И я не смел — или забыл — дышать.
Планета напоследок притянула.
Прижала, не желая отпускать.
Она вцепилась удесятеренно, —
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые удивленно
Взглянул на левый, веком не прикрыт.
Мне рот заткнул — не помню, крик ли, кляп ли, —
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала все топливо до капли
И отвалилась первая ступень.
Там, подо мной, сирены голосили,
Не знаю — хороня или храня,
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.
Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна,
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки, — тишина…
Эксперимент вошел в другую фазу, —
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел — минуя вечер, сразу, —
И получил команду отдыхать.
И неуютно сделалось в эфире,
Но Левитан ворвался в тесный зал
И отчеканил громко: «Первый в мире…» —
И про меня хорошее сказал.
Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрек про самочувствие свое.
Пришла такая приторная легкость,
Что даже затошнило от нее.
Шнур микрофона словно в петлю свился
Стучали в ребра легкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился —
Оно застряло в горле у меня.
Я отдал рапорт весело — на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость —
Я вешу нуль — так мало, ничего!
Но я не ведал в этот час полета,
Шутя над невесомостью чудной,
Что от нее кровавой будет рвота
И костный кальций вымоет с мочой…
<Между 1970 и 1978>
«Проделав брешь в затишье…»
Проделав брешь в затишье,
Весна идет в штыки,
И высунули крыши
Из снега языки.
Голодная до драки
Оскалилась весна, —
Как с языка собаки,
Стекает с крыш слюна.
Весенние армии жаждут успеха,
Все ясно, и стрелы на карте прямы,
И воины в легких небесных доспехах
Врубаются в белые рати зимы.
Но рано веселиться:
Сам зимний генерал
Никак своих позиций
Без боя не сдавал.
Тайком под белым флагом
Он собирал войска —
И вдруг ударил с фланга
Мороз исподтишка.
И битва идет с переменным успехом:
Где свет и ручьи — где поземка и мгла,
И воины в легких небесных доспехах
С потерями вышли назад из котла.
Морозу удирать бы —
А он впадает в раж:
Играет с вьюгой свадьбу, —
Не свадьбу — а шабаш!
Окно скрипит фрамугой —
То ветер перебрал, —
Но он напрасно с вьюгой
Победу пировал!
А в зимнем тылу говорят об успехах,
И наглые сводки приходят из тьмы, —
Но воины в легких небесных доспехах
Врубаются клиньями в царство зимы.
Откуда что берется —
Сжимается без слов
Рука тепла и солнца
На горле холодов.
Не совершиться чуду:
Снег виден лишь в тылах —
Войска зимы повсюду
Бросают белый флаг.
И дальше на север идет наступленье —
Запела вода, пробуждаясь от сна, —
Весна неизбежна — ну как обновленье,
И необходима, как — просто весна.
Кто славно жил в морозы,
Те не снимают шуб, —
Но ржаво льются слезы
Из водосточных труб.
Но только грош им, нищим,
В базарный день цена —
На эту землю свыше
Ниспослана весна…
…Два слова войскам: несмотря на успехи,
Не прячьте в чулан или в старый комод
Небесные легкие ваши доспехи —
Они пригодятся еще через год!
<Между 1970 и 1978>
«Вот я вошел, и дверь прикрыл…»
Вот я вошел, и дверь прикрыл,
И показал бумаги,
И так толково объяснил,
Зачем приехал в лагерь.
Начальник — как уключина, —
Скрипит — и ни в какую!
«В кино мне роль поручена, —
Опять ему толкую, —
И вот для изучения —
Такое ремесло —
Имею направление!
Дошло теперь?» — «Дошло!
Вот это мы приветствуем, —
Чтоб было как с копирки,
Вам хорошо б — под следствием
Полгодика в Бутырке!
Чтоб ощутить затылочком,
Что чуть не расстреляли,
Потом — по пересылочкам, —
Тогда бы вы сыграли!..»
Внушаю бедолаге я
Настойчиво, с трудом:
«Мне нужно прямо с лагеря —
Не бывши под судом!»
«Да вы ведь знать не знаете,
За что вас осудили, —
Права со мной качаете —
А вас еще не брили!»
«Побреют — рожа сплющена! —
Но все познать желаю,
А что уже упущено —
Талантом наверстаю!»
«Да что за околесица, —
Опять он возражать, —
Пять лет в четыре месяца —
Экстерном, так сказать!..»
Он даже шаркнул мне ногой —
Для секретарши Светы:
«У нас, товарищ дорогой,
Не университеты!
У нас не выйдет с кондачка,
Из ничего — конфетка:
Здесь — от звонка и до звонка.
У нас не пятилетка!
Так что давай-ка ты валяй —
Какой с артиста толк! —
У нас своих хоть отбавляй», —
Сказал он и умолк.
Я снова вынул пук бумаг,
Ору до хрипа в глотке:
Мол, не имеешь права, враг, —
Мы здесь не в околотке!
Мол, я начальству доложу, —
Оно, мол, разберется!..
Я стервенею, в роль вхожу,
А он, гляжу, — сдается.
Я в раже, удержа мне нет,
Бумагами трясу:
«Мне некогда сидеть пять лет —
Премьера на носу!»
<Между 1970 и 1978>
«„Не бросать“, „Не топтать“…»
«Не бросать», «Не топтать» —
Это можно понять!
Или, там, «Не сорить», —
Это что говорить!
«Без звонка не входить» —
Хорошо, так и быть, —
Я нормальные не
Уважаю вполне.
Но когда это не —
Приносить-распивать, —
Это не не по мне —
Не могу принимать!
Вот мы делаем вид
За проклятым «козлом»:
Друг костяшкой стучит —
Мол, играем — не пьем.
А красиво ль — втроем
Разливать под столом?
Или лучше — втроем
Лезть с бутылкою в дом?
Ну а дома жена —
Не стоит на ногах, —
И не знает она
О подкожных деньгах.
Если с ночи — молчи,
Не шуми, не греми,
Не кричи, не стучи,
Пригляди за детьми!..
Где уж тут пировать:
По стакану — и в путь, —
А начнешь шуровать —
Разобьешь что-нибудь.
И соседка опять —
«Алкоголик!» — орет.
А начнешь возражать —
Участковый придет.
Он, пострел, все успел
Вон составится акт:
Нецензурно, мол, пел.
Так и так, так и так:
Съел кастрюлю с гусем.
У соседки лег спать, —
И еще — то да се,
Набежит суток пять.
Так и может все быть
Если расшифровать
Это «Не приносить»,
Это «Не распивать».
Я встаю ровно в шесть,
Это надо учесть, —
До без четверти пять
У станка мне стоять.
Засосу я кваску
Иногда в перерыв —
И обратно к станку,
Даже не покурив.
И точу я в тоске
Шпинделя да фрезы, —
Ну а на языке —
Вкус соленой слезы.
Покурить, например…
Но нельзя прерывать, —
И мелькает в уме
Моя бедная «мать».
Дома я свежий лук
На закуску крошу,
Забываюсь — и вслух
Это произношу.
И глядит мне сосед —
И его ребятня —
Укоризненно вслед,
Осуждая меня.
<Между 1970 и 1978>
«Стареем, брат, ты говоришь…»
