ОЛЬГА. У меня есть сведения, что она сдала меня в Дом младенца. И сама туда попросилась санитаркой, чтобы быть все время при мне. А через три месяца исчезла. И не вернулась.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Санитарка, санитарка… Постой, санитарка… Вадим!
Вадим Антонович вышел из своей комнаты с двумя книгами в руке, косвенно давая понять, что он работал и его оторвали. Но Елена Алексеевна была слишком возбуждена, чтобы обратить на это внимание.
Вадим, помнишь, когда ты болел, к тебе приходила делать уколы медсестра Леля. Леля Васильева.
ВАДИМ АНТОНОВИЧ. Ну, была.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. И помнишь, на наш адрес один раз пришел штраф за какой-то скандал, который она затеяла в «Якоре»?
ВАДИМ АНТОНОВИЧ. Не помню.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Ну да, я же тебе тогда ничего не сказала.
ВАДИМ АНТОНОВИЧ. Это естественно.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Потому что эта Леля сразу же прибежала ко мне, плакала, просила прощения. Она тогда только что устроилась на работу, получила комнату, боялась, что скандал дойдет до начальства и ее уволят. А мне, мол, ничего не будет. И вот она в панике дала наш адрес. Из милиции проверили – правда, Васильева проживает. Она мне даже деньги за штраф оставила! Потом ее все равно уволили, уже за что-то другое. И она куда-то уехала.
ВАДИМ АНТОНОВИЧ. Ну, ты даешь!
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. И вот я думаю: если ей один раз могла прийти в голову мысль дать наш адрес, почему она не могла и в другом случае этим же воспользоваться? Чтобы ее не заставили забрать свою дочку из детдома.
ОЛЬГА. Ее никак не могли заставить. Потому что это письмо матери, которое я вам показала, оно и значит как бы официальный отказ. А как только мать отказалась от ребенка, то все заботы о нем государство уже берет на себя.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Но она могла и не знать! Когда человек что-то нарушает, он всего остерегается. Решила на всякий случай замести следы. Прости, что я так говорю. Но ведь согласитесь, такая возможность не исключена? Конечно, это только предположение.
ВАДИМ АНТОНОВИЧ. Так ты считаешь, что это и есть ее родительница? Вот эта самая Леля Васильева?
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Я же говорю, это только гипотеза. Если у тебя есть другие соображения, скажи. Давайте все думать. Оля, ты как думаешь?
ОЛЬГА. Не знаю…
ВАДИМ АНТОНОВИЧ. В таком случае можно попытаться выяснить, куда она уехала.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Судя по ее характеру, она с тех пор могла двадцать раз переменить и работу, и место жительства.
ОЛЬГА. Честно говоря, не она мне нужна. Я думала, может быть, я ей нужна? Но раз нет, так нет…
Она встала.
Тогда простите за беспокойство.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Нам-то какое беспокойство. Это тебе беспокойство, ехала в такую даль.
ОЛЬГА. Сначала я должна была все уточнить, а потом уже ехать. Вот это моя оплошность.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Да, еще вот что! Такая получилась неловкость… Мы ведь твой торт-то съели… И косынку девчонки куда-то задевали… Я искала, искала, не могла найти.
ОЛЬГА. Какая чепуха, смешно. Не везти же обратно.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. А что ты, собственно, всполошилась? Необязательно сразу ехать. Ты же хотела пожить, Москву посмотреть.
ОЛЬГА. Может, и поживу.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Зашла бы на занятия нашего коллектива, у нас интересный коллектив.
ВАДИМ АНТОНОВИЧ. К чему ей твоя самодеятельность.
ОЛЬГА. Нет, почему же, возможно, и зайду. Рада была с вами познакомиться.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Мы тоже.
Ольге не хотелось еще уходить. В полусвете прихожей лицо Елены Алексеевны казалось ей необыкновенно хорошим. Волосы пышные, узлом сзади. Смотрела она, правда, куда-то поверх.
ОЛЬГА. Спасибо вам большое за все.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Ладно, ладно.
Ольга ушла.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Хорошая девочка.
ВАДИМ АНТОНОВИЧ. Волевая.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Ну и что, это неплохо.
ВАДИМ АНТОНОВИЧ. Активная, активная. Из таких вырастают самые вредные бабы. Придет время – она будет тебе указывать, какие ты должна разучивать танцы, и станет обвинять тебя в беспочвенном экспериментаторстве.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Ты хороший, ты хороший, не злись.
ВАДИМ АНТОНОВИЧ. Поверь, милая, она будет именно такая. Твоя беда в том, что сначала ты всеми восторгаешься, а потом не знаешь, как от них отвязаться…
В Доме культуры занимался хореографический коллектив, пятнадцать девочек и один южно-смуглый мальчик.
Вдоль трех стен этого зала – палка, у которой они проделывают свой урок. Вдоль четвертой стены – составное зеркало.
Елена Алексеевна вела занятие.
И… раз! И… два! Первая позиция, руки и – раз! И – на эфасе! На пальчиках, остренько, как лошадки. Ножки гордые, красивые! Спинки держите. На ручку посмотрели. Коленки еще выворотней… Марина! Надо улыбаться, улыбаться надо! Головки красивые! Девочки, не халтурьте. И… сели на арабеск. Э-эх, плохо!
Ольга сидела неподалеку от нее на скамье.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Мы любим, когда кто-нибудь присутствует. Пусть учатся преодолевать стеснительность. Обрати внимание вот на эту, третью справа, Флора. Когда был фестиваль, она покорила Москву.
Флора закинула ногу на палку, внимательно глядя на себя в зеркало.
Галя, брызгая из лейки на пол, шла вдоль станка.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Почему, Галя, ты так тяжело ходишь? Десять пудов прошло.
Галя смотрела на мать, безмятежно улыбаясь.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА (хлопнула в ладоши). Приготовились. Стали по четыре. Флора, поменяйся, пожалуйста, с Ирой местами. Плие… Руки – это главное. Руки и глаза. Руки вздохнули! Отдаетесь нам! Арабеск, акарте назад, гран батман жете и – плие. Начали!
…Веками отлитые движения, повороты, округло плывущие руки («ручки» называют здесь), взлеты медлительных «вывернутых» ног («ножки» называют их здесь) и взлет, полет, перелет по воздуху над землей, отдельно, оторванно от земли, заодно с воздухом, почти с небом, когда «спинка» выгнута и «ручки» округлы и «ножки» словно одна продолжение другой летят, стелются параллельно далекой, забытой на пять мгновений, земле…
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. На Флору, на Флору смотри. У нее нет таких уж особых данных. Шаг – средний и прыжок средний. У нее душа не средняя.
Девочки отдыхали. Южный мальчик отошел в сторону, стоял, облокотясь на палку, как будто попал сюда случайно и не имел к ним никакого отношения.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Плохо, что у нас нет мальчиков. Трудно придумывать номера. Нашего Резо в школе дразнят балериной. По-моему, он ходит сюда только из-за Ани, у них, кажется, роман. Резо и Флора, приготовились. Вступление к танцу.
Пианистка заиграла вступление к танцу.
Резо, не тащи ее за руку. Не приказчик идет – интеллигент девятнадцатого века. Веди ее внимательно, восхищайся ее красотой. А ты идешь впереди, будто муж уже сорок лет, собственник. Тебе что, она не нравится? Нет, нет, она тебе не нравится. Смотри, что ты делаешь.
Елена Алексеевна изобразила, как девушка летит, волоча за собою оглядывающегося по сторонам партнера.
На нее смотри, не на меня.
РЕЗО. Я в зеркало смотрю.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Я-то воображаю, что он на меня смотрит, а он, оказывается, на себя. Так, начали. Торжественный, праздничный польский, чуть-чуть надменный танец…
Флора шла, подав руку Резо. Не шла, а гордо и счастливо ступала.
ЕЛЕНА АЛЕКСЕЕВНА. Оля, тебе не скучно?
ОЛЬГА. Что вы!
Елена Алексеевна засмеялась, отвернулась, сказала что-то девочкам, показала слегка, особенно не стараясь, новую комбинацию. Понаблюдала, что у них получается, обругала, снова засмеялась…
В сквере на скамейке сидели Резо и Аня. Обоих припорошил снег. По другую сторону дорожки сидела Галя.
АНЯ. Иди сюда!
ГАЛЯ. Чего это я буду вам мешать!
АНЯ. Резо, ну позови ее, что она там сидит.
РЕЗО. Галя, ну что ты в самом деле!
ГАЛЯ (встала, быстро подошла к ним). Атас! Вон она идет.
РЕЗО. Что она за нами таскается, честное слово.
АНЯ. Мы сами за собой ее таскаем, мать велит.
РЕЗО. Скоро уедет?
ГАЛЯ. Мы так хорошо ее развлекаем, что, боюсь, она останется здесь навсегда.
АНЯ. Одно спасает: когда она начинает выхваляться, можно отдохнуть. Ее надо только навести на тему.
РЕЗО. Хотите, я приведу ее в норму?
ГАЛЯ. Ее нельзя обижать, она сирота.
АНЯ. Главное, никуда не спрячешься, у нее нюх какой-то.
ОЛЬГА (еще издали). Это вы? А я иду и думаю: вы или не вы?
