Но вот что странно: иногда в самый разгар шумного веселья она вдруг поднималась и молча уходила куда-то… Какая-то неясная грусть светилась в ее больших серых глазах. Нас, конечно, это тревожило. Мы даже устроили в своей мужской палатке небольшое совещание по этому поводу.
— Дело ясное, — сказал Валя Березин, студент из Новосибирска. — Несчастная любовь. Она уехала, а он ей не пишет.
— Точно, — подтвердил Сережа, грузчик из Одессы. — Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей. Вечный закон!
Он тут же поверил в свою версию и с большой нелюбовью отозвался о «пижонах», которые, исходя из вечного закона, мучают неопытных девушек.
— Галстук, наверное, носит, баклан! — закончил он свое горячее выступление, хотя сам неоднократно повязывал плетеный галстук, готовясь к танцам в клубе, неизменно утверждая при этом, что в Гватемале делают неплохие галстуки.
Мы еще немного погадали о причинах Ольгиной грусти, а потом Сергей вдруг сказал:
— В этом деле нужна разведка!
Он быстро вышел из палатки, отыскал где-то Катю Федорову, свою землячку, и долго с ней ходил по дорожке между двумя рядами палаток, поминутно останавливаясь и размахивая руками. Наконец они остановились у нашей палатки.
— Все понятно? — спросил Сергей.
— Все.
— Только ты уж, девушка, смотри не проболтайся. Государственная тайна! Смертная казнь!
— Умру! — отважно ответила Катя.
Два дня мы ждали вестей от нашего разведчика, который должен был выведать причину Ольгиной грусти. Особенно волновался Сергей. «Квалификация низкая, — говорил он, — но будем надеяться на врожденное женское чутье».
Через два дня поступило первое донесение. Причину грусти Оли Катя так и не узнала, но сообщила, что на днях у Ольги будет день рождения.
После обеда мы тут же ушли в палатку и стали совещаться.
— Значит, так, — начал Валя. — Я иду завтра в город, покупаю три бутылки… Ну что вы на меня так смотрите? Неправильно?
— Не надо, — сказал я. — Ни к чему это.
— Начальник прав, — заметил Серега. — Водка — яд. Это знает каждый одесский школьник. Хорошо бы это знать и студентам из Новосибирска.
— Что ж вы предлагаете? — обиделся Валя. — Цветы?
— Надо подумать, — сказал я.
Но подумать об этом так и не пришлось. В этот вечер кончились грустные тянь-шаньские дожди и бюро прогнозов обещало хорошую погоду на целую неделю.
До ужина мы утверждали маршрут, подготавливали снаряжение, а утром вышли на долгожданное восхождение на пик Юности. Это была первая вершина, на которую я шел руководителем.
На другое утро, переночевав на перевале, мы начали восхождение. К двум часам дня мы уже прошли по черным бесснежным скалам почти половину пути, как вдруг сверху спустился туман — все потонуло в серой пелене.
На маленькой скальной полочке мы сидели часа три, но туман не уходил. Стало темнеть. Сергей вконец разозлился.
— Видно, веселые ребята работают в бюро прогнозов, — сказал он. — Шутники. За такие шуточки списывают на берег. Что, ночевать здесь будем?
— Да, — ответил я. — Будем ночевать. Иного выхода нет.
— Между прочим, ночевка будет без воды, — заметил Валя. — Пили-то мы в последний раз вчера вечером.
Действительно, на скалах вокруг не было буквально ни горсти снега. Ни внизу, ни вверху — нигде.
— Кислое дело, — сказал Сергей, осматривая скалы. — Южный склон плюс жаркое лето. Снега нет, и это, конечно, печально. Но будем надеяться, что Бог — не бюрократ. Может, и скинет нам с неба пару килограммов снежка. Олечка, ты сильно страдаешь от недостатка влаги?
— Мне ровным счетом все равно, — раздраженно ответила Ольга. — Я еще могу не пить целую неделю.
— Преклоняюсь, — улыбнулся Сергей.
Начали ставить палатку.
В последние дни Оля стала совсем неузнаваемой. Теперь она очень редко смеялась, а больше молчала, печально глядя куда-то в сторону. Мы потеряли всякую надежду что-либо сделать.
К ночи туман рассеялся. Облака спустились вниз и лежали на ледниках белыми пушистыми озерами. С вершин прогрохотали вечерние канонады. Тишина стояла, как часовой, перед этим мертвым красивым миром. А нам хотелось пить. Нам ужасно хотелось пить. Где-то внизу под нашими ногами лежал обитаемый мир. В этом мире были города с колонками на улицах, были фотографы, льющие в своих темных конурах дистиллированную воду, были паровозы, в чрево которых на полустанках лилась толстым столбом вода, были спокойные северные озера, на которых ночной ветерок гонял легкую рябь… В этом мире было много воды, ужасно много. А мы, как великаны, сидели над этим миром, и в горле было сухо, как в пустыне.
— Начальник, — шепнул мне Сергей, — ты не забыл, что у нас завтра банкет?
— Банкет не состоится. Столы будут пустые. Что мы ей подарим? Цветов — и тех нет здесь.
— Мы ей подарим воду.
— Какую воду?
— Обыкновенную. Аш два о. Непонятно? Внизу, метрах в шестидесяти, есть маленький снежничек, я заметил на подъеме. Пойдем?
Я не знаю, что сказала бы на это маршрутная комиссия. Я уже забивал крюк.
— Куда вы, ребята? — спросила Оля.
— Как всегда, вперед, — сказал Сергей и начал спуск…
Утром Сергей встал до восхода солнца. Он разжег примус и растопил в банке наш снег, принесенный вчера ночью. Через полчаса проснулась Оля. Она высунулась из палатки, зажмурилась от солнца.
— Быстрей, быстрей, — покрикивал Сергей. — Завтрак готов, прошу к столу.
Когда все собрались завтракать, Сергей встал и, почему-то предварительно причесавшись, сказал:
— Я позволю себе заметить, что сегодня у нашей Олечки день рождения.
Оля удивленно подняла глаза.
— Мы вчера оббегали все магазины сувениров, но они, к сожалению, закрыты на переучет бриллиантов. Поэтому мы позволим себе преподнести вам наш скромный подарок… — И вынул из-за камня банку с водой. — Прошу вас, мадам, примите это вместе с нашими поздравлениями. Ну что ты улыбаешься, как будто выиграла сборно-щитовой домик? Бери, бери!
Оля осторожно взяла банку. Заглянула внутрь. Отпила глоток. Потом посмотрела на нас долгим внимательным взглядом.
— Ребята, — сказала она дрогнувшим голосом. — Я не знаю, что вам сказать… Я благодарю… Только сейчас же все отпейте! Слышите?
Мы единодушно отказались и отпили по глотку лишь после долгих споров. В банке осталось немного воды, и Оля ее перелила к себе во фляжку.
— Зачем? — спросил я.
— Домой отвезу, — тихо сказала она.
А вечером мы спустились с пика Юности. У нас не было банкета. У нас был костер. И мы знали точно, что в этот вечер не было студентов счастливее нас. И, когда были спеты все песни, Валя вдруг спросил:
— Скажи, Оля, а почему ты грустила так?
Оля стала сразу серьезной.
— Понимаете, ребята, я боялась своих дней рождения. Это смешно, но это так. Я же ведь сирота. Родители погибли во время блокады, а меня вот как-то спасли. И вот каждый день рождения мне очень больно напоминал, что я — одна. А эта вода — мой самый первый подарок. И дороже, наверное, не будет. Спасибо вам, ребята…
— Начальник, дай папироску, — сказал Сергей.
Вот и все. Через три дня кончилась смена, и мы разъехались по своим институтам. Может быть, выберусь на зимние каникулы в Ленинград. Не знаю. Остались у меня адрес Олин да эта песня.
Долго ли сердце твое сберегу?
Ветер поет на пути.
Через туманы, мороз и пургу
Мне до тебя не дойти.
Вспомни же, если взгрустнется,
Наших стоянок огни.
Вплавь и пешком — как придется
Песня к тебе донесется
Даже в нелетные дни.
[1963]
— Слушай, Седой, — сказал Демин, — ты даже представить себе не можешь, как мне хочется гранатового сока!
Люська — когда в первую ночь пришла ко мне — принесла два граната и такое синенькое блюдечко, из синего стекла. Блюдечко, а в середине его такая штучка, как головка от снаряда. Вот надо на эту головку надеть лимон или гранат, повертеть хорошенько — будет полно гранатового сока. Потому что на этой снарядной головке такие вот пупырышки специальные сделаны.
— Да, — сказал Седой.
— А ты пил когда-нибудь гранатовый сок?
— Нет, не пил.
— Ну, а тебе хочется?
— Нет. Не хочется.
— Почему?
— Я его не пил. И не хочется.
— Мрачный ты человек, — сказал Демин.
Они только что проснулись.
— Глянь-ка, как там, — сказал Седой.
— Да чего там глядеть? Слышь, как сифонит.
— Ты глянь, тебе ближе.
— Ближе, — передразнил его Демин, но все же вылез из спального мешка и, как был — босой и в кальсонах, — просеменил по лютому полу к окошечку. — Я ж тебе говорю — сифон. Метет, как в «Капитанской дочке».
