Наталия Крандиевская-Толстая - Дорога

Какая-то птичка вверху, на сосне,
Свистит в ля миноре две тонкие нотки.
Я слушаю долго ее в тишине,
Качаясь у берега в старенькой лодке.

Потом камыши раздвигаю веслом
И дальше плыву по озерным просторам.
На сердце особенно как-то светло,
И птичьим согрето оно разговором.

1939. Заречье

Слышу, как стукнет топор,
В озере булькнет уклейка,
Птичий спугнув разговор,
Свистнет в сосне красношейка.

Лес, словно пена, шипит
Шорохом, шепотом, свистом.
Здравствуй, озерный мой скит!
Нет ни тревог, ни обид
Мне в роднике твоем чистом.

Много дней над Селигером
Ходят тучи хороводом
И не могут разразиться
Ни грозою, ни дождем.

Но сегодня, на прогулке,
По дороге из Заречья
Затопил нас шумный ливень,
Оглушил веселый гром.

Мы, промокшие, бежали
В буйных зарослях оврага,
По спине хлестал и прыгал
Ледяным горохом град.

А за лесом на опушке
Солнце брызнуло из тучи.
Дождь прошел. Сверкали лужи
Под ногами у ребят.

Платье мокрое компрессом
Облепило грудь и ноги,
Было весело и жарко,
В небе реяли стрижи.

А когда нам повстречался
По пути знакомый домик
(Домик-крошка, в три окошка),
Утопающий во ржи, —
И хозяин и хозяйка
На крылечке, под березой
Мокрых встретили гостей, —

Как отрадно было в доме
Сбросить мокрые одежды
Нам, промокшим до костей!
И неплохо было выпить
Целлулоидный стаканчик
Очень крепкого портвейна —
За хозяина с хозяйкой,
За грозу, за первый дождик,
За веселую прогулку,
За божественную жизнь!

1938

Я не прячу прядь седую
В тусклом золоте волос.
Я о прошлом не тоскую —
Так случилось, так пришлось.

Все светлее бескорыстье,
Все просторней новый дом,
Все короче, проще мысли
О напрасном, о былом.

Но не убыль, не усталость
Ты несешь в мой дом лесной,
Молодая моя старость
С соучастницей-весной!

Ты несешь ко мне в Заречье
Самый твой роскошный дар:
Соловьиный этот вечер
И черемухи угар.

Ты несешь такую зрелость
И такую щедрость сил,
Чтобы петь без слов хотелось
И в закат лететь без крыл.

Весна 1939. Заречье

Белой яхты движенья легки,
Ускользающий парус все меньше.
Есть на свете еще чудаки,
Что влюбляются в яхты, как в женщин.

Эти с берега долго глядят
На гонимую ветром Психею,
На ее подвенечный наряд,
На рассыпанный жемчуг за нею…

В сухом валежнике
Шуршит змея.
Ищу подснежники
В овраге я.

Сквозь листья черные,
Едва-едва,
Новорожденная
Сквозит трава.

А дятел тукает,
Долбит кору,
Весна аукает —
Ау, ау…

Апрель 1939. Заречье

Затуманил осенний дождь
Берега твои, Терегощ.
И зловеще и похоронно
Против ветра кричит ворона.

Окровавлен рябины лист,
А березовый — золотист.
Только елки, как богомолки,
Почернели, хранят иголки.

Парус штопаный рыбака
Вздул сырые свои бока.
Мчится — щуку ли догоняет?
Или просто в волнах ныряет?

А в Заречье скрипит забор,
Ветры встретились с двух озер,
Рвут солому, кидают стогом,
Трубят в рог над Николой-Рогом.

Дождь льет. Сампсоний-сеногной
Тому виной.
Так учит древняя примета.
У старика одна лишь цель:
Сгноить дождями в шесть недель
Покос бессолнечного лета.

Зато раздолье мухоморам —
Бесстыжим баловням судьбы.
Тучнеют, пучатся грибы
В лесу, в лугах, по косогорам —
Везде грибы. Готовьте кадки,
Хозяйки! Рыжик, жирный груздь
Кладите в соль в таком порядке:
На дно укроп, чеснок, и пусть
Покроет сверху лист смороды
Дары роскошные природы.

Но все же, без тепла, без света,
Дождем завесясь, как фатой,
Грустит заплаканное лето,
Глядит казанской сиротой.

А ты? Готова ты отдать
Все рыжики и все засолы
За день горячий и веселый,
Когда гудят над лугом пчелы,
Сбирая меда благодать.

Но не допустит беззаконий
Упрямый дедушка Сампсоний!
Все шесть недель кропит дождем
(Права на то имея свыше),
Бубнит, бубнит, долбит по крыше,
А мы погоды ждем и ждем.

А вечерами на деревне
Старухи, сидя на бревне,
Приметою стращают древней:
Грибное лето — быть войне.

Август 1940. Заречье

Буду в городе зимою
Вспоминать вечерний плес,
В старой лодке над кормою
Золотую россыпь звезд.

Коротая вечер длинный,
Рассказать друзьям смогу
Про находку — след змеиный
На песчаном берегу.

Про веселые поляны,
Где грибы растут во мху,
Про закат, внизу румяный
И лимонный наверху.

Помяну еще, пожалуй,
Крылья легкого весла,
И байдаркины причалы
В камышах, где я плыла.

Но среди рассказов многих
Утаю бесценный дар —
Сердца лунные ожоги,
Тела солнечный загар.

Недоброй славы не бегу.
Пускай порочит тот, кто хочет,
И смерть на невском берегу
Напрасно карты мне пророчат.

Я не покину город мой,
Венчанный трауром и славой,
Здесь каждый камень мостовой —
Свидетель жизни величавой,

Здесь каждый памятник воспет
Стихом пророческим поэта,
Здесь Пушкина и Фальконета
Вдвойне бессмертен силуэт.

О память! Верным ты верна.
Твой водоем на дне колышет
Знамена, лица, имена, —
И мрамор жив, и бронза дышит.

И променять за бытие,
За тишину в глуши бесславной
Тебя, наследие мое,
Мой город великодержавный?

Нет! Это значило б предать
Себя на вечное сиротство,
За чечевицы горсть отдать
Отцовской крови первородство.

1941

                 I

В кухне жить обледенелой,
Вспоминать свои грехи
И рукой окоченелой
По ночам писать стихи.

Утром — снова суматоха.
Умудри меня, господь,
Топором владея плохо,
Три полена расколоть!

Не тому меня учили
В этой жизни, вот беда!
Не туда переключили
Силу в юные года.

Печь дымится, еле греет,
В кухне копоть, как в аду.
Трубочистов нет — болеют,
С ног валятся на ходу.

Но нехитрую науку
Кто из нас не превозмог?
В дымоход засунув руку,
Выгребаю черный мох.

А потом иду за хлебом,
Становлюсь в привычный хвост.
В темноте сереет небо,
И рассвет угрюм и прост.

С черным занавесом сходна,
Вверх взлетает ночи тень,
Обнажая день холодный
И голодный — новый день.

Но с младенческим упорством
И с такой же волей жить
Выхожу в единоборство —
День грядущий заслужить.

У судьбы готова красть я, —
Да простит она меня, —
Граммы жизни, граммы счастья,
Граммы хлеба и огня!