Наталия Крандиевская-Толстая - Дорога

По радио дали тревоги отбой.
Пропел о покое знакомый гобой.
Окно раскрываю, и ветер влетает,
И музыка с ветром. И я узнаю

Тебя, многострунную бурю твою,
Чайковского стон лебединый, Шестая, —
По-русски простая, по-русски святая,
Как родины голос, не смолкший в бою!

Непредвиденный случай,
Иль удача моя,
Или просто живучей
Уродилася я,—

Но была не легка мне
Участь, — день изо дня,
Так вот, с камня на камень
Перепрыгивать пламень
Над пучиной огня.

Угадать направленье,
Сил удвоить запас,
Чтобы ни на мгновенье
Дальний берег спасенья
Не терялся из глаз.

Верить, верить со страстью
В этот берег, такой
Очевидный, что счастья
Слышать пульс под рукой…

О какой же геройской
Говоришь ты судьбе?
Это все только поиски
Троп, ведущих к тебе.

Старик Кутузов,
Лукавая лиса,
Загнал французов
В Смоленские леса.

Была удача
Сто тридцать лет назад!
Теперь иначе
Спасем мы Ленинград.

Хитрей подъедем,
Не в лес пошлем врага
И не к медведям,
А к черту на рога!

Стоит короткая, как жаба,
Пудовую разинув пасть.
И преисподняя могла бы
Такое чудище проклясть.

Гляди, — вот этой раскоряке
Мишенью дивный город был!
Адмиралтейства шпиль, Исакий, —
По ним огонь ее палил.

Ей вырвали из глотки жало
И выбросили из игры
В музей, — а больше бы пристало
Такой лететь в тартарары!

Давность ли тысячелетий,
Давность ли жизни одной
Призваны запечатлеть мы, —
Все засосет глубиной,
Все зацветет тишиной.

Все сохранится, что было.
Прошлого мир недвижим.
Сколько бы жизнь ни мудрила,
Смерть мне тебя возвратила
Вновь молодым и моим.

                      I

…И снится мне хутор за Волгой,
Киргизская степь, ковыли,
Протяжно рыдая и долго,
Над степью летят журавли.

И мальчик глядит босоногий
Вослед им и машет рукой:
— Летите, счастливой дороги!
Ищите весну за рекой!

И только по сердцебиенью,
По странной печали во сне
Я вдруг понимаю значенье
Того, что приснилося мне.

Твое это детство степное,
Твои журавли с высоты
Рыдают, летя за весною,
И мальчик босой — это ты.

                     II

Я вспоминаю берег Трои,
Пустынные солончаки,
Где прах Гомеровых героев
Размыли волны и пески.

Замедлив ход, плывем сторонкой,
Дивясь безмолвию земли.
Здесь только ветер вьет воронки
В сухой кладбищенской пыли,

Да в небе коршуны степные
Кружат, сменяясь на лету,
Как в карауле часовые
У древней славы на посту.

Пески, пески — конца им нету.
Мы взглядом провожаем их
И, чтобы вспомнить землю эту,
Гомера вспоминаем стих.

Но все сбивается гекзаметр
На пароходный ритм винтов…
Бинокль туманится — слезами ль?
Дымком ли с дальних берегов?

Ты говоришь: «Мертва Эллада,
И все ж не может умереть…»
И странно мне с тобою рядом
В пустыню времени смотреть,

Туда, где снова Дарданеллы
Выводят нас на древний путь,
Где Одиссея парус белый
Волны пересекает грудь.

                     III

Я желтый мак на стол рабочий
В тот день поставила ему.
Сказал: «А знаешь, между прочим,
Цветы вниманью моему
Собраться помогают очень».
И поворачивал букет,
На огоньки прищурясь мака.
В окно мансарды, на паркет
Плыл Сены отраженный свет,
Павлин кричал в саду Бальзака.
И дня рабочего покой,
И милый труд оберегая,
Сидела рядом я с иглой,
Благоговея и мечтая
Над незаконченной канвой.

Далекий этот день в Пасси
Ты, память, бережно неси.

                      IV

Взлетая на простор покатый,
На дюн песчаную дугу,
Рвал ветер вереск лиловатый
На океанском берегу.

Мы слушали, как гул и грохот
Неудержимо нарастал.
Океанид подводный хохот
Нам разговаривать мешал.

И чтобы так или иначе
О самом главном досказать,
Пришлось мне на песке горячем
Одно лишь слово написать.

И пусть его волной и пеной
Через минуту смыл прилив, —
Оно осталось неизменно,
На лаве памяти застыв.

                      V

Ты был мне посохом цветущим,
Мой луч, мой хмель.
И без тебя у дней бегущих
Померкла цель.

Куда спешат они, друг с другом
Разрознены?
Гляжу на жизнь свою с испугом
Со стороны.

Мне смутен шум ее и долог,
Как сон в бреду.
А ночь зовет за темный полог:
— Идешь? — Иду.

                      VI

Торжественна и тяжела
Плита, придавившая плоско
Могилу твою, а была
Обещана сердцу березка.

К ней, к вечно зеленой вдали
Шли в ногу мы долго и дружно, —
Ты помнишь? И вот — не дошли.
Но плакать об этом не нужно.

Ведь жизнь мудрена, и труды
Предвижу немалые внукам:
Распутать и наши следы
В хождениях вечных по мукам.

                      VII

Мне все привычней вдовий жребий,
Все меньше тяготит плечо.
Горит звезда высоко в небе
Заупокойною свечой.

И дольний мир с его огнями
Тускнеет пред ее огнем.
А расстоянье между нами
Короче, друг мой, с каждым днем.

                     VIII

Длинной дорогою жизнь подводила
К этому страшному дню.
Все, что томилось, металось, грешило,
Все предается огню.

Нет и не будет виновных отныне,
Даруй прощенье и мне.
Даруй смиренья моей гордыне
И очищенья в огне.

На рассвете сон двоится,
Холодок какой-то снится,
И сквозь сон из тишины
Нарастает гул струны.

Странный сон, сквозной и хрупкий,
Сон, готовый на уступки…
Жизнь висит на волоске,
Бьется жилкой на виске.

Я хочу сквозь сон пробиться,
Закричать, перекреститься,
Страх осмыслить наяву,
Убедиться, что живу!

И, проснувшись, долго, странно,
На квадрат окна туманный
И на бледную зарю,
Как воскресшая, смотрю.

16 декабря 1947