Александр Лапшов - Смутная любовь

Россия, сколько, сколько можно
Вершить кровавые пути?
Неужто это непреложно,
И лучшей доли не найти?
Все мазаны единым миром;
И жертвы, и их палачи.
И не найти продажным лирам
От счастья общего ключи.
Как говорил поэт, не свято
У нас, ни церковь, ни кабак…
Вопрос проклятый, как когда-то,
Встаёт: что делать нам, и как?
На сей вопрос сверхархисложный
Ответа ищет наш народ.
Но он коленопреклонённый,
А разум в рабстве не живёт.
Но мы найдём его, познаю
Свободы истинной цену,
И будем жить, не забывая
Ни Карабах, ни Фергану…..

Когда ипохондрия в сердце живёт,
И кажется жизнь несладкой:
Ты вспомни Прудона великий завет;
Анархия — мать порядка!
Ты с этим призывом по жизни пройди
Весь путь, как бы ни было тяжко,
И верь, что у мира всего впереди
Анархия, мать порядка.

Я не знаю, в какие ещё города
Поведёт меня властно судьбина;
Над дорогой моей запоют провода,
Мать обнимет любимого сына.
И скажу я старушке: «Не плачь обо мне.
Пусть тоска твоё сердце не гложет.
В той туманной, далёкой, чужой стороне
Обрету свой удел я, быть может.
Я в разлуках всегда вспоминаю тебя,
И по дому родному скучаю,
И всех женщин, всем сердцем своим возлюбя,
На тебя ни одну не сменяю.
Только знаешь, родная, не в силах унять
Я тоски по любви отдалённой;
И поэтому вновь буду я уезжать,
Что б вновь встретиться с неразделённой.
Я ищу, за ошибки терзая себя,
А найду ли её я, не знаю?.
Но, всех женщин, всем сердцем своим возлюбя,
На тебя никогда не сменяю».

Я стою на заросшем просёлке,
В тёмном небе сияет луна,
Деревенька видна на пригорке,
Золотыми огнями полна.
Я напьюся воды из колодца
И в дурмане цветов утону;
Моё сердце спокойней забьётся,
Отчего? я и сам не пойму.
Под ракитой кузнечик стрекочет,
В уши песни поют комары…
Что мне летняя ночь напророчит
До багряной рассвета поры?
В городской кутерьме-сутолоке,
Где от смога сереют дома,
Вспомню я, как стоял на просёлке,
В тёмном небе сияла луна

Усвоил я себе один закон:
Что всё пройдёт, душа остепенится….
Когда поставит жизнь последний кон,
Мне ночью первая любовь приснится.
И ей скажу на склоне дней моих,
Тревожащей своим воспоминаньем,
Что, сердцем искренне любя других,
Я полон был её очарованьем.
Наш мир лишь парадоксами живёт,
И в этом мире я не исключенье;
Когда в любви сомнение берёт,
То вспоминаю прежние томленья.
И опыт их, суммировав в уме,
И приведя к началу интегралом,
Мой разум в результате скажет мне,
Что я дурак, каких на свете мало;
Что в нашу бытность нет уже любви,
Которая б до веку продолжалась;
Иди своей дорогой и живи
С той женщиной, что на глаза попалась.
Подумал я, что прав, конечно, он;
Но не могу на это согласиться…
Когда поставит жизнь последний кон,
Мне ночью первая любовь приснится.

В серых буднях науки, в суете быстротечной,
Я увидел сквозь темень грядущих времен:
В бесконечной Вселенной человек, с бесконечной
Массой тела и с вечным своим бытиём.
Скептик спросит: «А что же он может,
Индивид, превращенный в частицу-фотон?»
Я отвечу: «Он к звёздам проложит
Путь землянам, на атом он ступит ногой.

Вновь российская тройка в пути затерялась,
Словно память вознице отшибли года;
Снова к барину в бричке фортуна примчалась;
Идол золота властно манит, как всегда.
Селифанушка, милый, зачем ты направил
Бег рысистый своих огнегривых коней
В те края, где всегда Молох опыты ставил;
Со времён Моисея, до нынешних дней.
Только помнят каурые и вороные,
Как впрягались в тачанки когда-то они,
Как бока остужали им ветры степные
В, освящённые верой возмездия дни.
Но устал жать Петрушка гашетку «максима»
И уснул, погоняя коней, Селифан;
А в возок к ним подсели: Мамона, незрима,
И, воочию видимый, красный тиран.
Но последний слетел на крутом повороте,
Когда тройка рванула в базарный простор.
Фарисей с саддукеем сегодня в почёте,
Да сулит барыши лихоимец и вор.
И никто уж не верит мамоновым слугам,
Их развеется миф, как болотный туман;
И воздастся народом им всем по заслугам…
Птица-тройка несётся. Не спи, Селифан!

Сразу после «Февральской» на Руси завелась
Д е м о к р а т и я.
Ну, а после «Октябрьской» по стране понеслась
П а р т о к р а т и я.
Наступила лихая за этим пора
Б ю р о к р а т и и.
А теперь проходимцам кричим мы: «Ура!»;
Э т а к р а т и и.
Может, хватит? доколе терпеть нам обман
И е р а р х и и?
Может вспрянем душой? и развеет туман
Флаг Анархии?

Вспомнил я, как однажды любовь провожал
В светло-сером болотном тумане;
Как в кругу алкарей «Зосей» я заливал
Всей души наболевшие раны.
Мне б заплакать, как в детстве; я плакать не мог,
Слёзы лить я давно разучился;
И напившись однажды, как мартовский кот,
Под стеной монастырской свалился.
Я лежал на земле, посреди лопухов,
Голова была чистой и ясной;
И в течение долгих вечерних часов
Приходил ко мне образ прекрасный.
Светлый образ той чистой и нежной любви,
Что я в сердце изведал когда-то;
Милый образ, который маячмл вдали,
А теперь исчезал без возврата.
В волосах был репей, на ушах лебеда,
Лоб крапивою поздней исхлёстан;
Я поднялся, сказал: «Ничего. Не беда.
Всё пройдёт», и в общагу поплёлся.
А наутро водою «тройник» разбавлял
И опять находился в угаре…
Вспомнил я, как однажды любовь провожал
В светло-сером Загорском тумане.

Любить, это в памяти воскрешать
Образ той, которую любишь,
Но не только…
Любить, это Вселенную покорять
Ради той, которую любишь,
Но не только…
Любить, это всю жизнь ждать
Прихода той, которую любишь,
Но не только…
Любить, это ночи не спать,
Думая о той, которую любишь,
Но не только…
Любить, это просто любить
Ту, которую любишь,
Но не только…

Москва сияла в празднике спортивном,
Такого не припомнят много лет…
Никто не ведал, что в чаду квартирном,
Один, великий умирал поэт.

Его сгубили: не стакан сивухи,
А языки, язвительней ножей,
Не никотин, не ласки потаскухи,
А травля моралистов и ханжей.

Певец свободы, и любви, и мира,
Он жизнь воспел в хрипящей простоте;
В его руках бой объявила лира
Всей пошлости мещан и суете.

И смерть его пришла, как гром вселенский.
И болью вмиг наполнились сердца,
И как ребёнок плакал Вознесенский
На панихиде горестной певца.

Хоть умер он, стихи его бессмертны
Переживут все прихоти времён.
По всей Земле звучит с магнитной ленты
Его неповторимый баритон.

Ты умер в восемидесятом,
Не выдержав душевных мук.
Теперь объявлен ты кастратом
Толпою дилетантских сук.
Они тебя сейчас возводят
На позлащённый пьедестал,
И песни только те заводят,
Что ты без злобы написал.
О, как ты был живой опасен
Всей этой своре болтунов;
Как в гневе был своём прекрасен,
Когда разоблачал лгунов.
Свободу ставил ты высоко;
Превыше всех обманных благ,
И Родину любил глубоко;
Но, землю русскую, не флаг.
И флаг, линяя с каждым годом,
Тебя заметить не посмел;
Но чист ты был перед народом,
Расстаться с ним не захотел.
Ты с нами разделил паденья
В бюрократический помёт;
Теперь приходит час прозренья,
Заря свободы восстаёт,
Но с нами нет тебя…