Когда я в рукописи прочел эти стихотворения Василия Бетаки, первое, что меня поразило, была та простая мысль, что ведь все они, или почти все были написаны в России. В нынешней России, где такая скука, такая монолитная скука разлита по всему печатаемому там, в прозе и стихах. А когда появится на свет что-нибудь живое, можно быть уверенным, что случилось это по недосмотру, а также, что книжка эта исчезнет через два-три дня, разойдется по рукам, и что автору ее будет сделан в печати или в полицейском участке (точное название его неважно) строгий выговор. Правда, существует у нас в стране проза, существуют и стихи, размножаемые в обход полиции и без помощи типографского станка. Но из всего этого попадает на Запад большей частью лишь то, что заведомо и нарочито политично. Стихи нелегальные, но которые были бы вполне легальны лишь при чуточку меньшей тупости властей, доходят до нас редко; и с того времени, как появился за пределами боязливого нашего отечества первый сборник Бродского, мне столь высокого качества стихи, как те, которыми изобилует «Замыкание времени», ни разу не попадались на глаза.
Оставим, однако, все эти соображения насчет «где» и «когда», что не по нашей вине во всяческих русских делах неизменно просятся на бумагу, и попросту прочтем эти стихи, будем судить о них как о стихах. В конце концов, мы не знаем, что пишут, мы знаем только, что печатают в нашей безымянной и обездоленной стране. Может быть и здравствуют ныне там, в большом концлагере всей страны или в малых (по сравнению с ней) целые дюжины поэтов, не худших, чем Василий Бетаки; но предположение это кажется мне лишенным основания, потому что и полудюжинами зараз такие поэты, как он, не рождаются вообще нигде. Он именно поэт недюжинный. Читая его, чувствуешь своеобразие не одного лишь смыслового и звукового строя его стихов, но и своеобразие душевного и духовного строя самой его личности, которым то первое своеобразие и оправдано и предопределено. У него есть непосредственность и свежесть — та же самая свежесть — как восприятия мира, так и высказывания воспринятого. Конечно, не всё в его сборнике одинаково хорошо, но я хотел бы, чтобы мне указали сборник, о котором нельзя было бы сказать того же самого. Даже «Сумерки» Баратынского, самая сногсшибательная книжечка стихов на русском языке, содержит стихотворения не равной значительности и даже не одинакового совершенства. Поэта должно судить по тому, что у него выкристаллизовалось до конца, а не по тому, что застряло на полпути, или, к прозрачности приблизясь, все-таки замутнилось чуть-чуть, на грани торжества. Есть в «Замыкании времени» кристаллы чистой воды, и прежде всего оно само, то есть стихотворение, давшее заглавие сборнику; кристаллического, минерального ни в этом стихотворении, ни вообще в стихах его автора, нет ничего. Сравнение наше, если так его понимать, окажется неудачным.
...А завтра я приду опять
Пустые поезда встречать.
Дождь. Отсыреет мой табак.
Опять вагонов мокрый лак,
Асфальт платформ, и ртутный свет,
и поезд, и тебя в нем нет...
Так начинается лиричнейшее это стихотворение, так оно и кончается, — первыми своими стихами, по священной формуле «в моем конце мое начало», которую Т. С. Элиот так любил. Это не кристаллография, это, как всякий лиризм, музыке подсудно; и я не допускаю, чтобы в данном случае мог неблагоприятным оказаться ее суд. Или что осудила бы она стихотворение, написанное, в виде исключения, не в России:
В окна мне глядят Юпитер и Париж.
...Где-то там ночная питерская тишь...
И так же трудно мне допустить, чтобы совсем другая музыка — барабанная что ли — читателя не пронзила, когда дойдет он до стихотворения «Памяти Чехословакии» —
Солдаты ушли купаться,
Но бдительны и строги,
Как символ всех оккупаций,
В строю стоят сапоги...
Но, если о себе говорить, ни одного я столько раз не перечитывал — скоро наизусть запомню — как «Кафе на окраине»
Кафе на окраине. Легкие стены стеклянны...
Волшебно звучит оно, и никакого, сколько-нибудь похожего на это, стихотворения в русской литературе я не знаю. Есть кое-что близкое к нему у Аполлинера или, пожалуй, в стихах, приписанных Валери Ларбо герою его первой книги «Дневник миллиардера». Повторяю, повторяю... Остановиться не могу —
Кафе на окраине. В солнечном отсвете медном
Мы смотрим где сесть, на мгновенье у входа помедлив,
И люди, глаза оторвав от тарелок и рюмок,
Глядят на тебя — и светает в их лицах угрюмых...
Повторяю, повторяю... Желаю и читателю сборника того же. Есть и еще у меня три или четыре любимца. Не назову их однако, чтоб не подумали, будто я предлагаю семь стихотворений напечатать на большого формата великолепной бумаге, а все остальное положить под сукно. Вовсе я этого не желаю. И не только потому, что семеро любимцев у другого читателя будут, вполне вероятно, не те, что у меня. Просто не хочу я лишаться ни одного стихотворения в сборнике. И вообще, не было бы поэзии, если бы каким-то вовсе и не поэтическим, по естеству их, лакомкам удалось бы ее свести к одним только самым отборным ее «шедеврам». Но поэзия, слава Богу, еще к экспонатам в витрине не сведена. Она есть, она тут как тут, но соли ей насыпать на хвост не так-то просто.
Есть она и в стихах — а не в отдельных только стихотворениях — Василия Бетаки. Он — поэт. Это немало. И этого достаточно.
В. Вейдле
Ты захотел согреть ладони над костром,
Но отблеск пламени — деревьям по колени.
И распалив огонь, ты мрак сгустил кругом,
И созидая свет — стократ усилил тени.
Так истина родит десятки ложных мнений,
Пустую тишину усиливает гром,
Жрец неизменности, чтоб вечно быть жрецом,
От нормы никогда не стерпит отклонений!
И он конечно прав, что сны нам портят сон,
Что взлетом Моцарта — Сальери порожден,
Последствий не учесть, и как ни поступи мы
Зло будет по пятам запутывать пути.
Но стоит стебельку в пустыне прорасти —
И мертвенность песка нам станет нестерпима.
Созидающий башню — сорвется.
Будет страшен стремительный лет,
И на дне мирового колодца
Он безумье свое проклянет...
(Н. Гумилев)
Солдаты ушли купаться,
Но бдительны и строги,
Как символ всех оккупации,
В строю стоят сапоги.
По берегу ровной ротой,
Четыре шеренги в ряд,
Начищенные до рвоты —
Одни сапоги, без солдат.
И каждый — подобье танка,
(от пары до пары — шаг)
На каждом висит портянка,
Но это — не белый флаг!
Солдаты ушли купаться.
И пусть — по воде круги —
Живет божество оккупации,
Черные сапоги!
Да разве в солдатах дело?
(четок сапог стук)
К чорту солдатское тело —
Важен только каблук!
По городам и травам
(четок шагов счет)
— Рррота! Ррравненье! Право-
е голенище — вперед!»
Кормежку живым болванам?
(четко стучат шаги)
По мраморам и тюльпанам
Без них пройдут сапоги.
Пройдут, протопают тяжко
(четок шагов счет!)
А впереди — фуражка,
Покачиваясь, плывет...
Подожди меня, слышишь, планета моя, подожди!
Ведь у нас еще все впереди!
Хоть бывали
И дожди, закрывавшие лица людей, как вуали,
И вуали на лицах — холодны и густы, как дожди —
Подожди!
Мне б — сквозь зиму навылет, и лето — насквозь,
Чтоб отстал самолет, как медлительный лось:
Разве можно сравнить этот гулкий и глупый мотор
С тем, который в груди?
Подожди!
Я увидеть хочу города, где в щербатые лестницы плещет вода,
И такие, где лишь на базаре бывает вода,
И такие, где севером пахнут сады...
Подожди —
мы друг другу вполне подошли,
Ты — хорошая, только прошу: покажи
Все цвета твоих карт, все твои города,
Дай увидеть мне их без руин, без вражды —
Подожди...
Петербург желто-белый заснул,
Ереван розовеет сквозь седину,
А Голутвин — как будто его подожгли —
Весь в густых красноталах... Подожди, подожди!
Так оранжевы дни Ашхабада,
Так сиреневы в крапинках пестрых мозаики Рима,
И стекольно прозрачен Стокгольм, а в Батуми — такие дожди...
Подожди меня, шар голубой, это просто необходимо!
Все узнать, все увидеть позволь...
Как ты годы мотаешь в клубок!
Подожди...
Иосифу Бейну
