Впервые поэма Цюй Юаня в переводе на русский язык появилась в сборнике его произведений, вышедшем из печати в 1954 году. Подготовкой этого издания занимался опытный китаевед, доктор филол. наук Николай Трофимович Федоренко. Вот, что он пишет в своей монографии "Цюй Юань, истоки и проблемы творчества* (1986): "Мне повезло: по сделанному мною подстрочнику поэтический перевод "Лисао" был выполнен Анной Ахматовой. Он стал, смею сказать, классическим, хотя она, в сущности почти не изменила моего подстрочника. Она лишь поставила слова по-своему, как это дано только Анне Ахматовой, и возникла поэзия, в высшей степени близкая к оригиналу..."
В период подготовки первого издания Цюй Юаня на русском языке, осуществленный Н. Т. Федоренко подстрочник поэмы был также отправлен Гослитиздатом известному отечественному поэту и переводчику Александру Ильичу Гитовичу, который в своем письме к Н. Т. Федоренко, отправленном в начале 60-х годов, признавался: "...М. Н. Виташевская (тогда - ответственное лицо Гослитиздата - Р. Г.) написала мне - не соглашусь ли я передать "Лисао" А. А. Ахматовой, а перевести "Девять напевов" и "Девять элегий". Я, как Вы прекрасно понимаете, готов был идти для Анны Андреевны хоть в огонь и в воду, а не то чтобы "уступить" ей "Лисао". Но Ваш подстрочный перевод остался у меня, и я много раз возвращался к нему и размышлял над этой действительно потрясающей и гениальной поэмой..."
Эти возвращения и размышления переводчика не остались бесплодными: возник новый перевод поэмы. Александр Ильич пишет: "...Я перевел поэму за четверо суток. Я не оговорился, я подсчитал, что за это время я спал не больше десяти часов. Иначе не мог. Не выдавайте меня..." И далее: "...Итак, когда я перевел "Лисао" и сжег свои корабли, я не мог, разумеется, и думать о том, чтобы опубликовать его без благословения Вашего и без благословения первого переводчика, потому что им была Ахматова. Я послал ей поэму. Телеграмму я получил сразу. "Благодарю за великого "Лисао". Перевод выше любых похвал". И теперь я могу с чистой совестью послать "Лисао" Вам..."
В уже упоминавшейся монографии "Цюй Юань. Истоки и проблемы творчества" (1986) Н. Т. Федоренко приводит эту историю, но завершает свой рассказ, поистине; Удивительно: "Остается с сожалением добавить, что перевод А. Гитовича, сколько мне известно, до сих пор не опубликован". И это в самом деле удивительно, поскольку в 1962 году увидела свет книга "Лирика китайских классиков в новых переводах Александра Гитовича", выпущенная Лениздатом прискорбно убогим тиражом 2 тысячи экземпляров (!), что немедленно сделало ее библиографической редкостью (быть может, поэтому она и избегнула внимания Н. Т. Федоренко, да и многих других).
В этой книге (любезно предоставленной составителю сыном А. И. Гитовича) помимо переводов таких легендарных мастеров китайской поэзии, как Цао Чжи, Тао Цянь, Юань Чжэнь, Су Дун-по, Лу Ю, Фань Чэн-да, Александром Ильичом Гитовичем был включен и перевод поэмы Цюй Юаня "Лисао", _первую_ републикацию которого, спустя 38 лет, являет настоящее издание.
Однако история переводов "Лисао" на русский язык этим не исчерпывается! Н. Т. Федоренко в своей монографии о Цюй Юане, к сожалению, никак не отмечает, что пять лет спустя после выхода в России первого сборника переводов из Цюй Юаня, подготовленного им, было осуществлено достопамятное издание: Китайская литература. Хрестоматия. / Древность. Средневековье. Новое время (Учпедгиз. М., 1959), ответственным редактором которого выступил академик Н. И. Конрад. Среди переводчиков, привлеченных к работе над книгой, был и Альфред Иванович Балин, осуществивший по подстрочнику перевод ряда произведений Цюй Юаня, в том числе и поэмы "Лисао"! По имеющимся у составителя сведениям, позднее литературные переложения А. И. Балина никогда не переиздавались и, таким образом, _первая_ попытка републикации предпринимается нами в рамках настоящего издания.
И теперь у читателей впервые появляется реальная возможность познакомиться со всеми существующими на сегодняшний день переводами шедевра Цюй Юаня и оценить каждый из них по достоинству.
Р. В. Грищенков
Покойный мой отец Бо-юном звался,
Чжуань, сын неба, - славный предок мой.
В седьмой день года я на свет явился,
Сей день всех дней счастливее в году.
Отец на сына поглядел впервые,
Его счастливым именем нарек -
Чжэн-цзэ, как верная дорога, имя,
А прозвище - "Высокий строй души".
Я, удостоясь счастия такого,
Его удвоил внешнею красой:
В цветущий шпажник, словно в плащ, облекся,
Сплел пояс из осенних орхидей.
И я спешил, боясь, что не успею,
Что мне отпущено немного лет.
Магнолию срывал я на рассвете,
Сбирал у вод по вечерам суман.
Стремительно текут светила в небе,
И осенью сменяется весна.
Цветы, деревья, травы увядают,
И дни красавца князя сочтены.
Ты возмужал, в пороках утопая,
О, почему не хочешь стать иным?
Мне оседлайте скакуна лихого!
Глядите! Путь забытый покажу.
Вот Юй, Чэн Тан, Вэнь-ван,- их окружали
Умов разнообразных цветники:
Там и душистый перец и корица,
А не одни нежнейшие цветы.
В том слава Шуня и величье Яо,
Что смысл явлений ведали они,
А Цзе и Чжоу шли путем неверным
И потому от бедствий не спаслись.
Сановники веселью предаются,
Их путь во мраке к пропасти ведет.
Но разве о себе самом горюю?
Династии меня страшит конец.
Уж я ли не радел о благе общем,
Я шел дорогой праведных князей,
Но ты, всесильный, чувств моих не понял,
Внял клевете и гневом воспылал.
Я твердо знаю: прямота - несчастье,
Но с ней не в силах разлучиться я.
В свидетели я призываю небо, -
Все это ради князя я терплю.
Я говорю: сперва со мной согласный,
Потом сошел ты с этого пути.
С тобой, властитель, я могу расстаться,
Но мне твоя изменчивость горька.
Мои дела - цветущие поляны,
Я орхидеями покрыл сто му,
Взрастил благоухающие травы,
А среди них - и шпажник и духэн.
Как я хотел увидеть их в расцвете
И в должный час их срезать и собрать.
Пусть я увяну - горевать не стоит,
Жаль, если луг бурьяном зарастет.
В стяжательстве друг с другом состязаясь,
Все ненасытны в помыслах своих,
Себя прощают, прочих судят строго,
И вечно зависть гложет их сердца.
Все как безумные стремятся к власти,
Но не она меня прельщает, нет -
Ведь старость незаметно подступает,
А чем себя прославить я могу?
Пусть на рассвете пью росу с магнолий,
А ночью ем опавший лепесток...
Пока я чую в сердце твердость веры,
Мне этот долгий голод нипочем.
Сбираю я тончайшие коренья,
Чтоб ими плющ упавший подвязать,
Коричные деревья выпрямляю,
Вяжу в пучки душистую траву.
За мудрецами шел я неотступно,
Но никаких похвал не услыхал.
Пусть в наше время так не поступают,
Я, как Пэн Сянь, себя готов сгубить*
Дышать мне тяжко, я скрываю слезы,
О горестях народа я скорблю.
Хотя я к добродетели стремился,
Губила ночь достигнутое днем.
Пусть мой венок из шпажника разорван,
Из орхидей сплету другой венок.
За то, что сердцу моему любезно,
Хоть девять раз я умереть готов.
Твой дикий нрав, властитель, порицаю,
Души народа ты не постигал.
Придворные, завидуя по-женски
Моей красе, клевещут на меня.
Бездарные всегда к коварству склонны,
Они скрывают черные дела,
Всегда идут окольными путями,
Увертливость - единый их закон!
В душе моей - печаль, досада, горечь,
Несу один невзгоды этих дней,
Но лучше смерть, чтоб навсегда исчезнуть,
Чем примириться с участью такой!
Известно: сокол не летает в стае,
Так исстари на свете повелось.
И как квадрат и круг несовместимы,
Так два пути враждуют меж собой.
Я подавляю чувства и стремленья,
И оскорблениям не внемлю я,
Чтить чистоту и умереть за правду, -
Так в старину учили мудрецы.
Я путь свой, каюсь, прежде не продумал,
Остановлюсь, не возвратиться ль мне?!
Я поверну обратно колесницу,
Покуда в заблужденьях не погряз.
Средь орхидей пусть конь мой погуляет,
Пусть отдохнет на перечном холме.
Здесь буду я вдали от порицаний
И в прежние одежды облекусь.
Чилилл и лотос мне нарядом будут,
Надену плащ из лилий водяных.
Так скроюсь я, все кончатся несчастья,
О, только б верою цвела душа.
Себя высокой шапкой увенчаю
И удлиню нарядный пояс свой.
Благоухание и блеск сольются,
И совесть я нетленной сохраню.
Четыре стороны окинув взором,
