В пол-восьмого, по привычке, я встаю,
и убрав постель и комнату свою,
застываю у раскрытого окна,
из которого вся улица видна.
И любуюсь я с шестого этажа,
как встает она упруга и свежа,
как, зевая и потягиваясь всласть,
восстанавливает прыть свою и власть.
В переулке, что вливается в Арбат,
целый месяц мостовую теребят;
поразрыты, искарежены пути,
переулком ни проехать, ни пройти.
Обстоятельный, солидный пешеход,
каждый камушек с опаской обойдет,
а другой — как молодой гиппопотам,
так и жарит по лопатам и камням.
Вон, с портфелем, важно вышел мой сосед,
он честь-честью приобут и приодет,
а недавно он, спросонья, глуп и вял,
в рваных шлепанцах у примуса торчал.
Вон, Филипповна, приличная на вид,
приосанившись, на рынок семенит,
а недавно она, с горя или так,
чуть не съела всю квартиру на тощак.
Вон, трамваи, в длинный выстроившись ряд,
как солдаты на учении стоят,
а на рельсах захромавший ломовой
рвет и мечет, но с дороги — ни ногой.
А напротив открывается окно,
отлетает занавесок полотно,
и у зеркала — забывшая про стыд —
полуголая красавица стоит.
Через улицу (окно почти в окно)
мы друг с дружкой познакомились давно;
но, как водится в знакомствах из окна,
незнакомы нам друг дружки имена.
Правя волосы и шпильками звеня,
вот опять она заметила меня;
тело наскоро халатом обвила,
заметалась покраснев и… не ушла…
— Успокойся дорогая визави,
раньше времени к соблазнам не зови;
позже, может-быть, и счастье ты мне дашь,
но сейчас ты только портишь мне пейзаж.
Я не праздный соглядатай этих дней,
мне отсюда только выше и видней;
и сейчас-же, эту сутолку и прыть
я попробую на песню перелить.
Как бы ни были гремучи времена,
песня все-таки желанна и нужна,
посмотри на эти будни и поверь,
нам особенно нужна она теперь.
Ты, бездельница, в окно только взгляни,
полюбуйся как живучи наши дни,
как — проснувшись, приободрившись едва,
сколько дел уже наделала Москва.
Ливнем Октября освежена,
перелицевавшая свой лик,
слышу, как шумит моя страна,
вижу, как размах ее велик.
Трубный гул по улицам плывет,
утопая в омутах ворот;
это озабоченный завод
опытных сынов своих зовет.
Это значит — каждый рядовой
знает свое место и наряд,
это значит — летом и зимой
думают, волнуются, творят.
Тишины покоя хорошей
буйного круженья кутерьма;
взмахами крылатых этажей
вспархивают свежие дома…
Минин и Пожарский с высоты,
проклиная бронзовый свой плен,
озирают башни и мосты,
удивляясь темпу перемен.
И, вдыхая стройки пыльный пыл,
Пушкин Годунова позабыл,
и на шумном сквере, тих и вял,
Гоголь о Днепре затосковал…
…Там, где прежде, удали полны,
запорожцев плавали челны,
там теперь, грядущего герой,
покоряет бурю Днепрострой.
Провожая сына за бурьян,
мать уже не плачет у стремян,
и, седлая трактора спину,
сын взрыхляет пашен целину…
Это не старинное «авось»
в сказках про Ивана-дурака:
это рожь, пшеница и овес,
полнокровный хлеб наверняка…
… Ливнем Октября освежена,
перелицевавшая свой лик,
вижу, как растет моя страна,
чувствую, как рост ее велик.
Поднимая стройки мирный стяг,
мы не забываем о врагах,
и всегда готовы нашу гать
в пору половодья отстоять.
После топота копыт,
после гула, после грома,
обновляется наш быт
и на улице и дома.
Строят новые дома,
новым людям на здоровье;
сходит старое с ума,
со Христом у изголовья…
Мы и лесом и водой
и покрыты, и омыты,
мы огромной широтой
перед миром знамениты.
С древних лет до этих пор
не балованный призором,
необъятный наш простор
неприглядным был простором.
От Амура до Кремля,
от Кавказа до Урала
полуголая земля
тщетно рук простирала…
…Автор голову склонил
над линейкой и бумагой;
ткнул пером во тьму чернил
с древне-рыцарской отвагой.
Думал десять с лишним лет:
где быть хлебу, где быть лесу,
и придумал напослед
замечательную пьесу.
Пьеса принята страной,
и, без таинств закулисных,
развернули гений свой
режиссеры и артисты…
Я смотрел на первый акт
в ожиданьи перерыва,
чтоб в антракте натощак
по привычке выпить пива.
Легкомыслен и игрив,
я забыл, что в куче фактов,
упразднен был перерыв
автором текущих актов…
Заплетались и плелись
петли действия со сцены,
и легко среди кулис
перестраивались смены.
И о пиве я забыл,
ставши старше от вниманья,
будто трезвенником был
от начала мирозданья.
Даже с малого угла,
предназначенного взгляду,
необъятна жизнь была
и подобна
