На языке врага: стихи о войне и мире - Александр Михайлович Кабанов

Вдоль насыпи – тепло и сухо,

вдыхая воздух, как пластид —

ползет отрезанное ухо,

дырявой мочкою свистит.

Ползет сквозь шишел через мышел,

видать – на исповедь, к врачу:

нет, это – нас Луганск услышал,

нет, это – нас Донецк почув.

Снилось мне, что я умру,

умер я и мне приснилось:

кто-то плачет на ветру,

чье-то сердце притомилось.

Кто-то спутал берега,

как прогнившие мотузки:

изучай язык врага —

научись молчать по-русски.

Взрывов пыльные стога,

всходит солнце через силу:

изучай язык врага,

изучил – копай могилу.

Я учил, не возражал,

ибо сам из этой хунты,

вот чечен – вострит кинжал,

вот бурят – сымает унты.

Иловайская дуга,

память с видом на руину:

жил – на языке врага,

умирал – за Украину.

Наш президент распят на шоколадном кресте:

82 % какао, спирт, ванилин, орехи,

вечность – в дорожной карте, смерть – в путевом листе,

только радиоволны любят свои помехи.

Будто бы все вокруг – сон, преходящий в спам:

ржут карусельные лошади без педалей,

вежливые гармошки прячутся по кустам,

топчутся по костям – клавишам от роялей.

Здесь, на ветру трещат в круглом костре углы,

здесь, у квадратной воблы – вся чешуя истерта,

и, несмотря на ад, снятся ему котлы,

плач и зубовный скрежет аэропорта,

голос, рингтон, подобный иерихонской трубе,

только один вопрос, снимающий все вопросы:

«Петя, сынку, ну что – помогли тебе,

ляхи твои, твоя немчура и твои пиндосы?»

Наша война еще нагуливает аппетит,

мимо креста маршируют преданые комбаты,

но, Петр поднимает голову и победно хрипит:

«82 % какао, спирт, ванилин, цукаты…»

Война предпочитает гречку,

набор изделий макаронных:

как сытые собаки в течку —

слипаются глаза влюбленных.

Предпочитает хруст печенья

и порошковый вкус омлета,

и веерные отключенья

от милосердия и света.

И будет ночь в саперной роте,

когда, свободные до завтра,

как в фильме или в анекдоте —

вернутся взрослые внезапно.

Они не потревожат спящих,

хозяин дома – бывший плотник,

Господь похож на черный ящик,

а мир – подбитый беспилотник.

Нас кто-то отловил и запер,

прошла мечта, осталась мрія,

и этот плотник нынче – снайпер,

и с ним жена его – Мария.

Говорят, что смерть – боится щекотки,

потому и прячет свои костлявые пятки:

то в смешные шлепанцы и колготки,

то в мои ошибки и опечатки.

Нет, не все поэты – пиздострадальцы, —

думал я, забираясь к смерти под одеяльце:

эх, защекочу, пока не сыграет в ящик,

отомщу за всех под луной скорбящих —

у меня ведь такие длииинные пальцы,

охуенно длинные и нежные пальцы!

Но, когда я увидел, что бедра ее – медовы,

грудь – подобна мускатным холмам Кордовы,

отключил мобильник, поспешно задернул шторы,

засадил я смерти – по самые помидоры.

…Где-то на Ukraine, у вишневом садочку —

понесла она от меня сына и дочку,

в колыбельных ведрах, через народы,

через фрукты-овощи, через соки-воды…

Говорят, что осенью – Лета впадает в Припять,

там открыт сельмаг, предлагая поесть и выпить,

и торгуют в нем – не жиды, ни хохлы, не йети,

не кацапы, не зомби, а светловолосые дети:

у девчонки – самые длинные в мире пальцы,

у мальчишки – самые крепкие в мире яйцы,

вместо сдачи, они повторяют одну и ту же фразу:

«Смерти – нет, смерти – нет,

наша мама ушла на базу…»

Многолетний полдень, тучные берега —

не поймешь: где пляжники, где подпаски,

по Днепру сплавляют труп моего врага —

молодого гнома в шахтерской каске.

Пешеходный мост опять нагулял артрит,

тянет угольной пылью и вонью схрона,

и на черной каске врага моего горит —

злой фонарь, багровый глаз Саурона.

Середина киевского Днепра,

поминальная – ох, тяжела водица,

и на тело гнома садится его сестра —

очень редкая в нашем районе птица.

Донна Луга – так зовут ее в тех краях,

где и смерть похожа на детский лепет,

вся она, как будто общество на паях:

красота и опухоль, рак и лебедь.

Вот и мы, когда-нибудь, по маршруту Нах,

вслед за ними уйдем на моторных лодках,

кто нас встретит там, путаясь в именах:

жидо-эльфы в рясах, гоблины в шушунах,

орки в ватниках, тролли в косоворотках?

И однажды, плененному эллину говорит колорад-иудей: