"Лишь тот сюда взойдет, -- сказала тень, --
Кого снедает мировая скорбь,
И кто всецело скорбью поглощен.
А теплых устроители берлог,
Бездумно коротающие дни, --
Они, войдя случайно в этот храм,
Сгниют внизу, где ты едва не сгнил".
"Но тысячи людей найдутся ведь, --
Я смело молвил, вещей жрице вняв, --
Готовых жизнь за ближнего отдать,
Постигших ужас боли мировой,
Радеющих о благе всех племен
Людских! Увидеть было б должно тут
Опричь меня -- других, и очень многих".
"Меж ними нет сновидцев, -- тень в ответ
Рекла, -- земля влечет их чересчур,
И человек для них -- венец чудес,
И голос человечий -- слаще арф.
Таким сюда являться недосуг;
А ты в сравненьи с ними слаб и мал --
Но ты пришел. И ты, и весь твой клан --
Обуза смертным. Ты мечтаешь лишь,
Но тщетно. Сколько ты похоронил
Блаженных, утешительных надежд?
А где же твой приют? Любая тварь
Ютится где-то. Человек любой
И радость в жизни ведает, и боль,
Но -- только боль, иль только радость: врозь.
А ты и в счастье обречен страдать,
Мечтатель... Незаслуженная кара!
И, чтобы долю эту облегчить,
Бедняг, -- таких, как ты, -- впускают сплошь
И рядом в наши дивные сады
И храмы наши; оттого-то цел
Стоишь пред алтарем, и невредим".
"Я счастлив, коль моя никчемность -- честь,
И не постыдна умственная хворь,
От коей стражду; речь твоя -- бальзам
Целебный, и награда из наград, --
Я рек. -- О, тень державная, дерзну
Просить о новой милости! Скажи:
Неужто всяк, слагающий стихи, --
Обуза смертным? Ведь поэт -- ей-ей! --
Мудрец, и вестник, и духовный врач.
Я не поэт, я знаю: певчий дрозд
Не ровня сладкогласным соловьям.
Но кто же я? Ты помянула клан --
Какой же?" -- И вздохнула тяжело
Загадочная тень в покровах белых,
Плывущий дым кадильный всколыхнув,
И разом голос вещий стал суров:
"Мечтатели -- не твой ли это клан?
Поэт -- зеркальный образ, антипод
Мечтателя. Поэт -- целитель язв,
Которые мечтатель причинил".
И я невольно выкрикнул с тоской:
"О Феб! О где ты ныне, Аполлон?
О, напряги же свой разящий лук --
Иль ниспошли ползучую чуму:
Да будет всяк тобою истреблен
Бездарный стиходел и виршеплет
Никчемный, коих раздувает спесь!
Я вместе с ними сгинуть был бы рад --
Лишь дай узреть погибель рифмачей!..
О тень мудрейшая, скажи: кому
Восставлен сей алтарь? Кому кадишь?
Кого изображает сей колосс,
Подобный туче? И поведай: кто
Сама ты? Перед кем я речь держу?"
И снова издала тягчайший вздох
Таинственная тень в покровах белых,
Плывущий дым кадильный всколыхнув,
И снова голос вещий стал суров, --
Но, мнилось, в горле жрицы плотный ком
Стоял: "О смертный! Этот храм -- пустой,
Печальный, -- древле пережил войну
Богов. Неизрекомо стар и сей
Кумир; покрыли тысячи борозд
Ему чело за тысячи эпох:
Се -- образ Крона. Я же -- Мнемозина,
И здесь алтарь заброшенный храню".
Я не сумел ответить, мой язык
Бессильно в бессловесности коснел:
Нейдет на ум величественный слог,
Когда ложится на душу печаль.
Царила тишь, и меркли пламена
Алтарные -- их было след питать.
Я осмотрелся. Рядом, на полу,
Охапками лежал пахучий нард,
А также листьев смольных вороха.
Тревожно я на жертвенник взглянул,
На горку догорающих углей --
И вновь на листья смольные, и вновь
На жертвенник -- и вдруг услышал молвь:
"Обряд окончен... Впрочем, все равно
Вознагражу тебя за доброту.
Я силу памяти моей кляну,
А ты -- восхвалишь: сколько скорбных сцен,
Досель в моем теснящихся мозгу,
Твой смертный, слабый взор увидит въявь --
И не затмится! И не ощутишь
Ни ужаса, ни боли -- только грусть".
Богиня говорила, словно мать,
На миг отринув прежний строгий тон.
И страшен стал мне вид ее одежд --
Глухих покровов, белых, точно саван;
Почудилось: под саваном -- скелет.
И сердце оборвало громкий стук.
Тогда Богиня отстранила ткань
Покровов. Я узрел исчахлый лик --
Его изрыла скорбь, изъел недуг
Бессмертный, коему исхода нет:
Язвит, не убивая, эта хворь,
И смерть недостижима, как мираж,
Иль горизонт... Белей, чем первый снег,
Белей, чем лилия, был этот лик
Измученный -- и, если б не глаза
Богини, я тотчас бежал бы прочь.
Глаза струили благотворный свет,
Умеренный прозрачной сенью век
Полузакрытых; сущее извне
Их не влекло, и видели едва ль
Меня глаза Богини: так луна
Сияет нам, не ведая о тех,
Кто смотрит ввысь... Коль золота зерно
Приметит ненароком рудокоп,
Он алчно поспешает промывать
Породу, и тотчас берет лоток --
Так я, слыхавши ласковый посул,
Взалкал увидеть, сколько же в мозгу
Богиня прячет неземных трагедий --
Досель под этим сводом черепным
Творящихся, испепеляя плоть
Эфирную, лия лазурный свет
Во взор, и гласу придавая звук
Такой печали. "Призрачная Память! --
Воскликнул я и пал к ее стопам: --
Я заклинаю болью древних бед,
Последним храмом, веком золотым,
И Фебом -- ибо твой питомец он,
О исстрадавшееся Божество,
Погибшей расы бледная Омега:
Дозволь узреть -- исполни свой обет! --
Картины, что в мозгу твоем кипят!"
И вот мы встали рядом -- как сосна
И можжевеловый невзрачный куст
(Я -- мал, а Мнемозина -- велика),
Сойдя в глубокий, мглистый, гиблый дол,
Где свежестью не веет поутру,
Где полдней жарких нет, и звезд ночных;
Где под угрюмым пологом листвы
Маячил -- так подумал я сперва --
Кумир, огромный столь же, сколь Кумир
Во храме Крона. И вожатой глас
Негромко возвестил: "Вот тут сидел
От неба отрешенный Крон". И вмиг
Восчуял я, что властью одарен
Легко, подобно богу, видеть суть
Вещей -- так очертанья и размер
Земное видит око. Предо мной
Чередовались образы, уму
Непостижимые -- но я напряг
Душевное чутье, дабы постичь --
И помнить вечно... Сколь безжизнен был
Недвижный воздух! Чудилось, окрест
Царит несносный летний зной, когда
Чуть-чуть колеблются метелки трав,
Но палый лист покоится, где пал.
Ручей неслышный мимо тек, журчать
Не смея, ибо рядом падший бог
Скорбел -- сама Наяда в камышах
Держала хладный перст у сжатых уст.
В сыром песке следы огромных стоп
Туда лишь и вели, куда прибрел
И, тяжко сев, сомлел -- незряч и глух --
Изгой убогий... На песке сыром
Покоилась, недвижна, нежива,
Десная длань, утратившая скипетр.
Сомкнувши вежды, к матери-Земле
Поник челом, просил подмоги сын.
Казалось, он уснул навек. И вдруг
Чужая пясть на мощное плечо
Легла; но прежде отдан был поклон
Тому, кто стыл недвижен, глух, незряч.
И скорбные глаголы Мнемозины
Я слушал скорбно: "Зришь ли Божество,
Явившееся к падшему Царю
Сквозь дебри, дабы пробудить его?
Се -- Тейя, что меж нами -- всех нежней".
Суровой Мнемозине был знаком
Едва ли плач -- но Тейя сострадать
Могла на чисто женский, слезный лад.
И чуткий страх в огромных был очах:
Как будто беды шли -- за строем строй,
Как будто лишь передовой разъезд
Метнул стрелу, а грозный арьергард
Погибельные громы снаряжал.
Одну прижавши длань к своей груди,
Туда, где сердце смертных бьется -- точно,
Бессмертной быв, испытывала боль,
Богиня выю Крона обвила
Другой рукой и, губы растворив,
Титану в ухо молвила слова --
Трубой органной грянул горний глас --
Печальные слова, что наш язык
Способен передать -- хотя насколь
Бедней он, чем былая молвь богов!
"О Крон, очнись... Но, старый, сирый Царь --
Почто? Никак, увы, не ободрю;
Не возоплю: "О, вскую опочил?"
Ты от Небес отторжен, а Земля
Низложенных богов не признает,
И славный, многошумный Океан
Тебя отверг; и в воздухе седой
И ветхий бог не властелин отнюдь.
И твой же гром, во власти вражьих рук,
Обрушился на прежний твой чертог;
Дотла твоей же молнией сожжет --
Наш мир сожжет! -- неловкий супостат.
И горести сдавили, как тиски,
Наш разум, и неверью -- не вздохнуть.
Почий, о Крон, и далее! Вотще
Тревожу твой пустынный тяжкий сон,
И втуне ты бы очи разомкнул!
Почий, а я восплачу, павши ниц".
Июльской ночью заворожены,
