Николай Рубцов - Стихотворения

Вполне понятно, далее, что каждая такая строка раскрывает весь свой смысл лишь в связи с зачинаемым ею стихотворением в его целостности; она существует не сама по себе, но как «пролог» стихотворения.

И оказывается, что именно простота, даже, если угодно, элементарность заключенных в этих строках «сообщений» оборачивается глубокой содержательностью особенного характера. Да, именно «элементарность» внешнего смысла побуждает как бы заглянуть вглубь:

В этих – и других подобных – строках «предмет», в сущности, не изображается; они в самом деле «живут предметом». И простота строк выявляет, обнажает эту их напряженную внутреннюю жизнь. Словом, простота здесь вовсе не проста.

Нельзя не отметить, что у Николая Рубцова есть стихи, зачины которых с внешней точки зрения более «образны» (я беру первые строки, также составляющие самостоятельные предложения):

И т. п.

Но, по моему убеждению, эти зачины менее удачны. Внешняя изобразительность заслоняет здесь внутреннюю жизнь стиха. Николай Рубцов одерживает безусловную победу там, где его слово не изображает мир (и в то же время вовсе не уходит в субъективность души), а в самом деле живет им, преодолевая границу между миром и человеческой душой.

Все это очень трудно показать наглядно и точно, речь идет о тончайших и к тому же таящихся в глубине поэтической реальности моментах. Повторю еще раз, что внутренний смысл начальной строки по-настоящему открывается, конечно, не сразу, а лишь после восприятия стихотворения в его целостности или даже на фоне всей поэзии Николая Рубцова. Но, войдя в атмосферу стихотворения (и поэзии в целом), мы схватываем и относительно самостоятельный смысл зачина. Тогда нам становится внятным тот особенный, внутренний «язык», в котором органически слиты голос человека и голос мира. Сущность заключена не в объективном образе и не в субъективном, личном слове, а в глубинном движении, воплощающем со́бытие человека и мира:

Вполне понятно, что, характеризуя своеобразные зачины поэта, мы затронули лишь одно частное проявление сути дела (к тому же далеко не все стихи Николая Рубцова имеют подобные зачины). Но естественно было начать с «проблемы первой строки». Обратимся теперь к другим сторонам творчества поэта, в которых его суть выступит, надеюсь, более отчетливо и основательно.

В свое время Анатолий Передреев заметил, что в поэзии Николая Рубцова почти отсутствует цвет. Это, между прочим, явно согласуется с тем, что в стихах поэта, как уже говорилось, почти нет пейзажа (который чаще всего связан с цветом, с красками).

Да, в стихах Николая Рубцова крайне мало слов, обозначающих цвет[36]. В большинстве его известнейших стихотворений вообще нет каких-либо «красок».

Но это еще не все. Подавляющее большинство «цветовых» слов выступают у Рубцова либо в устойчивых традиционных сочетаниях, где они в силу их привычности ощущаются очень слабо («синее небо», «небесные синие своды», «синие небеса», «просинь неба», «синенький платочек», «зеленый луг», «зеленые чащи», «зеленый пруд», «зеленая гора», «зеленый простор», «зеленая трава», «зеленеющие сады», «позеленевшая крыша», «зеленый дворик», «желтые листья», «желтые поля», «желтый листопад», «желтый куст», «желтеющая глина», «багряный лист», «багряная роща», «багряный лес» (дважды), «багряные ивы», «багряный садик», «голубое небо», «голубые небеса», «золотой пунш» и т. д.), либо не в цветовом, а в оценочном или «символическом» смысле («золотой сон», фольклорное «красное солнце», «голубые глаза вечности», «седой холм», «златогривый конь» и т. п.), либо, наконец, как обозначения вида, «сорта» явлений («красная смородина», «гнедой конь», «красное вино» и т. д.)[37].

Собственно цветовые (то есть действительно дающие ощущение цвета) детали в стихах Рубцова можно буквально сосчитать по пальцам («небо с прозеленью», «желтый рой» огней, «бурая листва», «оловянное небо», «малиновые перья» заката). И в целостности его поэзии эти цветовые мазки почти не заметны – их слишком мало.

Это отсутствие цвета, конечно же, не случайно. Я бы даже сказал, что как раз те очень немногие цветовые детали, которые все же есть в некоторых стихах Николая Рубцова, имеют случайный характер. Их могло бы и не быть, ибо поэт явно не ставил перед собой изобразительных задач.

Итак, цвет не играет сколько-нибудь существенной роли в поэзии Николая Рубцова, и в этом, между прочим, состоит одно из коренных ее отличий от поэзии Есенина, переполненной цветом. Но отсутствие цвета как бы возмещается пронизывающей рубцовскую поэзию стихией света.

Об этом верно и интересно написал Валерий Дементьев в своей работе «Предвечернее Николая Рубцова». Отметив, что «особенный отклик» находило у Рубцова еще в молодости высказывание Блока (из его статьи 1905 года «Слова и краски») – «Действие света и цвета освободительно. Оно улегчает душу, рождает прекрасную мысль», – критик пишет: «Освободительное действие света Рубцов ощущал с наибольшей полнотой и силой… в неуловимом, зыбком переходе «дня к ночи». Его «северные пейзажи»[38] характерны этим неуловимым скольжением солнечных лучей откуда-то с края земли. В таких предвечерних лучах все казалось таинственным, все приобретало двойственный – реальный и призрачный – вид.

Рубцов шел на поразительное обновление языка, чтобы передать свое переживание природы:

Обычно говорят «брезжит» утренняя заря или рассвет, однако поэт не нарушил смысловых норм родного языка, ибо «брезжит» – это одновременно и слабо светится, распространяет слабый свет. С таких слабо светящихся, люминесцентных красок начинаются многие стихи Николая Рубцова… Свет и цвет действительно «улегчили» душу поэта»[39].

Критик напрасно говорит здесь не только о свете, но и о цвете и красках, которые, как мы видели, не играют сколько-нибудь заметной роли в поэзии Николая Рубцова. Впрочем, Валерий Дементьев, по сути дела, размышляет именно и только о стихии света, о его зыбких, неуловимых переходах и скольжении, о его лучах, о его таинственном и двойственном воздействии. И это размышление схватывает очень существенную сторону поэтического мира Николая Рубцова.

Валерий Дементьев метко говорит о поэте, что если его «сокровенной мысли найти световой эквивалент, то им было предвечернее». Стоит только уточнить, что «световой эквивалент» своей «сокровенной мысли» нашел сам поэт: стихия предвечернего света в его творчестве во многом как раз и есть воплощение, поэтическое бытие этой сокровенной мысли.

Но вглядимся внимательнее в стихию света, живущую в поэзии Николая Рубцова. Мы видели, что в этой поэзии крайне мало слов, обозначающих цвет. Совершенно по-иному обстоит дело со словами, обозначающими свет, его различные оттенки и градации, и, с другой стороны, словами, обозначающими отсутствие света, так сказать, «нуль света» («тьма», «тень», «мрак» и т. п.).

Слово «свет» и другие слова этого корня (светлый, светить, светящийся, рассвет, просветленье, освещенный и т. п.) встречаются в стихах Николая Рубцова более ста раз. Но это далеко не все. Рубцов очень часто употребляет и слова, выступающие как своего рода синонимы слов «свет» и «светлый» – например, сияние, сияющий, блеск, блестеть, луч, лучистый, излучающий, сверканье, сверкать и т. д.

С другой стороны, почти столь же часто встречаются в стихах поэта слова, обозначающие отсутствие света: тьма, мрак, тень, – и различные производные от этих слов.

Далее, в стихах Рубцова много слов, обозначающих то или иное соотношение света и тьмы. Наиболее часто употребляется слово мгла (и производные от него); мгла – это, так сказать, уже не свет, но еще и не тьма. Сюда же относятся слова: сумерки (это также еще не «мрак»), тусклый, гаснущий, пасмурный, мутный, смутный, расплывчатый, мерцающий, мерцание, туманный, хмурый, неясный, полутьма, брезжит и т. п. – слова, означающие различные «степени», «меры» света и тьмы.

Нельзя не сказать и о том, что слова «белый» и «черный», которые многократно выступают в стихах Рубцова, чаще всего имеют не цветовое, а световое значение (поэтому я и не говорил о них при обсуждении роли цвета у Рубцова). Они предстают как варианты, синонимы слов «светлый» и «темный»:

И т. п.