* * *
Просыпаюсь,
Тревожусь:
«Душа-то жива?
Не скончался ль, товарищ,
сегодняшней ночью ты?»
А в ответ мне
Из сердца выходят слова,
В строчки строятся,
Звоном звенят колокольчатым.
Появляется Муза
и руку мне жмет,
Красотою сияя своею
небесною.
Ни морщинки!
Все тот же смеющийся рот,
Как была, так и есть
Неизменной невестою.
Предо мною
Проносятся тысячи лиц.
Я
слугою у них
И пожизненным пленником.
И глядят на меня
Из-под темных ресниц
Волевые
и
умные
очи
Моих современников.
И опять я — к столу,
И опять я — поэт,
И с любовью слова свои
нянчу и пестую.
И горит вдохновенья огонь,
словно герб,
Возгласивший
навеки
державу Советскую!
Лес-старинушка.
Сосны да ели.
Отчего вы сегодня угрюмы?
Отчего до вершин поседели?
Иль все думы да думы?
Вот и я.
Уж не мальчик, не отрок,
Не студент на стипендии.
Зрелый муж
И судьбы своей плотник,
Весь в делах и кипении.
Тем силен человек,
что надеется,
Даже если в лежачих лежит.
Разреши мне, лес, одно деревце,
Дом хочу строить — негде жить!
О чем поет твоя пандури?
Скажи, Жужена, мне!
О том ли, как цветут лазури
В твоей стране?
О том ли, как на побережье
Шумит прибой
И нерастраченная нежность
Твоя с тобой?
О том ли, как в горах абхазских
Спят облака
И тянется в ночи для ласки
К руке рука?
Играй, играй,
Мне слушать мило
Восточный твой напев!
Хочу, чтобы меня пленила
Краса грузинских дев.
Да сгинет
Меж народов злоба!
Вот я за что стою.
Всему живому «гамарджоба»[2]
От всей души пою.
Играй, играй,
Под этим грабом
Я музыкой упьюсь.
Пускай всю ночь
Пробудут рядом
И Грузия и Русь!
Все крыльцо запорошило,
Холодок зимы в дверях.
Сердце песен запросило
О снегах и снегирях.
О своих родных просторах,
Что знакомы наизусть,
О ледянках, на которых
Покататься не стыжусь.
Я всю жизнь с народом лажу,
А особенно с детьми,
Так и знай, что угоражу
В атаманы ребятни.
Занимай скорее горку,
Выходи — зима не ждет!
Начинай частоговорку
Каблуков о звонкий лед.
То-то дорого и мило!
Жми под пазуху, мороз!
Сколько б градусов ни было,
Все равно не выжмешь слез!
Звезды в Дон,
Звезды в Днепр,
Звезды в заросли и в берег.
Август яблоки и хлеб
Раздает и не скудеет.
В баржах трутся кавуны,
В омутах жирует жерех.
И плывет плужок луны,
Добела начистив лемех.
Бьют лопаты в медь зерна,
Озорно смеются очи.
Остывает смех звена
Только с ветром полуночи.
На весах скрипят возы,
По подсчетам: хлеб в излишке.
Бел исподний лист лозы,
Золоты на хмеле шишки.
Конский храп и кузова,
Запах дегтя и бензина.
Запевайте, жернова,
Есть чего смолоть на зиму.
Будет пиво, будет мед,
Будут песни, будут пляски.
Каждый труженик поймет,
Что мозоли не напрасны!
Час рассвета
Застал рыбаков у кисета.
Говорили,
Курили,
Хвалили
Минувшее лето.
Пахло:
Гнилостью,
Сыростью,
Картофельною ботвою.
Забирался туман
К рыбакам в рюкзаки
За спиною.
Ржали
Сытые кони
Вдали,
У залива речного.
К конюхам,
К хомутам
Пастушонок
Их гнал
Из ночного.
Синеватый дымок…
Костерок.
В котелке
Что-то булькало,
Пело.
Возвестил вестовой:
— Расставайтесь с махрой!
Вынуть ложки!
Ушица поспела!
Сели в круг.
— Хороша! —
Ели все не спеша,
Словно делали
Важное дело.
Над осенней водой
Смех гулял молодой,
И приветливо
Солнце глядело.
Жил Ерема-простота
В деревеньке нашей.
Ив скота — имел кота,
На поддержку живота
Чугунок для каши.
Сам варил,
Сам солил,
Сам съедал,
Сам хвалил.
Сказки сказывал Ерема,
Песни пел да лапти плел.
Называл избу — хоромы,
Шапку рваную — короной,
Кое-как хозяйство вел.
— Мне, — смеялся, — много ль надо?
К пасхе — крашено яйцо,
К песне — красное словцо,
Пару яблок вместо сада,
Сотню сказок для отрады
Да на гроб отрез холста.—
Ой, Ерема-простота!
Как его изба держалась?
Архитектор не решит!
Два венца подгнили снизу:
— Погляди, Ерема!
— Вижу! —
А с ремонтом — не спешит.
Сядет, сделает жалейку
И зальется помаленьку.
Скажет, глядя на народ:
— Я — отрезанный ломоть!
Вечно по лесу бродяжил,
Ничего себе не нажил,
Кроме медного креста.
Ой, Ерема-простота!
Как-то лег он под икону:
— Смерть, бери меня, я дома.—
Скрыл глаза, сомкнул уста,
Побелел, как береста.
Вся деревня хоронила,
Вся деревня в голос выла,
Словно умер не простой,
А какой-нибудь Толстой.
Дом Еремы развалился,
В нем никто не поселился,
Только вырос чернобыл.
Кто на это место взглянет,
Обязательно вспомянет:
— Тут бобыль Ерема жил.
Богачи деревни нашей
Сгнили в памяти, как пень.
Почему же о Ереме
В каждой хате, в каждом доме
Не вспомянут редкий день?!
Живу неоплатно,
Как в доме у тещи,
У темного бора
В березовой роще.
Мне спальнею — пни,
Мягкий мох — раскладушкой,
Стихи — изголовьем
И мягкой подушкой.
Росой умываюсь,
Травой утираюсь,
До осени в рощи
Гостить собираюсь.
До первых морозов,
До первого снега
Мне лучше, чем здесь,
Не придумать ночлега!
Это высшее бескорыстие —
Счастье жизни ловить стихом
Или где-нибудь тихо под листьями
Течь холодным лесным ручейком.
Кто пройдет — припадет и напьется,
Кто услышит стихи — оживет,
В том дремучая сила найдется
Бросить плечи сквозь чащу вперед.
Я — поэт. А поодаль сквозь ветви
Бьет о ствол топором лесоруб.
От него разлетаются щепки,
Как слова с моих пламенных губ.
Накукуй мне, кукушка, подольше,
Да побольше, побольше годков,
Чтобы шел я и черпал в ладоши
Голубой разговор родников.
Чтобы весь я светился под листьями
В милом детском семействе берез,
Чтобы людям свое бескорыстие
Через все испытания нес.
