его у бездны на краю.
Мы всё-таки живём (с оглядкой робкой),
вымаливая мирные года,
деньжат своих распределяем стопку,
чтоб воспарить до моря иногда.
Но знаю: тут и там, далёко, рядом,
(ты приглядись-ка!) вон за тем окном –
беда, болезнь, ребёнок-кроха. Адом
жизнь обернётся, без надежды дом.
Помочь ребёнку нас зовут с экрана.
Сбираем деньги. Сколько за бортом
осталось? Может, чудо-парки рано
роскошные плодить? Их — «на потом»?
Как в праведной семье…
Ещё мечтанье мучит непростое:
скромней иные храмы украшать,
направить нашу лепту на святое,
Наставника Благого не предать.
Как в праведной земле…
Завершает декабрь странный сумрачный год.
Он о снеге забыл у начальных ворот,
майских радостных дней хоровод не впустил –
дождь дни, ночи хлестал, выбиваясь из сил.
Это… так, год споткнулся — беда-то в другом:
Невидимка проснулась. Человеческий дом
беззащитным стоит. Что там слава ракет!
Пандемия.
Пред нею разут и раздет
президент и кассир в магазине моём.
Мир нарушен. Воюем, страдаем? Живём.
Год — жестокий учитель, может, стоит понять:
мы как в тесном дому на Земле. Воевать?
Только с общей бедою, таким вот бичом.
Не грозиться соседу «огнём и мечом».
И «престижные» детские игры избыть.
Мы, Природа — заглавная тонкая нить.
Храм заполнен. В пространстве
мерно голос звучит.
Вновь волнуют убранство
церкви, свечек лучи.
Слышен хор в отдаленье
за притихшей толпой.
Это стройное пенье
словно глас неземной.
И душа устремилась
вслед за звуком в полёт.
Ей оказана милость:
ослабел тяжкий гнёт
ссор, обид, озлобленья,
неурядиц — всех бед.
Канут эти мгновенья,
но останется след.
В суете бесконечной
вдруг замедлишь разбег.
Распрямишь свои плечи –
заплутал человек!
Человек? А недавно
что сказал, как решил?
Служба движется плавно.
Дай мне, Господи, сил
сделать шаг в это утро
к чистоте бытия.
Мир устроен премудро.
Но не мы… И не я.
Перед храмом, распятым войной,
мы стояли. И камни-обломки,
что лежали под серой стеной,
нам кричали: «Ты слышишь, потомок,
адский грохот полвека назад,
когда русских умельцев творенье
разрушалось и долго плыл смрад
по полям, разорённым селеньям?»
* * *
Я сегодня вхожу в монастырь
тихим шагом. День майский ласкает.
Зеленеют трава и кусты.
Звон пасхальный от края до края.
Колокольня летит в небеса.
Вот и храм белым облаком снежным.
Возродился, стал лучше, чем прежний?
Смело новая блещет краса.
Он стоит на просторе земном,
окруженный высокой оградой
и таинственных келий парадом.
Там, внизу, речка Истра вьюном.
Выхожу из притвора. Скамья,
Посижу, молча благословляя
мастеров, труд их всюду сверкает.
Они дальним умельцам родня.
о припомнилась мне — почему? —
деревянная церковь в лесочке
под Калугой и служка в платочке.
Мы в святую идём полутьму…
Когда пробьёт последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Всё зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них.
/Ф.И. Тютчев/
Раскаты грома с огненной стрелой
повергли ниц дикое племя.
— О горе! Бог жрецам не внемлет,
в нас мечет раскалённый кремний.
За что ты ныне грозный, злой?
Заколем в жертву нежную овцу.
Песнь вознесём владыке и отцу.
Века, века промчались, как поток
с высоких гор. Совсем иная
земля под солнцем расцветает.
Храм, церковь… Нет конца и края
сим куполам на запад, юг, восток.
Боязнь расплаты за грехи — тот страх
живых пред Богом повергает в прах.
Пять сотен лет сверкнули и — долой.
Уже пылят вокруг Земли ракеты.
Вселенную терзает скорость света.
А я… надеюсь: Бог, его заветы
как руки добрые над головой.
Всяк без него что голый на ветру.
Бездушный мир ведёт свою игру.
ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ! Красное число.
В моём доме в это утро солнце расцвело.
Покрутившись весело, хоть и карантин,
окнам я дала свободу от любых гардин.
Вспомнила: и вербочки целы у меня
с прошлого, но памятного голубого дня.
Храм, как улей, полон был тесною толпой.
Красных веток лес душистый плыл над головой.
Дождь обрушился на нас, дождь святой воды.
Улыбались, утирая щёки, бороды.
А сегодня я одна дома, в тишине.
Засветить лампадку надо, станет легче мне.
Звон мобильный — шлёт экран вербочек букет
от детей и от тебя, двадцать первый век.
К творенью присмотреться своему
спешит Создатель с вышних облаков,
рассвет торопит, прогоняет тьму.
Заискрился росой земной покров.
— Не Человека вижу, а Народ.
Размножились, всё сущее теснят.
Поодаль бойкий кружит хоровод –
то Нации свой занимают ряд.
Оценивают судьи скопом всех.
Иной народ изгоем назовут,
другого восхваляют за успех.
Трезвонят злые вести там и тут.
Спущусь пониже, в круговерть Толпы.
Все как один, похожие до слёз.
Адам, явись, мне очень нужен ты
и Ева, плод твоих греховных грёз.
Я Человека отыскать хочу,
как Диоген, что днём зажёг свечу.
То звание не терпит уз и пут.
Подняться До Себя — завидный труд!
Вот ими должен править Бог и царь.
То сбудется? Иль, может, было встарь?
Время выдумал он, человек,
по подсказке гуляки-светила,
по явлению зеленокрылой
май-весны, где недавно был снег.
И со мной происходят, и с ним
сладко-горькие метаморфозы.
Жить бы, жить — уходить надо. Проза
жизни нашей, однако грустим.
Вот на этом бы и замолчать.
Но он так разбежался по свету,
человек, — места чистого нету.
И на всём даты, словно печать.
