Гребень
Через жестокий гребень лет,
Из тех долин, где все так мило,
Как облако через хребет,
Жизнь явственно перевалила.
Не удержалось, нам назло,
То облако на перевале,
А вниз неспешно поползло,
Как мы не раз подозревали.
…Вы недостаточно мудры,
Что все ж простительно поэту:
Вы — по ту сторону горы,
А мы теперь уже по эту.
Высокая ода
Санбату военной страды.
Зеленки и йода,
И крови остывшей следы
На рваной простынке,
На прежде стерильном бинте,
В простенке, на синьке
Рассвета, на ближнем кусте.
И запахи гноя,
И отзвуки передовой,
И пуля, что, ноя,
Над самой прошла головой
Хирурга, чей скальпель
Решает солдата судьбу…
И точечки капель
Еще у обоих на лбу.
Отмеченный войной
На смертных берегах,
Он был то на одной,
А то на двух ногах:
То палкой мерил шлях,
Вернее, тротуар,
А то на костылях
Мелькал, еще не стар.
Он возникал вдали,
Без очереди лез…
Сутулят костыли,
Стройнит ножной протез.
В голубом берете старый дед
Возится на огороде.
В остальном он, собственно, одет
Как обычно вроде.
Может быть, десантником служил,
Когда был он в силе?
Но любой поправит старожил,
Что тогда такое не носили.
Приглушенный памяти набат
Слышен неустанно…
Но вернулся внук пять дней назад
Из Афганистана.
Потому-то, солнышком согрет,
Все денечки эти
Шебаршит у дома старый дед
В голубом берете.
Часовой с подчаском —
Как пастух с подпаском.
Там большое стадо
Требует помочь.
Здесь — огромность склада
И глухая ночь.
Никого на свете,
Только мы вдвоем
На одной планете,
На посту своем.
Дохожу до края.
Оторопь берет.
За угол ступая,
Штык сую вперед.
Никого. И — снова.
Вот луна взошла.
Вижу часового
У того угла.
В сне, довольно частом,
Столько лет подряд
Часовой с подчаском
На посту стоят.
Подбеги ко мне, сестренка,
Рядом упади.
Знать, сломалась шестеренка
У меня в груди.
Только что бежал я смело,
Автомат неся.
Вдруг пред взором потемнело.
Жизнь, наверно, вся.
Рана, кажется, сквозная.
Шепот над плечом…
Я теперь лежу, не зная,
Вспоминать о чем.
Попросить бы мне сестренку
Отползти со мной в сторонку
И поцеловать меня
На закате дня.
Вернуть опять
Свои повадки,
Часок поспать
На плащ-палатке.
Предгорья Альп,
Зари полоска.
Прозрачный альт
У подголоска.
В дыму, в пыли,—
Без аллегорий,—
Сквозь ад прошли
До тех предгорий.
Удовольствие в зрачках,
А всего по той причине,
Что пиджак его в значках,
В разноцветной их пучине.
А ведь дожил до седин,
И такой концерт затеян!..
Орден истинный один
В пестроте сплошной затерян.
Осенены своим Гербом —
Серпом и молотом и прочим,
Что нашим поднято горбом,
Трудом крестьянским и рабочим.
Озарены своей звездой,
Ее привычными лучами,
Что в годы бедствий и в застой
Всегда горела за плечами.
Оглушены… Оркестров гром —
И Гимн плывет над отчим краем…
Но только сами не поем
И слов по-прежнему не знаем.
«Без боли говорить об Украине?..»
Без боли говорить об Украине?..
Казалось — даль, а нынче смотришь — близь!
Скажи, ну как же быть твоей равнине —
Хоть отдались она, хоть отделись?
Хоть отелись теленком рыже-белым,
А может быть, и желто-голубым,
Как поступить с тем страшным черным делом
С Чернобылем, навеки горевым?
Сто лет пройдет, и двести, да и триста,
Он прорастет сквозь наши мозг и кровь.
Ах, долго будет длиться эта тризна,
Основа ей — небрежная любовь.
Мы связаны немыслимой порукой,
Той круговой, а также и судьбой.
Смотри, и Белоруссия с Калугой,
И Брянск, и Тула рядышком с тобой.
«Увы! Не старость, не война…»
Увы! Не старость, не война —
Какая-то иная сила
Его внезапно подкосила.
В том вряд ли есть твоя вина.
Тебе ж — морщины, седина.
Ах, Боже мой, не в этом дело.
Ты здесь другое разглядела:
Дорога разъединена.
Делила с ним свою судьбу,
Но смерти выпрямилось жало.
Тот, с кем в постели ты лежала,
Теперь один лежит в гробу.
Для будущего гения пишу.
Пускай берет бесценные детали.
Себя упоминать я не прошу,
Лишь бы они роман его питали.
Характеры напишет, глубоки,
Солдата, женщины и полководца.
Поднимет сводки, схемы, дневники,
Но без меня и тут не обойдется.
Я сам под дудку прошлого пляшу,
Осколок отходящих поколений.
Для будущего гения пишу.
Пускай берет! Но только, если гений.
У колодца и у колонки
Ведра подняты тяжело…
От повестки до похоронки
Время, кажется, вмиг прошло.
Снова ночи весной белесы,
Надрывается соловей.
Снова женские эти слезы
С каждым вечером солоней.
Дальше Кушки не пошлют.
Меньше взвода не дадут.
Курсантское изречение
Дальше Кушки не пошлют!
А пожалуйста — послали
В тот неслыханный маршрут,
В те расплывчатые дали,
Где барханы и жара,
Где тельняшки пропотели,
И домой писать пора
Про бои и про потери.
А недавний лютый зной
Приграничной нашей Кушки
Тенью кажется сквозной,
Вроде детства и опушки.
«Окончился жестокий торг…»
Окончился жестокий торг.
Смерть выиграла это дело.
Доставлено в московский морг
Его истерзанное тело.
На серебристом корабле —
Через ущелья и пустыни,
Леса, текущие во мгле,
И небеса в прозрачной сини.
Вблизи товарищей своих
Лежал в ночном холодном зале.
Сквозил туман. Рассвет был тих.
Родители еще не знали.
Он слышал дальнюю трубу,
Но высшего не слышал гласа,
Солдат в запаянном гробу
С окошечком из плексигласа.
Суровые стансы!
Подставив под ухо ладонь,
Кремлевские старцы
Погнали мальчишек в огонь.
На смертные муки,
По горьким и страшным местам.
Их личные внуки,
Наверное, были не там.
Без всякого толку
Под скрип их вставных челюстей
Швырнули как в топку
Цвет наших десантных частей.
Тете Зине
Из Кабула
Поступил казенный гроб.
Сапоги она обула,
Вышла, села на сугроб.
Сражена нездешней зоной,
Непонятною войной.
Как бывает! Гроб казенный
А сыночек-то родной…
— Кончай ночевать! —
В пестроте привала
Нам ротный опять
Гаркнул, как бывало.
Средь дня дальше в путь
Поднимая роту,—
Не числя ничуть
Это за остроту.
С чего начинать
Новую дорогу?
«Кончай ночевать!» —
Помню, слава богу.
Так бьет на ветру
Песня, залетая.
Так мчит поутру
Тучка золотая.
