Но того не могу ни вместить, ни понять
Что придется нам их хоть когда-то разнять.
«Распахнуты сердца, и общий грех допит…»
Распахнуты сердца, и общий грех допит
Стакнутыми устами,
И вновь преодолен забытый нежный стыд
Заблудшими перстами,
Жизнь дважды не прожить: ты солнца не вернешь
С заката вспять к притину,
К цветущим берегам обратно не дойдешь
Сквозь жизненную тину.
Да, всё сказали мы… Но, наших слов сильней,
Но, чистый словно пламя,
Сжигает поцелуй всё зло постылых дней,
Что ныне правит нами.
Ничто не устоит, любви спасенья нет,
Когда в мгновенье ока
Вдруг осветит дневной неумолимый свет
Нас с ясностью жестокой.
Отчаянье теперь мой скрашивает путь,
И сердце, как гробница....
Но под моей рукой былой любимой грудь
Нежна, как голубица,
Как счастие – полна, как горлица – тепла,
Вся жизнь, вся ожиданье
Того прошедшего, в котором жгло дотла
Двойное содроганье!
«Моя родная…»
Моя родная,
В столь ясный день
Меж губ твоих
Смерть проскользнула…
День этот был
Златой, шелковый,
С надеждой новой
Я ждал, любил…
Но рот твой нежный,
Моя родная,
В яд превратил
Всю кровь мою.
Младое солнце
Златило сны.
О, как огни,
Все наши дни…
Двумя словами
Приговорила.
Проговорила:
«Иди умри».
Другой получит
– Мол, жизнь решила –
Ту, что была
Твоею милой.
Любовь, мечты,
Слова, цветы,
Что знал лишь ты –
Его отныне…
Родные губы
Раскрыты нежно!
И неизбежно
Несут мне смерть…
Но ты ли это?
Возможно ль это?
Моя родная,
О, столь родная!
Дня синева
Угля черней.
Еще черней
Твои слова.
Душа до дна
Тобой, родная,
Оскорблена
И пронзена…
День этот был,
Как шелк злаченый,
И, обреченный,
Я погибал –
Весь напоённый
Тобой, мой свет.
Обожествлённой
Слуга, Поэт.
Давно, томима
Угрюмым сном,
Была палима
Ты злым огнём.
Что ж, коль сумеешь,
Счастливой будь.
Топчи со всеми
Свой малый путь.
Необлегчима,
Боль сердце гложет.
Пускай хоть это
Тебе поможет.
Моя родная,
О, столь родная
О, ты ли это,
Как ночь черна?
Моя родная,
О, светоч мой,
Ты скрыла всё
Могильной тьмой.
Coronilla Из цикла сонеты Жану Вуалье
Романс
Не печалься – уже немало
Для двоих – печали моей.
Существует любовь! О ней
Я все знаю: не миновала
И меня она. Сто ночей
Шёл к тебе я – ты ускользала,
Но сияли сквозь покрывало
Аметисты твоих очей…
О, как жадно уста алкают
Уст твоих… Только тьма пуста –
В ней слова мои затихают…
Пустоту целуют уста.
Не печалься, любовь моя:
Пусть уж буду печальным – я.
В манере Петрарки
Верховный цвет, отрада поздних зим,
Не знал мой век прекраснее страданья,
Пусть червь любви – средь славы и признанья –
Меня грызет, но жив я только им.
Как сладостно мне пить твои лобзанья –
И лучший стих с губами несравним.
Твои глаза, горя огнем живым,
Мне памятней, чем все воспоминанья.
Меня своей ты мучишь красотой,
Пытаем я сладчайшей пыткой той,
Когда в мой сон ты входишь каждой ночью –
Телесная, в сияньи наготы…
Всех мук моих жестоких средоточье,
Сладчайшая! Лаура – это ты.
«Тела сплелись и корни их – едины…»
Тела сплелись и корни их – едины,
В разгаре страсть: раскинув восемь крыл,
Двуглавый зверь все силы устремил
На штурм одной божественной вершины.
В одном клубке колени, руки, спины –
И труд кипит: угрюможадный пыл
Двa существа в одно соединил
И в спазмах сжал заветные глубины.
Еще, еще – и за толчком толчок,
Скорей, скорей – и за скачком скачок,
Вперед и вверх, ступенью за ступенью,
И наконец, отчаянно спеша,
Взорвется плоть, и в высшем наслажденьи
Ввысь воспарит единая душа!
«О цвет вечерний мой! Теряю, полный боли…»
О Цвет вечерний мой! Теряю, полный боли,
Тебя по лепестку – последний, горек мёд!
Ты – призрак паруса, что средь бескрайних вод
Бледнеет каждый миг и уж не виден боле.
В том тяжесть адова моей несчастной доли,
Что чашу сладкую томительных щедрот
С последней нежностью судьба мне подаёт
На грани вечной тьмы – туда по доброй воле
Протягиваешь ты и розу и нектар,
Но все во мне кричит, что я уж слишком стар,
Что немощная плоть к теням уже стремится –
И я с отчаяньем твой принимаю дар:
И будь благословен последний тот пожар,
Которым сумрак мой предсмертный озарится!
Из цикла Стихотворения с проставленной датой
Четыре часа утра … Как будто голос твой меня окликнул где-то.
Проснулся. НИКОГО… Давно зашла луна,
Ночь близится к концу и шорохов полна –
И море и листва, в остатки тьмы одеты,
Невидимые мне, шумят и ждут рассвета,
Боясь спугнуть твой сон, застыл я у окна.
Сокрыто от меня рождение пейзажа,
Ни море, ни листва не переборют тьму;
Отсутствие твое столь горестно уму,
Что он рисует сам подробности миража:
Спокойное лицо, и легкий вздох… и даже
Как будто плоти зов почудился ему.
Как разбудить мне жизнь, чтоб задрожали крылья
Её? Плодов чужих – решусь ли я вкусить?
Излишества любви, лишь стоит губы слить,
Посыплются на нас из рога изобилья,
И я в безумии верховного усилья,
Вдруг натянув, сорву трепещущую нить!
НО НЕТ! Пусть нежится безвольно мысль нагая,
Пусть сердца мерный стук мне слышится пока,
И тянется к нему во мрак моя рука,
Зиянья пустоты едва не достигая…
Багряный Диск взойдет, в золу меня сжигая,
И мир бессильного увидит старика.
Четверть шестого 20 апреля 1938
«Ты едешь… что ж, с тобой лишь ненамного реже…»
Ты едешь… Что ж, с тобой лишь ненамного реже
Встречаться будем мы – ведь оборвалась нить
Бесед бесчисленных двух голосов веселых,
И счастье стать одним потерянно молчит…
Я мыслью за тобой отправлюсь осторожной,
Счастливый, что хоть так с тобой побыть могу –
Насельником угла в твоей мечте дорожной,
Хоть памяткой… иль хоть… совсем из сердца вон.
Внезапно оживет душа в работе трудной
Начнёт изобретать стечения чудес:
Какой нелепый сон – на станции безлюдной
В вагоне поезда мы встретились с тобой.
Как холодно… Усни… Прижмись ко мне теснее…
Согрею, сберегу тебя я в этом сне:
В моих руках ты спишь, а мне совсем не спится –
Что любишь ты меня, тебе быть может снится.
27 ноября 1942
Предрассветная баллада
Хоть бодрствует под лампою зажжённой
Моя любовь, в уме – царит разлад.
Лоб высится, лучами освещённый,
Невидящий, сосредоточен взгляд…
Но, подлинный, не там ищу я клад!
Рука моя! Не нужно исступлённо
Тянуть слова из мрака наугад!
Пусть пальцы, вдруг разжавшись, потаённо
Уснувшую тихонько навестят…
Силком слова являться не хотят!
Что проза мне? – Ведь и в животворящей,
Как и в мертвящей, мало красоты.
И много в ней тщеты ненастоящей,
И холодом разят мои листы!
Уж лучше мне балладу спеть для Спящей,
И взять взамен немного наготы…
22 февраля 1943
«Как зимой, потускнел и поблек небосклон…»
Как зимой, потускнел и поблек небосклон,
Весь в дрожащих слезах, сад волнуется старый.
У себя мы, и тих пополуденный сон:
Сновидения – словно чары.
Безыскусен и прост тот таинственный храм,
Что воздвигли мы здесь благосклонным богам,
Давшим встретиться нам так счастливо с тобою,
Средь теней и цветов – столь чудесной судьбою –
Нас друг в друга влюбя, и закон сотворя,
Тот, что ты – хороша, ну а я – это я ,
Тот, что – назло годам и враждебному свету –
Двум дорогам сойтись суждено в это лето.
11 июля 1943
Из цикла Недатированные стихотворения
Элегия
Мою любовь кругом тревоги обступили,
И странен ей самой её окольный путь,
Хотя ей ясно всё в моем телесном пыле, –
Я никогда не мог в глаза твои взглянуть,
Чтоб сразу же мои слезами не поплыли.
На волю выпустив измученный твой рот,
Иду домой один по улице просторной,
И чувствую печаль, что на сердце растёт
И завтрашнего дня тоскою самой чёрной
Исполнен каждый шаг и каждый поворот.
Твой голос снится мне, а я в извивах ада
Свершаю нехотя обязанностей круг.
Вкус хлеба моего – вкус тленья и распада,
И если кто-нибудь меня окликнет вдруг,
Звучит в моих словах смертельная досада.
Я знаю горестно, почти наперечёт,
Все то, что сбудется, лишь за моей спиною
Ударит сухо дверь. К тебе другой войдёт.
Слабея, вижу я, как радостью иною
Твой равнодушный взор внезапно оживёт.
Мне вспомнится окно, увитое цветами
И вид на улицу из комнаты твоей…
Пусть мысли ревностью себя отравят сами!
