Ведь это вы меня спасли.
А сами?
Забылись? В белый дым, под небесами?
Но разве вы развеялись навеки?
Еще бурней ко мне, я убежден,
Вернетесь вы.
Так высохшие реки
На землю
возвращаются
дождем!
1949.
Абхазец с ишаком
По узкому пути
Взбираются гуськом...
"Дай, дорогой, пройти!"
Копытцами стучит
Мимо меня, туп-туп,
Ишак: тюки влачит
С уступа на уступ.
А над башкой, у губ,
Чтоб пахло ишаку, —
На палке сена пук
Качается в шагу.
Бредет за ишаком
Хозяин с посошком.
Абхазец и ишак,
Они похожи так!
Мохнат на шапке ворс,
Как у осла бока.
Навис горбато нос,
Как храп у ишака.
Он то рванет, от мух,
То пятится опять...
А то велят ему
Шаганье: ускорять!
Как врастопыр портки
У бритых казаков,
Набитые мешки
Свисают с двух боков.
Бока от них — в поту,
В паху — сто оводов...
Пук сена на виду
Качается зато!
Пучок осла томит...
Вот так манит ослов
Посмертной славы миф,
Звон лозунгов и слов.
Пылища, хлябь дорог,
Впотьмах взвопит шакал.
На палке сена клок,
Чтобы ишак — шагал.
1977, 85.
Громче
города
Грайворона
Строк сверкаю дождем,
Видно, баяли правильно.
Что в рубашке рожден.
Дождь шипучими щетками
Вдруг прочешет траву,
Это просто — до чертиков
Повезло, что живу.
Что люблю я
на совесть
Труд, руду его грызть.
Наплевать, что еще есть
Подлость рядом, корысть.
И пусть правят и ратуют,
Воссев там и сям, —
Не верха, не ораторы,
Всех главнее я сам.
Звонких слов и созвучий
Я постиг ремесло,
Я — творящий, везучий;
Фарисеям назло!
1973
Дальняя, древняя, бедная,
Русские славя края,
Высится церковь белая,
В червонной заре горя.
Взносится церковь розово,
Вся как торжественный хор!
В лесах, в полях, за озером
Издали радуя взор.
Колокол селам и пашням
Благовестит с небес...
Лишь я, маляр, шабашник,
К Спасу по козлам влез.
Крашу нахально и ловко,
Лаковым колером вру.
Лишь бы трояк на водку
Рваному, мне, маляру.
Что мне до гимна господня!
Слух мой оглох от вранья.
Гордец, храбрец, сегодня
Лишь раб и халтурщик я.
Матерь тревожу божью,
Спаса печален взгляд.
Вправду, в чаду, мне рожу
Скорчил вдруг отрок свят?
Сердце пощады просит!
Вдруг, не попутай враг,
Дико вскричу и с козел
Рухну в кромешный мрак?
В русских березах и зорях
Белая церковь царит,
В речных волнах лазоревых
Золотом купол горит.
1982.
Вот меня ведут по всей околице,
По бокам — полроты — солдат. —
На меня, вихрастого соколика,
Бабы сердобольные глядят.
А меня ведут полями, весями,
Юного, босого, без ремня.
Солнышко ресницами белесыми
Щурится с усмешкой на меня.
Ах, как я иду в алмазном утре!
Белая рубашечка. Король!
И мои каштановые кудри
Развевает ветерок сырой.
Врут сороки: «скверная история,
Вот так шут — а лез — в короли».
Вы, ребята, в самом деле... што ли..
На расстрел поэта повели?
Для меня уже и яму вырыли.
Мне старшой поднес — табачку. —
Не расстраивайтесь, конвоиры,
Я, ей-богу, где-нибудь сбегу!
Но скорее на холму суровом,
Где поэт забыт и зарыт,
На заре, как монумент, корова
Лоб рогатый в травы погрузит.
1988.
Ветер времени листает вхлест имена,
Как блокнота листки, на скамейке забытого.
Суть поэзии неведома и нема,
Скулы идола.
Потому — предстоящим открытьем велик
Стих орфеевый (над свалками текстов уродливых).
Птичьей стайки, в просторе
мелькнувшей на миг,
Прочитал я иероглифы.
Потому и все образы — так смелы,
Этих тропов взлетанье и тайна.
Как татарской, вонзившейся в кремль, стрелы
Трепетанье...
Спи, мой стих,
Как сарматская бронза на вес,
Исподлобья немея в просторе небесном.
Словно замкнутый на себе самом
Зимний в синем инее лес.
1986.
Сейчас, когда мы остались одни,
Мы можем поговорить, принц, как мужчина с мужчиной.
Хоть ты и лежишь на лестнице, вроде мертвого муравья.
И видишь лишь черное солнце с обломанными лучами.
Никогда я не мог глядеть на ладони твои без улыбки,
И теперь, когда упали они, как сброшенные гнезда,
Они беззащитны по-прежнему. Действительно, это конец.
Руки лежат отдельно. Шпага валяется отдельно. Отдельно голова.
И рыцарские ноги в мягких домашних туфлях.
Похороню тебя с почестью, хоть ты и не был солдатом.
Это единственный ритуал, в котором я разбираюсь.
Не будет печального хора. Грохот пушечный, гром копыт,
Хряск сапог, барабанная дробь — ничего не знаю прекрасней!
Это будут мои маневры перед взятием власти.
Надо взять этот город за горло! И встряхнуть хорошенько!
Так или иначе, ты был должен погибнуть, Гамлет.
Ты верил в кристаллы понятий, а не в глину поступков людских.
Ты высотой упивался одной, и то тебя сразу рвало.
Нет, ты был — не для жизни, и этих дел человеческих
Ты не понимал, и хитрить, как все, не умел.
Сейчас ты спокоен, Гамлет, ты свое дело сделал.
Все в порядке. Остальное — молчанье... А дальше забота моя.
Но что твоя смелая смерть — рядом с бессонною службой
На высоком сидении трона, и яблоком хладным в руке,
С вечным взглядом — на весь муравейник — и на куранты часов?
Прощай, принц, ждет меня проект канализации города
И декрет по делам проституток и нищих,
Я также должен обдумать наилучшую систему тюрем,
Ибо, как ты справедливо заметил, Дания — это тюрьма,
Я ухожу к своим делам. Сегодня ночью родится
Звезда по имени Гамлет. Мы не встретимся уже никогда.
То, что останется от меня, не будет предметом трагедий.
Больше ни встретимся мы, ни простимся,
Теперь навсегда мы на разных с тобой островах,
И между нами забвенья вода. И слова.
А что они могут, что они могут, принц?
1967.
Мы партизаны
в лесах халтуры.
Кульчицкий.
1
Ты, Кульчицкий?
Ты откуда? Здравствуй!
Встреча через годы, не пустяк.
Есть же где-то
череп твой
лобастый
И крупнокалиберный костяк?
Дух твой был велик, не только тело.
Глубоко разведку мы вели.
Как ты рано, глупо
бросил дело
Главное для нас. И для земли.
Не обидно ли? Ну помер если бы
Ты поздней, от водки, от болезней,
Как и все, как спекулянт любой.
Но не взятой
Высота поэзии
Так и остается
За тобой.
Ты лишь вспыхнул… Так от спички
Сера вмиг отскакивает вспять.
Что вы, чушь!
Да это же... типичный
Фортель Мишкин, розыгрыш опять.
Никогда я в смерть его не верил,
Знавший — как он пишет, спорит, спит.
И как пошлости необходимой мерой
Разбавляет моих тропов спирт.
Чтобы он пропал на поле боя,
Мишка? Нагл, удачлив и умел?
Непохоже на Кульчицкого такое,
Чтобы т а к он оплошал,
Не сделав дел.
А дела его — всех выше, истинней —
Вскинув горн, по-новому трубить.
Было делом для него
Единственным:
Первым нынешним
Поэтом быть!
2
Холодина... И поземка вроде манки.
По Полянке бродим мы, по Якиманке,
По Казачьему, по Кривоколенным,
По голодным улицам военным.
Мы беспечны, как легкие йоги.
