Примечания
С. 130. Отец-рыбак (юй-фу) - выражение, построенное мною по типу отец-дьякон, отец-ключарь, отец-пасечник и т. д., ибо речь идет хотя и не о христианском монахе, но, во всяком случае, об ученом отшельнике, ушедшем из знатного и богатого мира и принявшем на себя смиренный вид простого рыбака. Исторической правды, как я уже сказал, в этом произведении доискиваться не стоит, притча есть только притча, одна из многих, сильно распространенных в тогдашней китайской литературе, несомненно, под непосредственным даосским влиянием. Кроме образа рыбака опрощенный дао-исповедник принимает еще образы землероба, дровосека, пастуха, фигурирует под вымышленными именами, такими, как "Опустелый" (Цзы-сюй), "Где такой имеется Учитель" (У-ю сяньшэн), "Не тот" (У-ши гун) и т. д. Встреча с этими резонерами-моралистами особо важных исторических лиц вроде Конфуция и, ранее его, отшельника времен императора Яо (чао-фу - "отец-гнездовик") и других - обычный литературный прием, дающий возможность резкой всесторонней критики слишком ортодоксального и становящегося вялым героя.
Река (цзян) - по одной из версий, Сянцзян, на юге Китая.
Сочиняя стихи - и напевая их тою или другою мелодией. Глагол инь имеет значение: напевать стихи, свои или чужие. При напеве китайцы стараются избегать грубых концовок-рифм и предпочитают останавливаться на цезуре, так что рифма, говорящая сама за себя (ибо она только в китайском языке не ограничивается ассонансом, а имеет значение музыкальной ноты), остается намеренна как бы в тени, что создает в общем двойной эффект.
С. 130. У вод, т. е. скрываясь в зарослях, чтобы не попадаться на глаза населения.
Весь мир, все люди - вся эта тирада, как и последующая, пародирует и близко перифразирует Лао-цзы (ок. VI в. до н. э.). "Люди мира светленькие-светленькие, я ж один словно во тьме; люди мира чистенькие-чистенькие, я ж один грязным-грязен" и т. д.
Книга Лао-цзы ("Даодзцзин"), как известно, учит о полном и решительном противопоставлении сверхчеловека, дао-исповедника (дао-человека,- шэнжэнь, гучжи шань вэй шичжэ) банальным людям, предпочитающим букву устава и морали великим, бесконечным озарениям и внешнюю чистенькую обрядность внутренним мощным зовам дао, пребывающего в Великом Хаосе и Великой Мути, к отречению от пошлого мира и всех его условностей.
Вслед миру меняет путь и формы своей жизни, применяясь к жизни и к создаваемым ею условиям.
Я вот что слыхал - эти же фразы повторены и у позднейшего писателя Сюнь Цина (Сюнь-цзы) и, вероятно, имеют общий источник в древней пословице.
С. 131. Похоронить себя во чреве рыб - конфуцианские критики клеймят подобный выход из положения и считают поэта ненастоящим конфуцианцем. Однако и отец-рыбак, отшельник и потому не конфуцианец, тоже явно и с благословения автора, кто бы он ни был, глумится над поэтом и торжествует над ним. Таким образом, это произведение занимает промежуточное положение элементарной морали, протестующей против мирского зла, и в антологию попало по своей художественной, хронологически выдержанной ценности, но с суровыми репликами позднейших критиков. Один из них говорит: "Что, если бы Цюй Юань мог слышать речи Конфуция о следовании за временем и покорности судьбе? Быть может, он стал бы и сам правоверным конфуцианцем! Он понял бы, что в жизни удачи и неудачи - дело не человека, а небесного предопределения и не стал бы над этими вопросами раздумывать, а тем более в ожесточении на всех и на вся кидаться в воду". Другой, наоборот, восхваляет поступок Цюй Юаня и клеймит отца-рыбака за бесчеловечную жестокость (бу жэнь).
С. 131. Отец-рыбак еле-еле улыбнулся - этой фразы в основном историческом повествовании у Сыма Цяня нет, как и всей концовки, которая действительно имеет вид приставленной как вывод последующим автором, ибо смысл этой песни говорит о том, что надо служить только при благородных ("чистых") правителях, а от разрухи в государстве убегать от людей (так, как он сделал это сам), и, таким образом, вместо противоречия как бы вторит поэту-пессимисту.
Цанлан - название двух гор и реки, из них вытекающей, которая в дальнейшем носит название Хань (Ханъ-цзян).
С. 131. Когда чиста цанланская вода - песня, цитируемая в этом же виде и в книге Мэн-цзы (372-289 до н. э.), но с иным выводом.
Переводы Л. З. Эйдлина воспроизводятся по следующему изданию: Цюй Юань. Стихи. М.: ГИХЛ, 1954.- Прим. ред.
В руках наших уские копья,
На всех носорожьи латы.
Столкнулись в бою колесницы,
И мы врукопашную бьемся.
Знамена закрыли солнце,
И враг надвигается тучей.
Летят отовсюду стрелы.
К победе воины рвутся.
Но враг в наш отряд вклинился,
Ряды наши смять он хочет.
И падает конь мой левый,
И правый мечом изранен.
Увязли в земле колеса;
Как в путах, коней четверка.
Вперед! И нефритовой палкой
Я бью в барабан звучащий.
Нахмурилось темное небо,
Разгневался Дух Великий.
Суровые воины пали,
Тела их лежат на поле.
Кто вышел, уже не вернется;
Ушедшие не приходят.
Померкла для них равнина,
Исчезла дорога в далях.
Они не расстались с мечами,
Не бросили циньских луков.
И пусть обезглавлено тело, -
Душа не хранит упрека.
Мужи настоящей отваги,
Высокой воинской чести!
Их - сильных и непреклонных -
Никто покорить не может.
Пусть умерло смертное тело,
Но дух остается вечным.
Отважные души павших
И там, среди душ - герои.
Справедливое небо,
Ты закон преступило!
Почему весь народ мой
Ты повергло в смятенье?
Люди с кровом расстались,
Растеряли друг друга,
В мирный месяц весенний
На восток устремились -
Из родимого края
В чужедальние страны
Вдоль реки потянулись,
Чтобы вечно скитаться.
Мы покинули город -
Как сжимается сердце!
Этим утром я с ними
В путь отправился тоже.
Мы ушли за столицу,
Миновали селенья;
Даль покрыта туманом, -
Где предел наших странствий?
Разом вскинуты весла,
И нет сил опустить их:
Мы скорбим - государя
Нам в живых не увидеть.
О деревья отчизны!
Долгим вздохом прощаюсь.
Льются - падают слезы
Частым градом осенним.
Мы выходим из устья
И поплыли рекою.
Где Ворота Дракона?
Их уже я не вижу.
Только сердцем тянусь к ним,
Только думой тревожусь.
Путь далек, и не знаю,
Где ступлю я на землю.
Гонит странника ветер
За бегущей волною.
На безбрежных просторах
Бесприютный скиталец!
И несет - меня лодка
На разливах Ян-хоу.
Вдруг взлетает, как птица.
Где желанная пристань?
Эту боль в моем сердце
Мне ничем не утишить,
И клубок моих мыслей
Мне никак не распутать.
Повернул свою лодку
И иду по теченью -
Поднялся по Дунтину
И спустился по Цзяну.
Вот уже и покинул
Колыбель моих предков,
И сегодня волною
На восток я заброшен.
Но душа, как и прежде,
Рвется к дому обратно,
Ни на миг я не в силах
Позабыть о столице.
И Сяпу за спиною,
А о западе думы,
И я плачу по Ину -
Он все дальше и дальше.
Поднимаюсь на остров,
Взглядом дали пронзаю:
Я хочу успокоить
Неутешное сердце.
Но я плачу - земля здесь
Дышит счастьем и миром,
Но скорблю я - здесь в людях
Живы предков заветы.
Предо мною стихия
Без конца и без краю,
Юг подернут туманом -
Мне и там нет приюта.
Кто бы знал, что дворец твой
Ляжет грудой развалин,
Что Ворота Востока
Обратятся в руины!
Нет веселья на сердце
Так давно и так долго,
И печаль за печалью
Вереницей приходят.
Ах, дорога до Ина
Далека и опасна:
Цзян и Ся протянулись
Между домом и мною.
Нет, не хочется верить,
Что ушел я из дома,
Девять лет миновало,
Как томлюсь на чужбине.
Я печалюсь и знаю,
Что печаль безысходна.
Так, теряя надежду,
Я ношу мое горе.
Государевой ласки
Ждут умильные лица.
Должен честный в бессилье
Отступить перед ними.
Я без лести был предан,
Я стремился к вам ближе,
Встала черная зависть
И дороги закрыла.
Слава Яо и Шуня,
