Гроза в Гаграх
С гор шла гроза и вовсю бушевала,
Молнии прыгали в море, как мяч.
Не закрывалась всю ночь душевая
Для эвкалиптов, деревьев и дач.
С треском сухим разрывались раскаты,
Робость и оторопь сердце брала.
Море накатывало накаты,
Бешеный берег грыз удила.
Всхлипывал ливень, как в ссоре два любящих,
Как схоронившая мужа вдова.
Ветер раскачивал нищенку в рубищах,
Это плакучая ива была.
Я на балконе сказал: — Громовержец,
Чуть осторожней бы — милая спит!
Мне говорили — ты можешь быть вежлив.
— Это не я, это сын мой гремит.
Эй, постреленок, а ну-ка потише,
Нет у тебя полномочий таких! —
Дождь стал ходить осторожней по крыше,
Ветер рванул еще раз и затих.
Море умаялось, и укачалось,
И повернуло от берега вспять.
Сколько шуметь ему предназначалось,
Столько оно прошумело и — спать.
Утром сказала ты: — Пальмы помылись!
С радостью бросились в солнце и зной.
Как они, бедные, месяц томились,
Ждали свиданья с дождем и грозой!
На деревьях не иней,
А белая грусть.
Ты не плачь, дорогая,
Я скоро вернусь.
Ты не плачь,
Я твою горевую слезу
Через дальние дали
С собой увезу.
Успокойся! Мы любим:
Мы живы. Мы — мы,
Две снежинки
На черных ресницах зимы.
Вернуться бы в лето.
Да только возможно ли это?
В туманы над озером,
В звонкое пенье кукушки.
В зарю, что уселась
На самой высокой верхушке.
Вернуться бы в шелест
Уснувшей осоки прибрежной,
Прислушаться к пению пеночки нежной,
К рассветному, тихому
Плеску сазанов,
К природе,
К ее молчаливым сказаньям.
А надо ли в лето,
Когда я с зимою взаимен?
Скрипят мои лыжи,
Лыжня голубеет за ними,
И друг догоняет
И просит: — Пойдем по раздолью! —
И алый румянец играет
Под черною-черною смолью!
Шел по Москве задумчиво, рассеянно,
Не видя и не слыша никого,
И вдруг читаю — улица Асеева,
И оживился — я ведь знал его!
Он посвящал мне строчки нежные,
Беседой продолжительной дарил,
За рифмы выговаривал небрежные,
За смелость и за образы хвалил.
— Вы, батенька, большою дверью хлопнули,
Когда вошли решительно в наш цех,
Пробились к солнцу сквозь туманы плотные,
Вам нелегко достался ваш успех!
Все существо его стихами грезило.
О, как любил он пушкинскую речь!
Он старился, но только тронь поэзию —
Он рыцарь, и в руках сверкает меч!
А улица его лежит у рынка,
Прислушиваясь к разным голосам,
В том уголке, где старая старинка
Дала дорогу новым корпусам.
На улице его не умолкает
Живая речь, живой поток людей.
Асеев понемногу привыкает
К новорожденной улице своей!
Сердце сжало мне чувство мгновенное,
Как увидел я послевоенное,
Исковерканное село,
Слезы брызнули, скулы свело.
Добрый аист над крышей соломенной,
Попаданьем снаряда проломленной,
Затевает гнездо и семью
И зовет меня: — Сядь на скамью!
А скамья оказалась нетронута,
Несмотря на наличие фронта,
На губительную шрапнель
И еще кой-чего пострашней.
Сел, гляжу, а крылечко обуглено,
Рядом яблоня грубо погублена,
Уцелевший притынный репей
Говорит: — Мне не страшно теперь!
Со столба раздается вещание,
Добрый диктор дает обещание —
Жизнь наладить, поднять из руин,
Чтоб дышалось просторам равнин.
К танку колосом рожь прикасается,
Говорю я: — Он здесь не останется,
С поля мы его уберем,
На турбину для ГЭС перельем.
Люди сельские кланялись поясно,
Я смущался, и было мне совестно,
Что не строю, не горожу,
А с блокнотом, как барин, хожу.
Опускалися сумерки тихие,
Горизонт мирной молнией вспыхивал,
Зорил нивы, хлеба наливал,
Дружбу с порохом порывал.
Млели в зарослях травы росистые,
Оголтело гремели российские
Курско-тульские соловьи,
Земляки и коллеги мои!
Вот в зима не у власти.
Вот и морозы бессильны.
До исступления страсти
Стонут лягушки в трясине.
Горлом весенних промоин
Хлынуло половодье.
Грач, монастырский крамольник,
Каркает на огороде.
Гром из большого окошка
Выглянул и засмеялся,
Рупором сделал ладошку,
Крикнул: — Мой конь застоялся!
И покатил на телеге,
И загремели колеса.
Дождь в своем первом забеге
Высказался многоголосо.
Что это? Вдохновенье,
Творческая разрядка,
Вечное обновленье
Вечно того же порядка!
Разъезд Разнежье,
Станция Раздоры,
Село Елань,
Деревня Вишняки.
Создал народ наш
Слов златые горы,
Стихов
Золотоносные пески.
Любите слово!
И оно — природа,
Цветенье
Плодоносящих садов.
Как из окна,
Глядит душа народа
Из коренных,
Видавших виды слов.
— Не окай! —
Я с улыбкою игривой
Сказал волжанке,
Статной и прямой.
Она взглянула
И призналась:
— Милый,
Скажу на «а»
И делаюсь немой.
Она смущалась:
— Я слова теряю,
Когда на «о»
Бросаю говорить!
— Гражданочка!
Да я не укоряю,
Мне самому
Вот так бы говорить!
Сердце сокола вскормлено риском,
И звенит оно, как тетива.
Не гранит ему обелиском,
А безбрежная синева.
Сокол этот землею подарен,
Полетит он, держи не держи!
Сокол этот зовется Гагарин,
А летать он учился во ржи.
На смоленском проселке у Гжатска,
Где ни облачка не видать.
Где так хочется к небу прижаться,
Бесконечность Вселенной обнять!
Степь безбрежна,
Даль бескрайна,
Горький запах чебреца.
Горизонт — все та же тайна
Без начала и конца.
Он зовет и убегает
Из-под ног, из-под копыт.
Ясной звездочкой мигает,
Яркой фарою слепит.
То чернеет, как черника,
То, как голубь, сизоват,
То алеет земляникой,
То лимонно-бледноват.
Он в степи такой высокий,
Откровенный и большой.
За озерною осокой
Воду черпает ковшом.
Чтобы Млечный Путь напился,
Как верблюд среди степей,
Чтобы каждый торопился
К голубой черте своей!
