Костромская сторонушка
Речки Меря и Сендега, Покша и Куекша,
Костромские разливы, луга и леса,
Возле вас беззаботно кукушкам кукуется,
Мелким пташкам поется на все голоса.
Я бродил по тропинкам и стежкам Некрасова,
В Шоды ездил, на Мезе-реке побывал.
Видел я и людей, и природу прекрасную,
И для песен слова в Костроме добывал.
Заглянул в Щелыково, на долину Ярилину,
Постоял у недремлющего родника.
Не забыл, навестил и Прасковью Малинину
И спросил у нее: — Как надой молока?
Как доярки? — Да вот они, спрашивай сам уж! —
А доярки прижались стыдливо к дверям.
Я шутить: — Ненаглядные, скоро ли замуж?
— Скоро, скоро, но только не нам — дочерям!
Костромская сторонушка, заводи синие,
Полевые, речные, лесные края,
Лен цветущий, луга, комбинаты текстильные,
Вас нельзя не любить — вы Россия моя!
В недвижных зеркалах воды
Задумались осенние сады.
Ненастье встало тяжело, свинцово,
Как серый волк с картины Васнецова.
Лес видится навылет и насквозь,
Озябшая рябина — кисти врозь,
А можжевельник, забияка-парень,
Зажег зеленый, нестерпимый пламень.
В охапку я беру его: — Дружок! —
И руки можжевельником обжег,
И шибануло спиртом муравьиным,
И потянуло летом соловьиным.
Как в сказке, у меня усталость с плеч,
Я пробую костер в лесу зажечь.
Ура! Зажег! Запахло синим дымом,
Вдохнул в себя и стал непобедимым.
И милы мне осенние кусты,
Возьму за ветку, а они: — Пусти! —
Пущу — и куст осенний гимн поет,
И дождичком холодным обдает!
I
Кто на землю глядел из далей звездных,
Тот красоту почувствовал сильней.
Тому стал ближе день зимы морозной,
Озера глубже и рассвет синей.
Тот только и мечтал о приземленье,
Чтоб на луга смоленские взглянуть,
Чтоб в самом первозданном изумленье
К цветущей вишне губы потянуть!
II
История! Мы все тебя творим.
Кто пашет землю, кто пласты рубает,
К бесчисленным профессиям твоим
И космонавтов надобно добавить.
Завидуй нам, великий Геродот,
На время на свое пребудь в обиде!
Над площадями наших городов
Гагаринской улыбки ты не видел.
История! Ты каждый миг в борьбе.
Как жаль, что Циолковский не проснется,
Когда корабль — итог его труда —
Луны холодной в космосе коснется!
III
Ну что, бензин, в отставку? Есть горючее,
Которому ты с ходу сдашься в плен.
Произошла замена неминучая,
История всей жизни — цепь замен.
Почтим тебя минутою молчания,
Смахнем с лица прощальную слезу.
И вдруг бензин нам сделал замечание:
— До космодрома я вас повезу!
Неудержимо, как вода в арыке,
Несутся мысли чувства орошать.
Шумят они, как женщины на рынке,
И жизни этой их нельзя лишать.
Они идут, как пьяные, в обнимку
На трезвую шеренгу звонких слов.
Их надо вылить в форму, дать обминку,
Снять заусенцы с грубостью углов.
Станок включаю и точу и режу,
Сверлю сверлом из стали «самокал»
И смело в неизведанное лезу,
Держа в душе вольфрамовый накал.
А пламень упадет — сойду с Олимпа
В равнины и леса, где бересклет.
Где с царственной листвой рассталась липа
И обнажила черный свой скелет.
Нагнусь к земле и тихо обнаружу
Счастливою усталостью своей,
Что солнышко не смотрит больше в лужу,
Там только оттиск личности моей!
Моя струна все более минорна,
Все реже пляшет на крыльце хорей.
И ярко-золотисто и лимонно
Пылают листья на моем дворе.
От речек бурных тянет к тем равнинным,
К тем медленным, что зря не бьют волной,
Что говорят стихом своим былинным
Опрожитых веках земли родной.
Я летом был в Рязани, в Ярославле,
В сусанинских местах под Костромой,
И спрашивали люди: — Боков? Знаем! —
Не в клуб меня вели — к себе домой!
Я на ладони землю брал сырую
И восклицал: — Земная благодать!
Я за твою улыбку пожилую
Готов тебе всех девушек отдать!
Немного грустно, снег косой линейкой,
Свод неба безнадежно сер и мглист,
И над бульварной крашеной скамейкой
Пикирует кленовый желтый лист!
Сентябрь. Стога. Сороки.
В лесах осенний гуд.
И старцы, как пророки,
За пенсией идут.
У всех свои трофеи,
Для всех свои дары.
Брюхатые портфели
В руках у детворы.
На риги и на гумна
По-темному, чуть свет,
Прошел тяжелодумно
Печатный свежий след.
То был районный «газик».
Сквозь ранний рев коров
Он двигался на праздник
Зерна и закромов.
От тяжести арбузов,
Направленных в село,
Скрипит и стонет кузов.
Бедняга, жаль его!
Гуляют гуси всюду,
Лелея сытость, лень.
Хрустальную посуду
Напоминает день.
Приветливости нет в воде осенней,
Мы от нее хорошего не ждем.
И движется она все постепенней,
И радует все меньше с каждым днем.
Не видно ни больших, ни малых рыбок,
Дно выстлано умершею листвой,
Где заводь отражала сто улыбок,
Где окунь бил малька — туман густой.
А браконьер все так же бодр и молод,
Он в лодке, наготове острога,
Он рыбы и наловит и наколет
Из черного большого бочага.
И что ему печаль воды и рыбы,
Оркестр прекрасный, музыка, стихи,
Есть у него одна богиня — прибыль,
А осень что там — это пустяки!
Стучит все чаще в подреберье
И леденит мои уста
Простая песня погребенья
С заботой — где достать холста?
Отец и мать в сырой земельке.
Давно ль я в гости к ним ходил?!
Над ними небо, как шинелька,
Как часовой у двух могил.
Я жмусь к немой, глухой ограде,
Зову, шепчу: — Отец! Отец! —
Сидит в моем печальном взгляде
Смертельно раненный свинец.
Не дозовусь родимой мамы,
Не выбежит она с крыльца.
Глядят из потемневшей рамы
Два увеличенных лица!
Весь я из нежности!
Нежность не убывает.
Грубость любая
Меня убивает.
Даже и ту,
Что меня не касается лично,
Я отвергаю
Категорично.
Вижу, как двое
Сцепились
В тесном вагоне.
Дама в истерике:
— Не наступайте ногою!
— Я и не думал! —
Лицо у мужчины скривилось.—
Мымра! Кикимора!
Ишь прицепилась!..
Будто и не было
Пушкина,
Чехова,
Блока!
Будто во все времена
Человечеством
Правила склока!
