– Ты ей и об этом сказала?
– Ну да, дорогой. Подумала, ей будет приятно узнать. Она очень хорошенькая, – добавила мама чуть ли не мечтательно. – Кажется, занимается любительским театром или вроде того.
Потом мы благополучно перешли к доктору Даммингсу, который как раз вышел на пенсию (это наш семейный врач с незапамятных времен), а ведь он был единственный неиндус в околотке по этой специальности, и к тому, как это ужасно расстроило маму.
Той ночью я лежал в кровати в моей маленькой спаленке в мамином доме и так и сяк вертел в голове разговор. На Фейсбуке меня больше нет, и я даже думал, не зарегистрироваться ли снова, чтобы поглядеть, что там за друзья у Скалли, и не может ли эта псевдо-Кассандра быть кем-то из них, – но на самом деле там такая прорва народу, с которым я был бы счастлив больше никогда в жизни не встречаться, что я решил, а ну его все к черту. Если объяснение найдется, оно наверняка будет проще некуда. На этом я и заснул.
* * *
В «Маленькой галерее» в Челси я выставлялся на тот момент уже лет десять. Когда-то давным-давно у меня была всего четверть стены, а на ней – ничего дороже трехсот фунтов. Зато теперь – персональная выставка каждый октябрь и на целый месяц. Честно говоря, мне достаточно продать дюжину работ, чтобы обеспечить себя всем необходимым на год вперед, считая жилье и игрушки. Все непродавшееся оставалось в постоянной экспозиции, пока не продавалось, а продавалось оно стабильно к Рождеству.
Хозяева галереи, сладкая парочка по имени Пол и Барри, все еще звали меня «красавчиком», как двенадцать лет назад, когда мы только познакомились… и когда это вполне могло быть правдой. Тогда они щеголяли в цветастых рубашках с открытым воротом и золотых цепях; теперь, в зрелые годы, переоделись в дорогие костюмы и болтали все больше об акциях и фондовой бирже – по мне, так с этим они малость перегнули. Но общаться с ними все равно было приятно, особенно если видеться всего три раза в год: в сентябре, когда они заваливались ко мне в студию, поглядеть, над чем я там работаю, и отобрать картин для галереи; на выставке в октябре – торжественное открытие, тусовки, фуршеты; и в феврале, когда расплачивались за проданное.
Из них двоих Барри занимался непосредственно галереей. Пол владел ею в долю, устраивал вечеринки и приемы, а параллельно еще работал в костюмерном цеху Королевской Оперы. Предварительный просмотр перед открытием выставки назначили в пятницу вечером. Пару дней до того я нервно развешивал картины. Теперь, когда моя часть работы сделана, оставалось только ждать. И надеяться, что публике мое искусство понравится, а сам я не ударю в грязь лицом. В общем, я поступил, как в каждый из предыдущих двенадцати раз – доверился мудрым советам Барри.
– Не налегай на шампанское, милый. Догоняйся водой. Ничего нет хуже для коллекционера, чем пьяный художник – если только он, конечно, не знаменит своим пьянством, а это не твой профиль. Будь любезным, но загадочным. Когда тебя станут спрашивать, о чем картина, что за история за ней стоит, говори что-нибудь типа: «Но на устах моих печать…». Только, ради бога, выгляди так, будто там и вправду есть история. Именно это они и покупают.
Я редко когда приглашаю людей на превью, по крайней мере теперь. Некоторые художники считают это важной светской обязанностью, но я – нет. Я, конечно, серьезно отношусь к своему искусству – как к настоящему искусству, да, – и горжусь сделанным (последняя выставка называлась «Люди в пейзаже», что в общем-то достаточно полно характеризует мою работу), но при этом отдаю себе отчет, что смысл эта вечеринка имеет исключительно коммерческий – этакая заманушка для потенциальных покупателей и тех, кто сможет вовремя ввернуть словечко другим потенциальным покупателям. Я вам это специально говорю, чтобы вы потом не удивлялись, что списком приглашенных на такие мероприятия занимаются Барри и Пол, а не я.
Начинается превью всегда в половине седьмого вечера. Весь день я довешивал картины и приглядывал, чтобы все было на уровне – в общем, занимался тем же, чем и все предыдущие годы. Единственное, что отличало этот раз от остальных, был жутко взволнованный Пол, так и пузырившийся от нетерпения, будто маленький мальчик, изо всех сил пытающийся НЕ СКАЗАТЬ, что он купил папе на день рождения. Это, и еще Барри, таинственно заметивший во время развески:
– Ну что ж, сегодняшний вечер впишет тебя в историю.
– У нас опечатка на «Озерном Крае». – (Жуткого размера полотно с озером Уиндермир на закате; двое детей потерянно таращатся на зрителя с берега.) – Там должно стоять три тысячи фунтов, а стоит триста тысяч.
– Да неужто? – рассеянно отозвался Барри. – Ой-ой.
Но исправлять не пошел.
Я как-то даже растерялся, но тут начали прибывать первые гости – немного рано, да, но загадке волей-неволей пришлось подождать. Некое юное создание предложило мне поднос с грибными канапе. Я взял бокал шампанского-неналегайки со столика в углу и приготовился смешиваться с публикой.
Цены на картинах значились непристойно высокие. Сомнительно, чтобы «Маленькая галерея» сумела продать меня за такие деньги… не пора ли начинать волноваться, что год грядущий мне готовит?
Барри с Полом всегда сами буксировали героя вечера по комнате:
– А вот и наш художник, красивый мальчик, который написал все эти красивые картины. Его зовут Стюарт Иннес…
Мне оставалось только пожимать руки и улыбаться. К концу вечера я уже перезнакомился буквально со всеми, так что когда они выдавали что-нибудь вроде:
– Стюарт, ты же помнишь Дэвида, он пишет об искусстве для «Телеграф»… – я, глазом не моргнув, отвечал:
– Ну конечно! Как вы, Дэвид? Я так рад, что вы смогли прийти…
Комната только что не трещала по швам, когда какая-то эффектная рыжеволосая женщина вдруг подняла крик.
– Реалистический мусор! – ни с того ни с сего завопила она.
Мы как раз беседовали с каким-то арт-критиком и оба повернулись на шум.
– Ваша знакомая? – поинтересовался «Дейли телеграф».
– Не думаю, – прищурился я.
Все разговоры смолкли, но она продолжала разоряться.
– Реализм! Никому это дерьмо давно неинтересно! Никому!
После чего полезла в карман пальто, вытащила, представьте себе, пузырек чернил и со словами:
– Попробуй теперь это продать! – плеснула содержимым на «Уиндермирский закат».
Чернила оказались иссиня-черные.
Рядом нарисовался Пол, быстро выхватив у нее пузырек.
– Эта картина стоит триста тысяч фунтов, юная леди!!!
С другой стороны возник Барри и, взяв ее под локоток:
– Думаю, полиция захочет перемолвиться с вами словечком! – потащил в офис.
Проплывая мимо меня, дама продолжала орать.
– Да не боюсь я вас! Я горжусь, что сделала это! Такие художники только жиреют на легковерной публике! Овцы! Вы все – овцы!! Реалистическое дерьмо!!
И вот ее уже увели, и все честное собрание принялось восторженно жужжать, обнюхивая залитое чернилами полотно и бросая на меня жадные взгляды, а «Телеграф» уже спрашивал, как я прокомментирую событие и что я чувствую теперь, когда картина стоимостью в триста тысяч фунтов уничтожена безвозвратно, и я в ответ что-то мямлил о том, как я горд быть художником, и о преходящей природе искусства, а он восхищался, что сегодняшнее происшествие – уже само по себе художественный хеппенинг; короче, мы пришли к заключению, что хеппенинг там или нет, а устроившая его девица явно не в ладах с головой.
На сцене снова объявился Барри, перепархивая от группы к группе и объясняя всем и каждому, что Пол в этот самый момент разбирается с хулиганкой и что дальнейшая ее судьба будет зависеть исключительно от автора выставки. Как я решу, так и будет. Потихоньку выдавливая все еще взволнованно гудящую толпу через двери в ночь, Барри рассыпался в извинениях, соглашался, что мы живем в интересные времена, и обещал открыться завтра в положенное время.
– Ну что ж, все прошло хорошо, – резюмировал он, когда в галерее мы остались одни.
– Хорошо?! Да это же форменная катастрофа!
– М-м-м. Ты только представь себе заголовки: «Стюарт Иннес, чья картина стоимостью в триста тысяч фунтов была на днях уничтожена…» Будь милосерднее, милый. Она – такая же художница, как и ты, пусть даже цели у нее другие. Иногда нужно, чтобы тебя вот так зашвырнули на качественно новый уровень, хотя бы и пинком.
– И чья это, интересно, была идея? – осведомился я, входя в заднюю комнату.
– Наша, – ответил Пол.
Они с рыжеволосой девицей сидели там и пили белое вино.
– Ну, в основном Барри. Но нам нужна была славная актрисочка, чтобы как следует все провернуть, и нашел ее я.
Актрисочка скромно улыбнулась, умудряясь выглядеть одновременно сконфуженной и донельзя довольной собой.
– Если это не даст тебе рекламу, которой ты заслуживаешь, красавчик, оставь надежду всяк… Ты теперь достаточно важная птица, чтобы на тебя охотиться.
