стихавшем
и доносившемся до иззлащённой Иды,
горы, и до Гаргара – верха её; там восседал,
наблюдая окрест мира движенье
и в ряд составляя события,
тучегонитель
и громовержец, владыка могучий,
чьё каждое слово исполнено быть
непреклонно
и скоро должно и чья мощь
в испускании молний и сполохов
неукротима и гибельна
равно всему – и живому и тверди.
Был вельми Кронид на Гефеста
прогневан —
сына его, управителя жара, славного в деле
кузнечном и в помыслах
непеременчивых и не злокозненных,
всеми почтенного,
хоть и хромого.
Однажды
сетью незримою, им изготовленной,
были уловлены в спальне домашней его,
на ложе, супруга его Афродита, богиня любви,
и Аре́й быстроногий, воительный
бог-потаскушник; они в соитии блудном —
позе потешной —
оба тогда предста́ли
бога́м и супругу вопящему. Хром и недужен,
по воле Зевеса
обременялся заботами тот
о совершенствах искусств и ремёсел,
полезных бессмертным и смертным.
Так возвещал о своём раздраженье Гефесту
Кронион, речь передав вестоносцу,
отроку, крылья и облаченье имевшему
пёстроблестящие, раззолочённые:
«Волей
своей, – а она сокрушить готова
любого ослушника, —
я бы исторгнул тебя и поверг
подале владений Аида, в Та́ртар
бездоннобезмерный,
где нет ни света, ни суши,
ни влаги;
там, как ты знаешь, лишённый опоры,
на все времена обречён находиться
родивший меня, Крон, дед твой,
держатель бывший верховного скипетра —
символа воли богов безграничной; —
богам неугодным я его счёл,
воздав за корысть
и худые деяния мукой жестокою.
Нет, не хочу я того же сегодня тебе;
пристало тебя
уважать на Олимпе и в людях;
признаний достоин не в меру других ты;
но помни:
не пощажу вдругорядь, будешь туда ж помещён,
где постигнешь виновность.
Поведай же, дерзкий, умышленно ль ты
не представил отчёта ко времени
или тому полагаешь иную причину;
я хоть и знаю про всё,
но сам ты сие изложи,
чтобы мог я поверить, а дале решим —
из такого». Гефест в унынье горчайшее
впал,
внимая тираде Кронида ужасной;
напоминалась ему его хромость бедовая,
что поимел он
за давнюю малую шалость свою
от его необузданного родителя, бога
верховного, в негодование дикое
впавшего и зашвырнувшего,
за ногу крепко схватив, его, с верха Олимпа
в сторону дальней низины
на острые камни.
Немедля ответствовал он,
упросив лепокрылого отрока
верною молвь донести свою к уху Зевеса —
да будет преградой она
от дальнейшего страшного гнева
и нынешний гнев утиши́т
и уменьшит.
Мыслью и духом собравшись, такие слова
вестоносцу он говорил
для владыки державного, необоримого:
«Только тебе я, отец, подневолен;
слышал я гром; но мне он казался
несильным, нисколько не схожим
с твоими громами; нёсся же он от Парнаса,
пристанища муз и поэтов,
горы, у подножья которой вепрь,
губитель свирепый, выставив клык,
с разбега ударил им бывшего там на охоте
сына Лаэрта-царя, Одиссея;
славой покрыл тот повсюду себя,
хитрец многоумный и воин отменный.
Вепрь ему ногу поранил. То ещё
до великих событий у Трои случилось.
По шраму узнала его остарелая ключница,
в доме, куда после странствий
тяжёлых и долгих вернулся тайком Одиссей
к супруге своей Пенелопе,
допреже докучных её женихов опозорив
и смерти предав,
расстрелявши
из мощного лука. Некий поэтище,
сын Александра, Алексий, безвестный
и не замеченный ни на Олимпе,
ни в сонмах народов,
чьи предки потщились
оборонять крепкостенную Трою, а также —
в потомках бесстрашных ахеян,
родом из дальних угорных степей,
что по-за по́нтом, —
он вот меня упросил
колесницу ему изготовить,
дабы́ на Парнас поскорее
доставить собранье
трудов многолетних его,
умещённых отдельно
в раскрашенных книгах,
с разметкою в каждой о сроке писания.
Хоть плодовит,
но, конечно, величием
слога сей имярек не равен Гомеру
богоподобному.
Он на вершине селился
Парнаса, и там его книгам,
он мне сказал,
размещаться уместно: да будут
они во внимании муз горделивых
и ласковых; каждый, туда восходящий,
также труды из собранья
прочесть не преминет,
хвалой их творцу воздавая.
Просьбу исполнить я взялся. Та колесница
вместительна; вся позолочена,
как и положено; я ведь искусен
в таком снаряженье.
В повозку я и Пегаса
упряг, умножив поэту довольство и радость.
Только оплошностей не избежал,
повлажни́в углубленья ступи́ц,
где оси находят опору,
не дёгтем, а только
нектаром – для нас, олимпийцев-богов,
наилучшим из лакомств и средством
бодренья; такая оплошность одна;
а ещё: с другой колесницы ободья отъяты
и вставлены мною;
из них едино расшилось,
подвержено молнии; я не предвидел
её. Дий, сокрушитель!
Она от тебя залетела,
уже при немалом колёсодвижении,
дале подножья горы. По склону наверх
колесница неслась, разгоняясь;
тогда лишь от трения высохших осей
и трепетания обода вышло дрожание;
грохот пошёл. Пра́вил послушным
и безотказным Пегасом Алексий,
Александрид,
муж при отваге, решительный,
сам, похвалясь мне
умением править. Но сладить
с повозкой не смог. Тяжёлые книги
назад колесницу тащили
и с нею конягу.
Не раз и не два катилась она
к подошве горы величавой,
и с каждым
заездом сильнее возок погромыхивал
и дребезжал. До сумерек полных
дать я отчёта не мог —
с доставкою к темени только
покончил наездник.
Зевс многомощный! Родитель!
Я тем виноват, что светлого дня
не хватило
для трудной работы, а тут ещё промах
со смазкой ступи́ц получился.
Нектаром снабжён я без меры,
но дёгтя немного имел,
а к тому ж не
