Когда, вдоволь настранствовавшись по святым местам, я поняла, что все равно не могу отрешиться от земных привязанностей, что сердцу моему нужно кого-то любить, я принялась разыскивать вас».
Хоримохини ласково посмотрела на Шучориту. «Говорят, Пореш-бабу порвал с индуистами. Но что мне до этого? Разве не были мы с вашей матерью родными сестрами?
Наконец я разузнала, где вы живете, и пришла сюда из Бенареса с одной своей знакомой. Я слышала, что Пореш-бабу не чтит наших богов, но достаточно взглянуть на его лицо, чтобы понять, что боги чтят его. Бога не проведешь одними молитвами. Это-то я прекрасно знаю. И мне хотелось бы понять, как Пореш-бабу заслужил его милость.
Как бы то ни было, дитя мое, выходит, что не пришло еще мне время уходить от мира. Я еще не готова к тому, чтобы жить отшельницей. Когда будет на то воля господня, я уйду отсюда и поселюсь вдали от всех. А пока что мне даже страшно подумать, как это я буду жить вдали от вас, мои новообретенные дети».
Пореш-бабу дал приют Хоримохини в отсутствие Бародашундори и поселил ее в дальней комнатке на самом верху, где она могла бы жить, как ей хочется, и беспрепятственно выполнять обряды, предписанные ее кастой.
Но когда Бародашундори возвратилась и увидела, что ее хозяйские обязанности усложняются благодаря этой неожиданной гостье, она пришла в страшное негодование, которое и высказала Порешу-бабу в доходчивых выражениях, заявив, что от нее слишком многого хотят. На это Пореш-бабу ответил:
— У тебя на плечах целая семья, и ты ничего, справляешься, так неужели же одна несчастная вдова окажется для тебя непомерной обузой?
Бародашундори смотрела на Пореша как на человека, не обладающего ни здравым смыслом, ни житейским опытом. Она была уверена, что раз он не имеет понятия о хозяйственных делах, всякий его самостоятельный шаг в этой области обязательно будет неудачен. Однако она знала также, что если ему что-нибудь взбредет на ум, то сердись не сердись, плачь не плачь, но с места его не сдвинешь, он будет стоять на своем как истукан, ну что с таким человеком поделаешь? И какая женщина может с ним ладить, если в случае надобности с ним и не поссоришься-то толком? Она видела, что придется признать себя побежденной.
Шучорита была почти ровесницей Моноромы, и Хоримохини даже стало казаться, что и в лице у них есть что-то общее; даже характерами они были похожи: обе спокойные, но твердые. Всякий раз, когда Хоримохини случалось взглянуть на девушку со спины, сердце ее замирало.
Однажды вечером, когда Хоримохини сидела одна в темноте и беззвучно плакала, к ней зашла Шучорита, и Хоримохини, прижимая племянницу к своей груди, с закрытыми глазами зашептала:
— Она вернулась! Вернулась ко мне! Она не хотела уходить, а я сама отослала ее. И нет для меня в этой жизни достойной кары. Но, может, я все-таки отстрадала свое и теперь она снова вернулась ко мне. Вот она, с той же улыбкой на лице! О моя маленькая, моя жемчужина, сокровище мое! — И она гладила лицо и руки Шучориты и целовала ее, обливая слезами.
Тогда Шучорита тоже не выдержала и голосом, прерывающимся от рыданий, сказала:
— Тетя, я тоже давно уже не видела материнской ласки. Но сегодня я снова нашла свою мать. Сколько раз в минуты отчаяния, когда мне казалось, что горе иссушило мне душу, и я не могла даже молиться, я звала свою мать. И вот теперь она услышала мой зов и пришла ко мне.
— Не говори, не говори так, дитя мое! — отвечала Хоримохини. — От твоих слов мне делается так радостно, что даже страшно. О господи, неужели ты отнимешь у меня и это? Я думала, что больше не привяжусь уже ни к кому, я старалась обратить свое сердце в камень, и не смогла! — потому что слаб человек. Смилуйся же надо мной, господи, не наказывай меня больше! О Радхарани, уйди, оставь меня, не прикасайся ко мне! О всемогущий Кришна! Мой Джибоннатх, мой Гопал, мой Нильмони{195}! Какое новое испытание уготовил ты мне?
— Не гони меня, тетя, — проговорила Шучорита. — Что бы ты ни сказала, я тебя никогда не покину, я всегда буду с тобой.
И она, как ребенок, прильнула к груди Хоримохини.
За эти несколько дней между ними возникли близкие родственные отношения, которые не измеришь временем, и это, казалось, приводило Бародашундори в еще большее раздражение.
— Вы только посмотрите на нее! — говорила она о Шучорите, — будто она от нас никогда не видела ни заботы, ни ласки! Интересно, где эта тетка раньше была? Воспитывать ее с ранних лет нам пришлось, а теперь только от нее и слышишь: «Тетя да тетя!» И сколько раз говорила я мужу, что эта Шучорита, которую все превозносят до небес, еще себя покажет. Мы столько для нее сделали, а она хоть бы спасибо сказала!
Бародашундори прекрасно понимала, что сочувствия у Пореша не встретит. Мало того, она не сомневалась, что, проявив неприязнь к Хоримохини, она только уронит себя в его глазах, и это еще больше выводило ее из себя и придавало решимости во что бы то ни стало — и что бы там ни говорил Пореш — доказать, что всякий здравомыслящий человек должен обязательно встать на ее сторону. И вот она начала рассказывать о Хоримохини каждому встречному члену «Брахмо Самаджа», без различия пола, возраста и положения в обществе, чтобы убедить их в своей правоте. Не было конца ее жалобам на то, как вредно отражается на детях постоянное присутствие в доме несчастной суеверной старухи, которая к тому же поклоняется идолам.
Но Бародашундори не ограничивалась тем, что изливала свое скрытое раздражение посторонним — она и дома начала чинить Хоримохини всякие неудобства. Слуга, принадлежащий к соответствующей касте и специально приставленный к Хоримохини, чтобы носить ей воду для приготовления пищи, отзывался для какой-нибудь другой работы всякий раз, когда она нуждалась в его услугах. Если же об этом говорили Бародашундори, она отвечала:
— В чем дело? Что такое? Так ведь есть же еще Рамдин! — прекрасно понимая, что Хоримохини не может принять воду из рук Рамдина, принадлежавшего к одной из низших каст. А когда ей указывали на это, она обычно возражала: — Если уж она из такой высокой касты, то незачем ей было селиться в доме брахмаистов. Мы не можем разрешить у себя соблюдение этих дурацких кастовых различий, и я лично никогда этого не позволю.
В подобных случаях сознание долга вырастало у нее до невероятных размеров.
— Что-то в «Брахмо Самадже» начинают слишком индифферентно относиться к вопросам общественной жизни. Видно, поэтому его деятельность уже не приносит былых результатов, — говорила она и тут же начинала доказывать, что лично она, Бародашундори, пока у нее есть еще силы, никогда не согласится с таким положением вещей. Нет, нет и нет! Если ее не так поймут — ну что ж, ничего не поделаешь. Если даже родные пойдут против нее, она и это снесет! И в заключение она не забывала напомнить слушателям, что все святые, которые хоть чего-нибудь стоили, подвергались в свое время гонениям и немало вытерпели.
Но все эти неудобства, казалось, ничуть не трогали Хоримохини. Она скорее даже радовалась им, всегда считая, что это дает ей возможность лишний раз пострадать за свой грех. Невзгоды, которые ей приходилось терпеть в результате добровольно возложенной на себя епитимьи, вполне отвечали строю ее измученной души. Казалось, чем горше было страдание, тем радостней ей было от мысли, что она находит в себе силы превозмочь его.
Когда Хоримохини увидела, что из-за воды для ее стряпни в доме начался разлад, она совсем прекратила готовить и стала питаться фруктами и молоком, которые предварительно клала на алтарь, где стоял ее божок. Все это очень огорчало Шучориту, но Хоримохини, как могла, утешала ее:
— Для меня так даже лучше, дорогая, — говорила она. — По крайней мере, я учусь воздержанию, и это радует, а не печалит меня.
— Тетя, — спрашивала девушка, — а если бы я перестала принимать воду и пищу из рук людей низшей касты, ты разрешила бы мне прислуживать тебе?
— Нет, моя дорогая, — отвечала Хоримохини, — тебя воспитали в определенных правилах, и я не хочу, чтобы из-за меня ты их нарушала. Ты со мной, я могу обнять тебя — с меня достаточно и этого. Пореш-бабу стал для тебя отцом — твоим гуру. Живи же так, как он научил, и бог не оставит тебя.
Мелких выпадов и придирок Бародашундори Хоримохини, казалось, просто не замечала, и, когда по утрам Пореш-бабу заходил к ней справиться, как она себя чувствует и всем ли довольна, Хоримохини неизменно отвечала:
— Благодарю вас, мне очень хорошо здесь.
Однако Шучорита о выходках Бародашундори не забывала ни на минуту и очень из-за них страдала. Но не в ее характере было жаловаться, поэтому она стала тщательно следить за собой, чтобы не выказать как-нибудь своего неудовольствия Бародашундори в присутствии Пореша-бабу. Она молча терпела и никак не проявляла своего возмущения.
