Вячеслав Лейкин - Действующие лица (сборник)

Однажды меня не узнали до такой степени,
Что я удивился столь искренне,
Что меня тут же узнали и говорят:
«А мы тебя не узнали.
Похоже, будешь богатым,
В крайнем случае, займёшься долголетием».
Альтернатива выглядела весьма незатейливо,
Однако деваться было некуда,
И я выбрал вид на долгое жительство,
Чем и занимаюсь до сих пор
С удручающим постоянством.
«Эхма! – говорю я себе порой, угрюмо прихохатывая, —
Это же сколько времени понадобилось,
Чтобы понять, что надо было соглашаться на богатство:
Во-первых, всё время занят, куда потратить,
А во-вторых, не успеешь посожалеть о несвободе выбора
И утомиться его несовершенством».

Стечение многих обстоятельств
Практически в одно место
Привело не то чтобы к катастрофе,
Но к довольно непростым осложнениям.
(Всё правильно, любезный,
Ваше чувство стиля вас не обмануло:
Нельзя писать – несложные упрощения
Или как там, но, в принципе, это неважно,
Ибо весь мир давно уже
Патологически тавтологичен,
За исключением разве что масла,
Которое перестало быть масляным,
Счастье, что вообще осталось.)
Итак, стечение многих обстоятельств,
Бурное, будто следом
Слили большую воду,
Привело к сакральному убеждению,
Что оставшейся жизни явно не хватит,
Чтобы всё-таки догадаться о её цели
И поразить наконец эту неуловимую цель
Совершеннейшим к ней равнодушием.
(И опять вы правы, голубчик,
Ваш логический механизмик
Сработал безукоризненно:
Нельзя говорить всерьёз о цели,
Имея весьма размытые представления о средствах
Или как там, но, в принципе, это неважно,
Ибо весь мир давно уже
При слове «цель» восторженно вздрагивает
И начинает обратный отсчёт.)
То есть я хочу сказать, моя дорогая,
Что неожиданное стечение многих обстоятельств
В то место, где и одного бы вполне хватило,
Привело не то чтобы к катастрофе, но, скажем, к печали
По поводу отсутствия соответствующего заряда тротила,
Дабы всё это грохнуть к чёртовой матери в самом начале.
И потом, какая любовь, когда мрак, и сырь, и ветви наги?
На подгнивших подмостьях, да ещё и без публики,
какие, братец, спектакли?
Тем более что своевременная ампутация толчковой ноги
Освобождает от избыточных амбиций,
а в них-то и было всё дело, не так ли?

Отказались от ритма
(Пьяные плясали под метроном
И напрочь отшибли стрелку).
Отказались от рифмы
(Чтобы не было, как у Пушкина).
Отказались от знаков препинания
(Препинанье при этом усугубилось).
Почти отказались от мысли
(Лишённая возможности
Быть пропетой и протанцованной,
Лишённая удовольствия
быть опознанной
В превосходных созвучиях:
тоски-тиски, жизни-тризне, друга-туго,
Мысль сама отказалась
от их торопливых услуг).
Осталась метафора —
Напыщенно распущенная,
Ошалевшая от вседозволенности,
Вывернутая наизнанку
банальность.

Молодой человек с гитарой
Идёт по улице
И убеждён, что все убеждены,
Что совсем не случайно
В руках у него гитара.

Знаменитый артист
Со своим знаменитым лицом
Идёт по улице
И догадывается, что все догадываются,
Что жизнь его адекватна.

Интересный мужчина с девушкой
Идёт по улице
И предполагает, что все предполагают,
А некоторые даже уверены!

Командировочный, сын командировочного,
внук командировочного,
Идёт по улице
И ему наплевать, что всем наплевать
На его появление в этом городе.

Гражданин, похожий на страуса,
Идёт по улице
И надеется, что все надеются,
Что однажды уже
Ему об этом сказали.

Командировочный, похожий на страуса,
Со своим знаменитым лицом
А также с девушкой и гитарой
Идёт по улице
Прямо на оператора.
И всё это так же похоже на жизнь,
Как эти стихи на сонет.

Один мой одноклассник,
Между прочим, бывший комсорг,
Сказал мне однажды,
Вытирая за собой рот и ухая диафрагмой:
«Дружище, а ты у нас, оказывается, писатель».
«Писатель стихов», – уточнил я застенчиво.
«Не смущайся, – сказал он. – Это бывает».
«С каждым может случиться», – заключил я уклончиво.
«А я ведь ничего твоего не читал, —
Продолжал мой одноклассник,
Кстати, золотой медалист, —
Не сподобился, не подсуетился вовремя,
Хотя поэзии не чужд».
У меня с собой было, и я ему предложил.
Мой одноклассник,
Кандидат, между прочим, наук,
Долго листал, лицом ничего не выражая,
Потом налил, вытер за собой,
Ухнул диафрагмой и спросил:
«Для чего ты это пишешь?»
«Не знаю, – отвечал я, уже предчувствуя, —
Иногда по нужде, чаще по инерции».
«Это не стихи, – сказал мой одноклассник,
Большой, кстати, друг ещё одного моего одноклассника,
Между прочим, известного пушкиниста. —
Вот у Булата стихи, у Володи стихи,
У Кукина и то стихи,
А у тебя бред сорвавшегося с иглы невропата».
«А людям нравится», – возразил я опрометчиво.
Мой одноклассник
Долго и грамматически сложно
Пытался выразить ответную мысль,
Но мысли не оказалось, и он затих удручённо.
А я сдал остальное,
И мы, аккуратно вытерев за собой,
Синхронно ухнули диафгармой.

Ситуация сложилась так,
Что едва я испытал некоторое чувство,
Как чувство тут же испытало меня,
Однако взаимности не получилось.
В сущности, ничего сверхестественного,
Чувство как чувство:
В меру неумеренное,
Слегка беллетризированное,
Исполненное прикладных намерений,
А главное, постоянно
стремящееся к автономии,
Как, скажем, зубная боль
или, допустим, чирей,
Но в отличие от этих напастей,
Оно, будучи образованием
внематериальным,
Всякий раз оказывалось
Немножко не в том месте,
Где я пытался его прикончить.
Перепробовав самые изощрённые
средства борьбы,
Включая попытку завести ещё одно чувство
Примерно той же окраски и силы,
Я наконец отчаялся и смирился,
И впал в небольшую, но весьма
герметичную прострацию.
А когда через какое-то смутное время
я оттуда выпал,
Чувства не стало,
Ну то есть словно и не бывало.
Осталось лёгкое и довольно безвредное
повреждение ума
И некоторое сосущее зияние,
Всегда оказывающееся
Немножко не в том месте,
Где я вдохновенно пытаюсь
его заполнить
Жизнерадостной спесью свободы.

Так никто и не благословил:
Одни не заметили, другие не сочли,
Третьих вообще не оказалось на месте.

Африканские предки были,
Впрочем, как и у всех,
Согласно счастливой догадке умника с «Бигля».
И дядя был, весёлый такой и толстый,
И тоже в некотором смысле Львович.

А вот голубки дряхлой не было.
Никогда, никакой.

И Лицея не было. Никакого, нигде.
Что же касается братства,
То его хоть запейся —
И в рифму, и как угодно.

С дуэлями тоже как-то не сошлось.
Нагрубить или даже врезать —
Это у них пожалуйста.
Но чтобы в десяти шагах,
С секундантом в рединготе и доктором в кустах —
Так этого и в помине.

Пытался завести донжуанский список,
Но половину забыл, как звали,
А на остальных пришлось жениться,
Естественно, не сразу на обеих.

Не сажали и не ссылали,
Хотя подсиживали и посылали регулярно.
Третье отделение вообще оказалось концертным…
А жаль, могла бы выйти судьба
Или хотя бы предназначенье.

От затянувшейся безысходности
Попробовал шипенью пенистых бокалов
Предпочесть пунша пламень голубой —
В результате загадил пластрон
И спалил бакенбарды.

Однажды не выдержал
И подписался: «Ваше всё».
В ответ спросили: «Умерло или закрылось?»
Взял себя в руки, стиснул зубы, обуглил скулы,
И чувствую вдруг – похож!
Ну то есть один к одному.

Тут всё и кончилось.
Осталось лёгкое посасыванье в недрах
И непонятно к чему относящаяся строка
«Как часто мы, того не замечая…»

«Как я себе надоел!» – провыл Фалалеев,
Обращаясь непонятно к кому.
Непонятно кто тут же сделал вид,
Что его не существует.
«Во лбу мозжит, – продолжал Фалалеев, —
В груди еле барахтается,
Ливера меж собою скандалят,
А я отдувайся.
Предлагаешь – не берут,
Намекаешь – не дают,
Едва войдут в твоё положение,
Оно тут же становится безнадёжным.
Солнце встаёт не всегда,
И видно, что с неохотой,
Что же касается женщин,
То стыдно сознаться…»
«Как ты мне надоел, Фалалеев!» —
Простонал непонятно кто,
Выходя из себя небольшими толчками.
Фалалеев от неожиданности
Тут же сделал вид, что счастлив.
Так и застыл с этим видом,
Держа на раскрытой ладони
Расписное яйцо птицы Сирин.