неизменно доверяет вам, говорит о вас с уважением, меня не пилит. А я, в свою очередь, приобретая спиртное, ни с кем не делюсь. Пьющие компании хороши для веселья, для праздников, для удовольствия души. Тут же не до этого…
– Выходит, я со своими ссудами тот человек, на котором держится ваш благополучный запой?
– Именно. Только вы, кажется, говорите это с оттенком иронии?
– Поверьте, нисколько.
Промелькнула небольшая пауза. Можно было удовольствоваться: всё шло хорошо.
– С чего мы начали? А, да. Я уже спрашивал: почему вы не решитесь бросить?
– По ходу беседы я уже почти объяснил. Мне дорого то самое чувство успокоенности.
– Может быть, стоило бы пройти обследование…
Я хотел ещё добавить: «или даже курс лечения», но хорошо, что не успел. Географ широко открытыми глазами протяжно посмотрел на меня, и в этом его взгляде я почувствовал укор и тревогу. Он мог подумать, что я рискнул заговорить о нём как о душевнобольном, но, честное слово, я и не собирался переступать на эту оскорбительную полосу. То, что она была оскорбительной для него, можно было не сомневаться. Он явно сторожил меня по этой части, и потому мгновенно вычислил моё неосторожное двусмысленное отклонение от допустимого.
– Не сердитесь, – сказал я ему. – Вы вправе посчитать…
– Чего там. В самом деле, могло показаться…
– Раз так, вы согласны ответить на мой вопрос, прозвучавший самым первым: из-за чего вам нужно пить?
Я внимательно следил за учителем. Готов ли он продолжать диалог? Прервёт его сам или ждёт этого от меня?
Нет, кажется, будем продолжать.
Владимир Петрович кашлянул, поправил галстук.
– Дело нисколько не сложное и одновременно сложное невероятно, – заговорил он тоном, где угадывался учительский опыт изложения материала. – Я понял, что поправить уже ничего нельзя.
– С чем это связано?
– Объяснение я получил от своего ученика, Алёши Горшкова. Он утверждает, что я занимаюсь пустым и никчемным делом, из которого география, как предмет, вынута другими и рассеяна.
– Как так?
– Когда-то она служила людям для познания земли путём описаний. Только само слово «география» напоминает теперь об этом. Всё, что нужно, уже описано, и не один раз. Есть самые точные карты расположения материков, островов, очертаний гор, береговых линий. Уточнения получены из космоса, им не доверять нельзя. «Географию», однако, не закрыли. Предпринята нещадная эксплуатация этого прекрасного термина. Землю ковыряют археологи, рудокопы, строители, на ней и в ней ищут и находят новые виды растений и животного мира, прокладываются всевозможные магистрали. И всё это описывается. Меты, штрихи, пунктиры, тексты, изображения. В применении к земле их часто продолжают связывать с понятием географии. Это глубоко неверно…
– Позвольте, – приостановил я Владимира Петровича. – Но ведь подобной участи не избежали да и не могли избежать многие прежние системы познания. И что дало бы «закрытие», как вы говорите, старинных обозначений?
– Вы меня, кажется, не вполне поняли. В термине описания предусмотрены, а на самом деле в них нет необходимости. Понимаете? – необходимости!
Как-то странно всё выходило в этом отрезке нашей спонтанной полемики. Она пока оставалась вежливой, но стремительно взмывала вверх и могла стать разрушительной. Малейший перебор, и я не сумею повлиять на её исход. То есть – может разлететься в прах всё то ровное и благоприятное, что складывалось у меня с географом.
Я лихорадочно искал выхода. Тут имела уже значение даже пауза. Но и на неё не хватало времени. Я совершенно отчётливо осознавал, что запутываюсь больше, кажется, я, а не Владимир Петрович.
У него хоть и сумбур, но, похоже, какой-то выстроенный, давно и основательно обдуманный. Теперь это касалось географии как предмета. Для себя я в нём никогда не находил ничего привлекательного. Мореплавания, путешествия, открытия новых территорий, составление карт – это, наверное, нужно кому-нибудь, но не мне. С серьёзной, практической точки зрения географию современного образца в самом деле совершенно легко засчитать за пустое место. В давние годы в школе она давалась мне очень легко, будучи из предметов самой лёгкой. То же утверждали все в классе, где я учился. Не в пример тому, что говорят вокруг об истории, математике, физике, поэзии, о ней, как о формирующей наши представления о современном мире, больше не говорят вообще, разве что лишь изредка на скучных родительских собраниях.
Один мой знакомый уже в нынешнюю пору как-то случайно упомянул о ней таким манером, что её, мол, следует раз и навсегда вывести из учебных программ – и школьных, и вузовских. Дескать, познания в объёме этих программ любой школьник способен приобрести, прочитав пару популярных книжек или проведя с полдня в интернете. Всё тут выглядело определённым и очевидным. Однако значило ли всё отмеченное, что предмет следовало игнорировать? Ведь он получает наполнение в условиях развития науки и техники. Там столько проблем! И учитель, само собой, не говорит же о географии только, так сказать, в её самом простом, бытовом, что ли, обозначении. И как теперь мне выразить согласие с ним, моим неожиданным оппонентом?
Если я соглашусь, то, значит, поддержу его, а это не что иное как одобрение его позиции, противоречащей делу, которым он занят. Не годится. Мы же не в детской игре, где поддавки используются, чтобы необидно стимулировать сообразительность у ребёнка.
Поражало то, что, как и заявил Солодовников, тема оказалась и очень простой, и очень сложной одновременно. Простой для него – поскольку он её уже практически успел и развить, и чуть ли не закрыть. Нет необходимости! А для меня она чересчур сложная. Поскольку я был вынужден рассуждать не со знанием дела и обстоятельств, а вообще, отвлечённо, и я не могу, не готов поставить точку на обсуждении исключительно из незнания или из банальных представлений.
Что я под необходимостью должен иметь в виду, что подразумевать в ней?
Я не знал, как выйти из неприятной для меня ситуации. Привести в пример свою работу в качестве сборщика новостей? Когда-то сфера бытового и политического оповещения в государстве тоже ведь была цельной. Её главными действующими лицами были посыльные, вестовые и глашатаи. Потом появились почта, газеты, телефон, агентства, радио, телевидение, теперь вот ещё интернет. Но что я скажу Владимиру Петровичу? Что новости, перемещение которых приобрело широчайший размах, хоть и предусмотрены, но необходимости в них уже нет? Нелепость. Учитель вправе сказать, что я мелю чепуху. Однако, что же с географией? Я не услышал каких-то особенных доводов, почему её надо называть пустой, а меня уже вроде как прижали к стене. Доводы могут, наверное, быть и поотчётливее тезиса о туманной необходимости…
– Всё-таки…– промямлил я,
