открыл её и пропал у меня из виду.
История с ним потекла по тому же руслу, что и во всё предыдущее время нашего знакомства. Но уже с поправкой на установившуюся новую меру неподдельного уважения и внимательности друг к другу. Сколько раз могло случиться, что мы не удержались бы на высоте, куда поднялись, ещё только в общих очертаниях представляя себе, что такое мы ищем и открываем в общении и каждый в самом себе. Дорогой была та мера-поправка. Теперь, чтобы её сохранить, не стоило жалеть ничего. Но так уж бывает, что всё, устремляемое к идеальному, рушится легче всего, причём, как правило, от самой незначительной мелочи.
В этот раз было именно так.
Тёплое время года сменилось прохладным и затем холодным. Я пропадал на работе, мои командировки по каким-то обстоятельствам участились и затягивались. Иногда они шли одна за другой, так что дома удавалось бывать накоротке, недолго. Владимир Петрович как-то угадывал моё присутствие в городе, приходил в гараж, брал в долг или отдавал взятое.
Я в этой череде наших встреч видел нечто унижающее учителя, хотя он, казалось, даже думать об этом себе не позволял. В холод ли, в слякоть да ещё почти каждый раз в темноте, я-то при своём деле, но ему же надо ловить, заставать меня, звонить, приехал ли я, это не годится, говорил я себе. Однажды сказал ему:
– Вам, насколько я понимаю, неудобно затрачивать вот так время, чтобы заставать меня. Лучше бы заходить ко мне на квартиру. Я скажу своим, что это важно и для меня, и для вас.
– Не знаю, право. Моя репутация…
– Ну, что вы. Давайте условимся. Хотите, так я сам буду звонить, когда нахожусь на месте.
– Уважая вас, принимаю ваше предложение. Но что до звонков с вашей стороны – увольте. Мало вам своих забот.
На том и остановились.
Он несколько раз появлялся у меня в жилище. В новых рамках вёл себя сначала очень пугливо, насторожённо, неуверенно, сильно смущался, если кто из домашних выглядывал из какой-то из комнат или из кухни или проскальзывал мимо. Не хотел проходить от двери; стоя у неё, на половичке, торопливо отдавал мне или брал, произнося почти всегда одинаково слова благодарности или обещания отдачи. Замечать какую-нибудь худую перемену в состоянии его духа во время таких наших встреч мне не доводилось.
Однажды я подхватил воспаление лёгких. Меня уложили в больницу. Уже под самую выписку обнаружили какие-то осложнения. Понадобилось остаться. Лечение давалось плохо, и меня перевели на обследование в другую больницу, а затем и в другой город, в столичную клинику. В общей сложности я провёл на лечении больше четырёх месяцев. Ещё только заняв больничную койку, я наказал домочадцам, если учитель будет появляться, чтобы с ним обходились потактичнее и повнимательнее. Больших накладок по этой части не последовало, и всё же беда нашла нас. Я, конечно, имею в виду и Владимира Петровича, и себя.
Началось уже в первый его приход в мою квартиру в период моего отсутствия. Он принёс долг купюрой, стоимость которой ровно вдвое превышала величину возвращаемого; никак не удавалось её разменять. Горемыка учитель как-то очень возбуждённо топтался на пороге, потел от напряжения, надеясь, что сдача найдётся. Но её не оказалось, и он, краснея и путаясь, только с большим трудом наконец-то отыскал выход из положения. Он оставил купюру и, уходя, сказал, что как-нибудь заглянет.
Его не было довольно долго. Видимо, он рассчитывал, что скоро я приду из больницы, и ситуация для него упростится. Обходился без денег, которые привык занимать у меня. А между тем остаток, сдачу от возвращённой им суммы долга, моя жена положила на полочку над вешалкой, здесь же, у входной двери. Она тем самым намеревалась не тратить лишнего времени и разговоров при случае, когда бы пьяница соизволил придти, чтобы забрать кровные. Каждый раз при посещениях меня я спрашивал домочадцев, не смахнул ли кто деньги с той полки, зайдёт человек – чтобы никакой задержки с возвратом оставленного им не было допущено.
Все мои указания были учтены. В последующем пошло ровно, только по-особенному. Деньги, которые Солодовников забрал как полагавшуюся сдачу ему, он, по забывчивости или в замешательстве ещё от предыдущего инцидента, принёс обратно, уже как возврат собственного долга. В то время в квартире была моя родственница, ничего не знавшая ни о пьющем учителе, ни о наших с ним денежных отношениях. Она как раз находилась тут одна. Моя жена куда-то ушла и когда вернулась, то в суете не очень-то сумела разобраться в объяснениях родственницы о приходившем каком-то человеке, соседе. Не дав себе труда подсчитать, которого это раза был принесённый долг, супруга преспокойно положила сумму на ту же полку у входной двери.
С тех пор так получалось, что заёмщик брал у нас деньги как бы из своей кассы
По поводу такой случайно установившейся, очень простой и удобной ссудно-расчётной схемы можно было даже развести некоторый юмор. Дескать, вот какое бывает. Мы все, кто составлял наше домашнее сообщество, действительно от души прошутили возникшую ситуацию. Но договорились, что менять схему не нужно, иначе заёмщик, узнав, что над ним посмеялись, может обидеться.
Лучше бы описанного не происходило! В истории близилось окончание, и оно было очень печальным.
Учитель географии, сбитый, видимо, с толку моим растянувшимся отсутствием, не удержался в установившихся параметрах. Запил с превышением нормы. Выпрошенные у своей жены деньги он, вместо того, чтобы в виде «долга» положить в свою «кассу», протратил. Моментально возникла ситуация разбалансированности в его действиях, в ощущениях, в общем состоянии. На него нахлынуло раздражение, усталость, он не знал, что предпринять. Пустился искать взаймы. В конце концов решился опять зайти в мою квартиру. Куда ещё он мог теперь направиться в первую очередь? Не откажут, думалось, наверное, ему.
Болезненный, какой-то зажатый, быстро опустившийся, он стоял на уже знакомом половичке и что-то говорил. Той же моей родственнице, которая снова оказалась дома одна. Зная теперь пришедшего и ещё то, что деньги для него поступают от него же и лежат на ближайшей к порогу полочке, она, не вникая в детали, протянула к ней руку, пошарила на ней, ничего не обнаружила, и, разведя в стороны ладони, сделала перед пьяницей весьма характерный жест, обозначавший, что помочь ничем не может.
От неожиданности и растерянности, что так выходит, Владимир Петрович непроизвольно развёл руками, тоже как бы говоря то, что сказали ему, остолбенело поторчал ещё пару секунд на половичке, закрыл лицо руками, повернулся
