причислены в притч русских антиквариев. Их называют архивным юношеством. Это наши петиметры, фашьонебли [74], женихи всех невест, влюбленные во всех женщин, у которых только нос не на затылке и которые умеют произносить: oui и non. Они-то дают тон московской молодежи на гульбищах, в театре и гостиных. Этот разряд также доставляет Москве философов последнего покроя, у которых всего полно через край, кроме здравого смысла, низателей рифм и отчаянных судей словесности и наук» (Булгарин Ф. «Иван Выжигин», гл. XVI). На основании этого Булгарин прозрачно намекнул в «Северной пчеле» (1830, № 35), что пушкинские стихи об архивных юношах — плагиат. Однако стихи эти появились в черновиках задолго до опубликования «Выжигина».
Отношение П к любомудрам не было отрицательным — в определенные моменты между ними даже намечалось сближение (см.: Аронсон М. И. «Конрад Валленрод» и «Полтава». — Пушкин, Временник, 2, с. 43–56; Канунова Ф. 3. Пушкин и «Московский вестник». — «Учен. зап. Томского ун-та», 1951, 16, с. 91–114; Тойбин И. М. Пушкин и Погодин. — «Учен. зап. Курского гос. пединститута», 1956, вып. V, с. 70–122). Однако бытовой тип «архивного юноши» вызывал у него ироническое отношение.
10 — К ней как-то Вяземский подсел (в печатном тексте — «В» — VI, 652)… — П. А. Вяземский писал по этому поводу: «Эта шутка Пушкина очень меня порадовала. Помню, что я очень гордился этими двумя стихами» («Русский архив», 1887, № 12, с. 577).
14 — Осведомляется старик… — Комментарий П. А. Вяземского: «Пушкин, вероятно, имел в виду И. И. Дмитриева» (там же).
L — Строфа противопоставлена «театральным» строфам первой главы: вместо апофеоза русской драмы и театра в ней дана картина упадка.
1-2 — …Мельпомены бурной
Протяжный раздается вой…
Отрицательное отношение П к русским трагедиям и трагическому театру его поры, выраженное в этих стихах, связано с его размышлениями в период создания «Бориса Годунова». В 1830 г. П писал: «…я твердо уверен, что нашему театру приличны народные законы драмы Шекспировой — а не придворный обычай трагедий Расина <…> Дух века требует важных перемен и на сцене драматической» (XI, 141).
5 — …Талия тихонько дремлет… — Талия — муза комедии. Цензурный запрет, наложенный на «Горе от ума», и общий застой русской комедии в середине 1820-х гг. определили скептическое отношение П к комическому театру тех лет.
LI, 1 — Ее привозят и в Собранье. — Имеется в виду Благородное собрание, помещавшееся на Большой Дмитровке. Московское благородное собрание — здание, в котором, в соответствии с Жалованной дворянству грамотой (1785) производились дворянские выборы. Здесь же давались балы и спектакли. Ныне Дом Союзов (угол Пушкинской и пр. Маркса).
LII, 5–8 — Но та, которую не смею… — Комментарий П. А. Вяземского: «Вероятно Александрина Корсакова, дочь Марии Ивановны, после княгиня Вяземская» («Русский архив», 1887, № 12, с. 578). П был увлечен А. Корсаковой. О драматической истории ее отношений с П см.: Гершензон М. Грибоедовская Москва. М., 1916; Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л., 1975, с. 197–202).
LV, 6-14 — Помещенное в конце седьмой главы «вступление», выдержанное в условных формулах классицизма (ср.: в «Чужом толке» (1794) Дмитриева: «Тут как?.. Пою!.. Иль нет, уж это старина!» (см. с. 245), представляет собой пародию.
Fare thee well, and if for ever
Still for ever fare thee well.
Byron
Эпиграф — начало стихотворения Байрона «Fare thee well» из цикла Poems of separations («Стихи о разводе»), 1816. («Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай»).
Толкование эпиграфа вызвало полемику. Бродский писал: «Эпиграф может быть понят трояко. Поэт говорит «прости» Онегину и Татьяне (см. L строфу); Татьяна посылает прощальный привет Онегину (продолжение в стихотворении Байрона: «Даже если ты не простишь меня, мое сердце никогда не будет восставать против тебя»); Онегин этими словами шлет последний привет любимой» (Бродский, 276). Однако еще в рецензии на первое издание книги Бродского А. Иваненко, указав на допущенные тогда ошибки в переводе эпиграфа, заключал: «Смысл эпиграфа, конечно, только один; слова о прощаньи навсегда даны «от автора», но могут относиться только к прощанью героев друг с другом, а не к авторскому прощанью с ними» (Пушкин, Временник, 6, с. 526). Вопрос в трактовке Бродского представляется излишне усложненным. Он решается непосредственным обращением к тексту XLIX строфы, где автор прощается с читателем своего романа:
…я хочу с тобой
Расстаться нынче как приятель.
Прости…
(VIII, XLIX, 2–4),
и к строфе L, где дано прощание автора с героями и романом в целом.
Ср. стихотворение «Труд»:
Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний…
(III, I, 230).
Смысл эпиграфа проясняется и текстологически: он появился лишь в беловой рукописи, когда П решил, что восьмая глава будет последней.
I, 1–2 — В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал…
автореминисценция из стихотворения «Демон»:
В те дни, когда мне были новы
Все впечатленья бытия
(II, 1, 299).
Отсылка эта была понятна читателям пушкинской поры: «Демон», одно из наиболее популярных стихотворений П (опубликованное под названием «Мой демон» в «Мнемозине», ч. III, 1824), было через два месяца перепечатано в «Северных Цветах на 1825 г.» А. Дельвига, затем вошло в «Стихотворения Александра Пушкина». СПб., 1826, а через неполных три года — в новое издание: «Стихотворения Александра Пушкина», ч. I. СПб., 1829. В. Одоевский посвятил ему специальное рассуждение в статье «Новый демон» («Мнемозина», ч. IV, 1824 — фактический выход в октябре 1825 г.). Статья эта, а также, быть может, устные споры вокруг стихотворения, по мнению Ю. Г. Оксмана, вызвали пушкинский набросок статьи <О стихотворении «Демон»> (См.: Пушкин А. С. Собр. соч. В 10-ти т. Т. VI. М., 1976, с. 453). Отсылка к «Демону» имела глубокий смысл: стихотворение, написанное в момент творческого перелома, создало первую у П концепцию его собственного духовного развития. Сам П резюмировал ее так: «В лучшее время жизни сердце, еще не охлажденное опытом, доступно для прекрасного. Оно легковерно и нежно. Мало по малу вечные противуречия существенности рождают в нем сомнения, чувство [мучительное, но] непродолжительное. Оно исчезает, уничтожив навсегда лучшие надежды и поэтические предрассудки души» (XI, 30). Таким образом, история души автора рисовалась как смена первоначальной наивной ясности периодом острых сомнений, за которым последует спокойное, но глубокое охлаждение. В творчестве П имелась и другая, хотя и близкая концепция его
