Но в это мгновение в комнату, как ураган, влетела Лолита.
— Посмотри, отец. Это члены «Брахмо Самаджа» посылают такие анонимные письма.
Пореш прочитал письмо, полученное Лолитой. Считая, что вопрос брака Лолиты с Биноем втайне решен, автор письма не поскупился на всякого рода оскорбления и советы. Он приписывал также Биною разные дурные намерения, утверждал, что ему скоро надоест жена-брахмаистка и что, бросив ее, он женится вторично на какой-нибудь правоверной индуистке.
Харан взял письмо из рук Пореша и, прочитав его, вернул Лолите.
— Тебя рассердило это письмо, Лолита, — сказал он. — Но не ты ли сама дала повод для него? Скажи нам, как могла ты своей рукой написать вот это?
В первое мгновение Лолита не нашлась, что ответить.
— Так это вы переписываетесь с Шойло относительно меня?! — произнесла она наконец.
— Помня о своем долге по отношению к «Брахмо Самаджу», — Харан уклонился от прямого ответа, — Шойло вынуждена была переслать твое письмо мне.
— Скажите же раз и навсегда, что угодно «Брахмо Самаджу»? — спросила Лолита, гордо выпрямившись.
— Я, кажется, единственный человек во всем «Брахмо Самадже», который не верит в сплетни о тебе и Биное-бабу, однако мне хочется из твоих собственных уст услышать решительное опровержение.
Глаза Лолиты загорелись гневом. Дрожащими руками она сжимала спинку стула.
— А, собственно, почему вы этому не верите? — спросила она.
— Ты слишком взволнована сейчас, Лолита, — сказал Пореш-бабу, кладя ей руку на плечо. — Мы поговорим об этом после…
— Раз уж мы начали этот разговор, так давайте продолжим его. Замалчивание ни к чему хорошему не приведет, Пореш-бабу! — вмешался Харан.
Услышав это, Лолита окончательно возмутилась:
— Отец никогда ничего не замалчивает. Он ведь не вы! Знайте, что правды он не боится, она для него дороже «Брахмо Самаджа». Что же касается меня, то я не считаю для себя брак с Биноем-бабу чем-то невозможным или оскорбительным!
— Разве он решил вступить в «Брахмо Самадж»? — спросил Харан.
— Никто ничего не решал. И я вообще не вижу, зачем это нужно.
До сих пор Бародашундори хранила молчание. В душе она мечтала, чтобы Харан-бабу одержал верх в этом споре и Порешу пришлось бы признать свою вину и раскаяться. Но дольше удерживаться она не могла.
— С ума ты сошла, что ли, Лолита? — воскликнула она. — Что ты говоришь?!
— Нет, ма, — ответила Лолита, — я не сошла с ума. Я отвечаю за каждое свое слово. Я не потерплю, чтобы меня опекали все, кому не лень. Я хочу быть свободной от «Самаджа», от Харана-бабу и от всех ему подобных.
— Под свободой ты, очевидно, подразумеваешь отсутствие всяких сдерживающих начал? — ехидно спросил Харан-бабу.
— Нет, — ответила Лолита, — я подразумеваю под ней свободу от подлых нападок, от рабского преклонения перед ложью. Почему «Брахмо Самадж» считает возможным мешать мне делать то, в чем сама я не вижу ничего дурного, ничего, противоречащего моей религии? Почему он становится на моей дороге?
— Вот видите, Пореш-бабу, — вызывающе заявил Харан. — Я всегда знал, что в конце концов произойдет что-нибудь подобное. Как я ни старался предостеречь вас, мои усилия оказались тщетными.
— Вот что, Харан-бабу, — сказала Лолита. — Позвольте и мне предостеречь вас: не заноситесь настолько, чтобы поучать людей, которые во всех отношениях стоят выше вас. — И с этими словами она быстро вышла из комнаты.
— Что же это такое творится? — воскликнула Бародашундори. — Давайте подумаем, что нам остается делать?
— Нам остается исполнять свой долг, — ответил Пореш-бабу. — Но когда страсти кипят, очень трудно решить, в чем именно он состоит. Извините меня, но сейчас я не в состоянии обсуждать этот вопрос. Мне нужно побыть одному.
Когда Шучорита услышала о том, что произошло, она решила, что Лолита своей выходкой сильно осложнила и без того запутанное положение. Некоторое время она сидела молча, а затем, обняв сестру, сказала:
— Знаешь, дорогая, все это меня очень пугает.
— Пугает? Почему?
— «Брахмо Самадж» взбудоражен до предела, — сказала Шучорита, — предположи, однако, на минуту, что Биной-бабу вовсе и не думает…
— Он подумает, — твердо ответила Лолита, но невольно потупилась при этом.
— Ты же знаешь, Пану-бабу уверял мать, что Биной никогда не согласится жениться на тебе, если ради этого ему придется порвать со своей общиной. Отчего ты не подумала о всех препятствиях, которые стоят перед вами, прежде чем сказать это Пану-бабу!
— Не воображай, пожалуйста, что я жалею об этом, — вскипела Лолита. — Если Пану-бабу и все его приспешники решили, что достаточно загнать меня, как дикого зверя, на край бездны, и я тут же дамся им в руки, то они жестоко ошиблись. Они не знают, что я предпочту прыгнуть в эту бездну, чем оказаться во власти гавкающей своры их гончих.
— Давай посоветуемся с отцом, — предложила Шучорита.
— Могу тебя заверить, что отец ни за что не примет сторону преследователей. Он никогда не стеснял нашу свободу и никогда не сердился, если мы в чем-нибудь не соглашались с ним. Разве когда-нибудь пользовался он авторитетом «Брахмо Самаджа», чтобы заставить нас замолчать? Как часто ма сердилась на него за это, но отец боялся одного, как бы мы не потеряли смелости мыслить самостоятельно. Так неужели ты думаешь, что, воспитав нас в таком духе, он возьмет и отдаст меня в руки всех этих тюремных надзирателей из «Самаджа» вроде Пану-бабу!
— Хорошо, допустим, отец не станет препятствовать, — сказала Шучорита. — Но, скажи, как ты намерена поступить в дальнейшем?
— Если вы все предпочтете не вмешиваться, я сама…
— Нет, нет! — встрепенулась Шучорита — Только не ты, дорогая. Я уже придумала, что надо делать.
В тот же вечер Шучорита собралась пойти поговорить с отцом, но он сам пришел к ней. У него вошло в привычку каждый вечер выходить в эту пору в сад и гулять там в одиночестве, погрузившись в свои думы. Ему казалось, что в этот час, когда над землей царят прозрачные сумерки, его душа очищается от темных пятен, оставленных дневными заботами, и на нее снова нисходят мир и тишина, без которых он не мыслил ночного отдыха. Сегодня, однако, он пожертвовал своей вечерней прогулкой и душевным покоем, который она приносила ему. При виде его измученного, осунувшегося лица сердце Шучориты болезненно сжалось: так смотрит нежная мать на ребенка, разметавшегося в жару и забытьи, вместо того чтобы весело шалить и резвиться со своими сверстниками.
— Ты, наверно, уже обо всем слышала, Радха? — мягко спросил Пореш.
— Да, отец, я все знаю, — ответила Шучорита. — Но скажи мне, чего ты боишься? Почему ты так встревожен?
— Я не боюсь. Меня тревожит лишь одно: сможет ли Лолита выдержать натиск той бури, которую сама вызвала? Часто в минуты возбуждения в нас слишком громко говорит самолюбие и молчит разум, но когда потом нам приходится пожинать один за другим плоды своих поступков, не у всех находятся силы вынести это. Достаточно ли хорошо взвесила Лолита все последствия, когда решила поступить так, как поступила?
— Одно я могу сказать тебе с уверенностью — никакие гонения со стороны «Самаджа» не сломят Лолиту.
— Я хочу быть уверенным, — ответил Пореш, — что Лолита не затеяла всего этого сгоряча.
— Нет, отец, — промолвила Шучорита, опустив глаза, — будь это так, я бы никогда и слушать ее не стала. Просто, получив неожиданный удар, она сказала то, о чем уже давно и серьезно думала. И не такая она, чтобы ее можно было сейчас остановить или помешать ей. И потом, отец, ведь Биной-бабу очень хороший человек.
— Да, но согласится ли он вступить в «Брахмо Самадж»?
— Этого я не могу сказать с уверенностью. Отец, а может быть, нам сходить к матери Горы-бабу. Как ты считаешь?
— Я уже и сам думал об этом. Мне кажется, было бы хорошо, если бы ты навестила ее.
Каждое утро Биной заходил к себе домой. Поднявшись сегодня в свою комнату, он обнаружил на столе письмо. Письмо было без подписи. Неизвестный автор убедительно советовал Биною воздержаться от брака с Лолитой и предупреждал, что, женившись на ней, он не только навлечет на себя всякие беды, но сделает несчастной и саму Лолиту. В последних строках письма грубо говорилось о том, что если юноша все же отважится взять Лолиту в жены, то ему не мешает помнить о том, что у девушки слабые легкие и врачи опасаются чахотки.
Прочитав письмо, Биной совершенно растерялся. Он никогда не предполагал, что кто-то был способен на такую откровенную ложь. Ведь все и так должны были понимать, что принадлежность к разным религиозным обществам делала их брак невозможным. Потому-то он и считал предосудительной свою любовь к Лолите. Из письма же явствовало, что их брак считается делом решенным, и при мысли о том, как чернят в связи с этим Лолиту в «Брахмо Самадже», у него стало нехорошо на душе. Его смущала — нет даже больше — стыдила мысль, что имя Лолиты, склоняя на все лады, ставят рядом с его именем. Он представлял, как должна упрекать себя Лолита за прежние приятельские отношения с ним, как проклинает она день их первой встречи; по всей вероятности, она никогда больше не захочет видеть его.
