несмекалистых!
Нахожу в боковине фонарик на батарейках. Светит не очень, но сносно. И пошла работа. Ни ветерка. Тепло. Местность предстаёт какой-то умиротворённой, пахучей, ласковой, щедрой. А в довершение показывается луна! Гриб-одиночку или целую стайку замечаешь как-то совсем просто. Не мешают ни редкие хилые островки подлеска, ни уже по-осеннему подсохшие и легко, податливо шелестящие пучки травяных стеблей. Башенки, будто поддразнивая, слегка просветятся шляпками, и – ничего больше уже не замечаешь; кажется, не нужна и фонарная подсветка. Добычу меряю на ведро, которое постоянно беру в рейсы. Уже пять, шесть… Бог ты мой! А я почти не схожу с места. Машина всего в каких-то двухстах шагах. Касаешься очередного гриба, чувствуешь его тугую покорную плоть и растёшь душой, уверенностью, радостью. За себя. За такую роскошь ранней наступающей ночи. За настоящее, великое везение.
Заполнен багажник. На полу расстилаю рабочий халат и всё, что можно расстелить под добычу. Больше некуда. Баста. В груди бьётся волнение. Блаженный срок. Повторится ли когда-нибудь подобное?
Забрался я довольно далеко. Проезжая на обратном пути селом, вновь увидел моих проводниц. Они уже давно вернулись, собрав свеженьких на раз. Отдыхали на той же скамье. Я поделился с ними своей удачей и своим приёмом. Ответил на вопрос, где собирал. Чуть ли не в один голос женщины ахнули:
– Так ведь то – волчья дорога. Только месяц назад стая там загубила заблудшую корову. Соседей наших, вон – того дома. И здешнего лесника звери однажды встретили, еле отбился. Да там от серых и всегда какие-нибудь неприятности. Ну, парень, тебе, считай, повезло не только с грибами. Нас туда калачом не заманишь. Вот не успели предупредить…
Я распрощался.
На трассе я всё ещё был во власти впечатлений от волшебства, в котором я оставил ночной лес. Находясь там, мог ли я думать о чём-то, кроме огромной к нему благодарности, благоговения перед ним? Думать об опасности? Наверное, должен бы. О том, что, возможно, где-то вблизи пробирается к своей цели злобная стая, не пощадившая бы ничего живого.
Знай я об этом, вряд ли бы коснулось меня очарование незабываемой ранней осенней ночи в лесу. Не коснулись бы такой восторг и такое удовольствие – оттого, что я в одиночку, не ощущая страха и даже вовсе забыв о нём, как бы восходил над убаюкивавшим меня ландшафтом – притихшим, умиротворённым, застывшим под ровным искрящимся небесным сиянием. Светом, пролитым к самой земле. Укреплявшимся не только луной, но ещё и фонариком на батарейках…
Интеллектуальные посмешки
I. РУКОПИСЬ ПО ПРЯМОМУ НАЗНАЧЕНИЮ
Изо всех дискуссий, где обсуждаются новые и ещё не опубликованные художественные произведения, наиболее острыми и откровенными, а, значит, и наиболее полезными бывают те, что имеют место в литературных объединениях. Там, где к объекту литературы, к художественной словесности, к слову и языку всегда сохраняется трепетное, искреннее и даже какое-то возвышенное, романтическое отношение. Оно и понятно: в объединениях встречаются не профессионалы, а любители; на очередное заседание можно придти каждому, кто желает, даже с улицы, не будучи известным хоть кому-то из собирающихся. И с возрастным «цензом» тут очень просто: устанавливать его не считается нужным. На равных все – от подростков до глубоких старцев.
В большинстве у таких кружков нет какого-либо официального покровительства. Это сходки свободных и независимых людей. Имеющие наклонности к сочинительству посещают заседания с надеждой войти в литературу, не затрачивая многих лет на её постижение по спецпрограммам и притом максимально честным путём, не прибегая к протекциям, лишь через предметы личного художественного творчества. К моменту первого появления автора на пороге объединения написанных вещей у него может быть не обязательно много, нередко – всего-то одна-единственная. Причём, как правило, далеко не лучшего качества. Но требования при оценке любого текста неизменно высоки для всех, в том числе и новичков.
Духом полнейшей непредвзятости бывают насыщены уже так называемые вводные выступления участников заседаний, когда оглашаются сведения об авторе и о тех произведениях, которые он принёс с собой. Уже в такие минуты ему доводится слышать о своих творениях жёсткое, рубящее и обидное, чего он может совсем не ждать. Дальше всё развивается от этого начала. И не каждый способен выдержать подобный экзамен, не сорваться и не уйти, сердито хлопнув дверью.
Как раз это вполне устраивает остальных!
Они вне сомнений насчёт того, что «избиваемый» или «выпоротый», если он не ушёл сразу и даже если ушёл, уже очень скоро сам признает критику справедливой, и, когда в его присутствии в разбор поставят кого-то другого, будет столь же требовательным и строгим.
Надо ещё сказать, что атмосфера свободности, интеллектуальной раскованности и независимых дискуссионных оценок – особенности, которыми литературные объединения известны не только сегодня; так было и раньше, в те уже заметно отдалившиеся времена, когда ввиду идеологических запретов искренне, прямо и сполна выражать личные мнения людям удавалось, пожалуй, лишь на квартирных кухнях. Справедливость требует отдать должное властям той суровой и дрянной эпохи: они не препятствовали работе любительских литкружков и, хотя хорошо и много знали о них от подсылаемых тайных информаторов, но гонений на неугодных не устраивали. Мне, по крайней мере, о чём-то подобном слышать не приходилось. Хранителям идеологии и их приспешникам хватало неустанной опеки над литераторами настоящими, профессионалами, членами государственного писательского союза, а также недопущенными в него или выставленными из него, – если их замечали в непозволительном инакомыслии.
И какой же человек, обожающий литературу и ощутивший себя свободным в дискуссиях да ещё и в некотором смысле – талантливым, не горазд активно, в меру своих амбиций и темперамента, выразиться не только в художественном слове, но и в юморе или в розыгрыше?
Зуд искушения затрагивает, наверное, каждого, состоящего в кружке. И потому ирония в отношениях между любителями иногда просто плещет через край. Разумеется, больше всего за пределами заседаний, – не в той серьёзной обстановке, когда обсуждаются достоинства и недостатки свежих текстов и где каждому есть чего прибавить в собственный опыт. Однако нередко она проявляется и здесь.
Поскольку наибольший отрезок моей жизни приходился на ту, прошлую эпоху, любопытное по этой части я приведу как раз из того периода.
Как-то в объединении «Океан», которым я руководил, целое заседание ушло на разбор отрывка из стихотворения Каролины Павловой. Его на потеху выдал за своё творчество новичок из портовых грузчиков, филолог по образованию, до устройства в порт работавший преподавателем русской литературы в каком-то из советских вузов и уволенный оттуда как неблагонадёжный.
