Валерий Вотрин{6}
ФРЭНСИС КУОРЛЗ (1592–1644)
Как два крутобережных ручейка,
Что весело по камешкам бегут
И, дольний путь пройдя издалека,
К груди сребристой Темзы нежно льнут,
Где плещутся в струящейся волне, —
Так я Любезному принадлежу,
Любезный — мне.
Вот так нашлись мы; обойдя весь свет,
Вот так слились мы, стали заодно;
Нужды уж нет возобновлять завет,
Зане Он — пламя, я же — волокно, —
Мы душами переплелись вполне:
Так я Любезному принадлежу,
Любезный — мне.
Когда б Цари высокие, чья власть
Раскинулась во всяк земной предел,
Сулили мне своих владений часть, —
Иной бы доли я не восхотел;
Их роскошь не чета моей казне:
Пускай мир им принадлежит,
Любезный — мне.
Как розы алые в садах,
Или как дерево в цветах,
Иль как боярышник весной,
Или как первый луч дневной,
Или как солнце, или тень,
Иль краткая Ионы сень, —
Так человек: нить спрядена —
И уж обрезана она.
Все розы вянут, цвет редеет,
Весна проходит, день темнеет,
Садится солнце, тень бежит,
Сень гибнет, век людской изжит.
Как чувственной услады миг,
Или как утра яркий блик,
Или как дождь, или мороз,
Иль Вавилонской башни нос,
Иль как минуты иль часы,
Или расцвет младой красы,
Так человек: за жизнь венец
Раз-два примерил — и конец.
Услады минут, блик темнеет,
Морозы сходят, дождь редеет,
Во прахе башня, час-беглец,
Краса увянет — и конец.
ДЖЕРЕМИ ТЕЙЛОР (1613–1667)
Душа стремит к тебе, Господь,
Спасенья вечного исток:
Восстала плоть,
Смири клинок,
Поставь преграду, Боже наш,
Распрашь
Уставший дух, чтоб не скорбя
Вспарить я в крин небесный мог,
Где в честь Тебя,
Владыка-Бог,
Отру я присно слезы с глаз
В тот час.
Попрал еси Ты смерть стопой,
Преславно победивши ад,
Дух святый Твой
Исшел, стократ
Спася заблудших; освети
Меня в пути.
Когда ж умру, то вознеси
Над тленной плотью, чтоб душа
На небеси,
К святым спеша,
Нашла покой в твоих руках
В веках. Аминь.
Жуткий мрак, уныл и зрим,
И беспросветная ночь,
Стон тысяч душ невыразим,
Свет им увидеть невмочь.
В каждом углу таится гад,
Распространяя смрад:
Море серы, толща льда —
Вся услада для павших сюда.
Ехидна из жара —
Вот кара,
Обреченная длиться вовеки.
Боже, Владыка ночи и дня,
Веры моей броня,
Славы, гимнов и певцов
И пальмовых венцов
Полон Храм Твой незрим.
О Всемогущий,
Жезл удержи гнетущий,
Что сокрушает наши чресла испокон.
Постави милость нам в закон,
И аще гнев Твой несдержим,
Погибнем днесь,
И никого не станет здесь
Хвалу взнести
Тебе, кто души смог спасти.
Смилуйся.
Дональд шел в горы, голодный и хмурый,
Дональд спускался вниз, тощий и ярый,
Гнезда кукушкины вычистить правильно.
Славьтесь, король и Дональд Мак-Гиллаври!
Стань при весах ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Стань при весах ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Уравновесь чаши ты правильно.
Выкинь фальшивку вон, Дональд Мак-Гиллаври.
Дональд вновь в горы бежал, как помешанный.
Как сумасшедший, гадюкой укушенный,
Ждут не дождутся все Дональда лодыри.
Славьтесь, король и Дональд Мак-Гиллаври!
Стань же ткачом ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Стань же ткачом ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Мерою меч свой выбери правильной,
Смерь их по полной, мой Дональд Мак-Гиллаври.
Знают меч Дональда хищники наглые,
Грыз Дональд кости голые с голоду,
Нету вернее всем вигам погибели,
Чем беспощадный Дональд Мак-Гиллаври.
Стань же портным ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Стань же портным ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Крой их, и шей их, и вымечи правильно.
Славьтесь, Иаков и Дональд Мак-Гиллаври!
Дональд не любит слова неповадные,
Вигов, их визга, их нововведения.
Время их вышло; они с ним не справятся.
От его кары они уж не скроются.
Стань чеботарь ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Стань чеботарь ты, Дональд Мак-Гиллаври!
Сшей их, прошей их, подбей их по правилам.
Славьтесь, Иаков и Дональд Мак-Гиллаври!
Дональда смяли посулами льстивыми,
Дональда взяли обширными землями,
Много обетов, да ждется суленое.
То-то скор Дональд на слово соленое.
Стань же ты дьяволом, Дональд Мак-Гиллаври!
Стань же ты дьяволом, Дональд Мак-Гиллаври!
Бей их, отступников, жги, чтобы сгинули.
Славьтесь, Иаков и Дональд Мак-Гиллаври!
ДЖЕРЕМАЙЯ ДЖОЗЕФ КАЛЛАНАН (1795–1829)
Средь вод Гугэн Бэрра есть остров зеленый,
Его нежит Аллуа волной оживленной;
В краях горных Десмонда сотни потоков
Сбегают в то озеро с горных истоков.
Здесь ясень растет, и обвислая ива
Игру резвых волн наблюдает бранчливо;
Они же, как дети, не вняв брани липкой,
Улыбку восхода встречают улыбкой.
А холмы окрест — вырывает их пламя
Из тьмы, когда бури полощется знамя.
И воды несутся под рев грома гневный,
Как кланы с высот на зов битвы вседневной;
И ярким огнем гребешки волн сверкают,
И криком орлы Муллах весь оглашают.
Едва ли то место на свете известно,
Что было б, как остров сей, барду прелестно!
Бывало, как солнце зависнет над Клэрой
И вереск осветит на склонах Иверы,
Спешил я к тебе, милый остров, из дому
Воздать свою почесть приюту благому
И вспомнить о бардах твоих, что толпою,
Собравшись на пустоши иль за скалою,
Решили бежать от саксонского гнета
И песней последней пронзили высоты.
О лиры сыны! В том краю одиноком
Сколь горд я бывал тем, что в сонме высоком
Певцов, чьею музыкой Эрин гремела,
Лишь я разбудил ее арфу умело,
И сызнова слились с журчаньем потоков
Мелодии древние горных чертогов,
И снова преданья седые восстали
С одра своего, где туманы блуждали.
Последний из бардов! ужели открыл я
Огонь твоей арфы, души твоей крылья?
В тот час, как сгустились в стране злодеянья.
Лишь песен твоих мне светило сиянье,
Жива здесь еще молодая свобода,
Что глас возвышает на горы и воды,
Взойдет звезда запада славным обетом
И землю зальет своим солнечным светом.
Я тоже прейду, — но меня вспомнят снова,
Когда встанет Эрин и сбросит оковы;
Придет Менестрель вешней, майской порою
С прекрасной свободной душой молодою
Слезу уронить над моею могилой
Там, где Эйвон Буи волной плещет милой,
Иль скромный венок бросить в реку сердечно
На память об арфе, уснувшей навечно.
Воспрянь, о лира, хоть тебе не вторит голос юн,
Покуда сила не ушла незримая из струн;
Слабеет жизни огонек в груди моей больной,
И всё ж взыграй, и после я улягусь на покой.
Ужель умру? Да будет так, и лучше я усну,
Чем с миром и судьбой вести бессрочную войну.
Приди же, хладный сон, укрой в объятиях скорей
От сгинувших надежд и грез, немеркнущих скорбей.
Но если б жить — чтобы подчас могучий песен вал,
Пронзенный светом золотым, в груди бы вырастал;
Но если б жить — чтоб самому прервать той песни сон,
Чьи звуки образом моим наполнят Альбион.
О, если б храбро биться я на поле бранном мог,
Я славу бы себе стяжал или в могилу лег;
Назвать бы мог тебя своей, всем существом любя,
Или с улыбкою почил, погибнув за тебя.
Но поздно, взяли верх они, и близок мой закат,
Вовек не сжать мне той руки, не встретить милый взгляд.
В собраньи будущих певцов мне песней не вспарить.
Усни же, арфа, навсегда, оставь меня грустить!
Пусть выигрыш их, но, Мэри, им не удался расчет —
В руинах сердца моего любовь еще живет.
От мысли этой можешь ты душою восскорбеть —
Что тщетно пел я, зря любил, — и должен умереть!
О Англия, каких обид в душе ни воскрешай,
Тебя люблю, отечество, прелестных песен край,
У гроба тешит мысль одна — мне спать в земле отцов,
Как менестрелю, и лежать средь вольных храбрецов.
HUSSA THA MEASG NA REALTAN MORE[4]