"Святая девственница, Суббота-царица..."
А вот евреи идут... Святая Суббота в небесах...
И раздается там звук флейты: "Как прекрасна ты, возлюбленная моя..."
Дочь твоя клонит голову к плечу, словно птица.
Вот встала она
И пускается в танец,
Встречая евреев,
Перепачканная кровью своей, а они — одеянье ее...
— Вот брат мой пришел! Слава Богу!
Где был ты, мой брат?
Почему не пришел ты спасти нас, брат мой?
Ведь я любила тебя, брат мой!
—Так танцует и спрашивает сестра моя.
Евреи стоят и плачут.
И я тоже стою и плачу.
Но не видишь ты, как сын твой плачет, мама!
Как холодно мне и как плохо!
Как вместит мое тело меня вместе с ужасом этим
И с этим плачем?
"Вместит. Как мир в себя вмещает
Всю скорбь нашей гибели, сын мой!
И как земля, что впитывает кровь и плоть нашу, сын мой!
Плачем этим живи, будто сталью чеканной.
Переплавь его в песнь. И гнев будет вечным огнем.
Вырой вечное русло Иордану этому слез:
Второе русло полноводному Иордану", —
Так ответила мне мама и не видно лица ее,
Ибо голос ее донесся с далекой звезды...
И сказал я: "Амен... Иордан к Иордану".
ЭПИЛОГ: ТАЙНА ДВУХ СЛОВ
/Перевод П. Гиля/
Лицо его — как лик детей из тех времен, когда в Иерусалиме,
багровом к вечеру, был Храм.
Он подошел к окну автомашины и сказал: Не уезжай!
Два слова... И в глаза ударил жар, все тело содрогнулось,
меч коснулся сердца.
И я ответил: Я не уезжаю... Но не сказал шоферу: Поверни!
И я уехал — вниз, все дальше вниз...
и предок мой пришел далекий,
И бархатной кипой из детства покрыл мне голову... Не уезжай!
Не покидают город-мать в осаде,
где Стена у подножья Святая святых.
Сгустились сумерки, кровь затемнела во мне,
и душе стало тесно.
— Я не уезжаю отсюда, никогда не уеду я больше...
Вот выжженные горные хребты,
укрытые ковром сухих колючек...
Жар слез моих и арфа вавилонских рек: вот эхо вечности.
Эти края, святые в трауре и в горечи сиротства, — мои,
И в конце лета пыль на винограднике ничейном —
собран виноград...
Эти края не описать словами, ибо они — сам образ,
Который надо видеть, пить, уйти в него,
Как те, что падали на меч свой испокон веков.
Я еду, еду... Но не уезжаю никуда
Из этих гор, где начиналось детство...
Вот синеет, мерцая, морской горизонт Иудеи...
Я и есть тот ребенок, что стоит у машины на горной дороге,
На том сторожевом посту, в Иерусалиме, исходящем кровью,
И говорит: Не уезжай! — всем, кто едет
К морским берегам...
Эти два слова — приказ и судьба всем, кто слышит.
Счастлив скиталец, который на зов их вернется.
Перевод П. Гиля
«Непохожи на собак мы для гоев...»
/Перевод А. Воловика/
* * *
Непохожи на собак мы для гоев...
Собаку они жалеют.
Ласкают её, даже целуют. Словно ребенка,
Милого всем домашним, балуют всегда.
И когда умирает собака, как жалеют гои её!
Не везли нас, словно овец на убой, в вагонах,
Вели нас на уничтожение, словно овец прокаженных,
По красивым ландшафтам Европы.
С овечьими тушами они не делают того, что с телами евреев:
Перед убоем у овец не выдирают зубы,
И шерсть не сдирают с тел,
И не запихивают овец в огонь, чтобы была зола из живого,
И не развеивают золу над водами и стоками нечистот.
Есть ли еще сравнения тому, что сделали нам они?
Нету других сравнений / все слова только тени теней/ —
Только одна фраза — нету других сравнений!
Ибо каждой пытке в стране гоев
Есть сравнение одно: его пытали, словно еврея.
Каждый страх, каждый ужас, каждое одиночество или грусть,
Каждый шепот, каждый плач на земле
Будет сравним с еврейской судьбой.
Нет расплаты за наши муки, ибо мера им — этот мир.
Вся их культура — на нашей крови,
И вся совесть их — в нашем плаче.
ДУШИ ПРЕДКОВ МОИХ
/Перевод А. Воловика/
Не рассказывала мне мама, что слышала она,
когда рожала меня, —
пение ли ангельское или плач возле постели её.
Но говорили мне как-то, то множилась радость
в дома отца —
и плясали на столах и скамьях.
И в день восьмой причинили мне боль
во имя единства народа.
Так и рос мальчик, так и рос куст
несгорающей боли.
И теперь, в силе мужской моей, не знаю я:
в чем смысл той радости,
что множилась в доме отца, тридцать лет
тому назад.
И у ложа мужчины стоя, плачут ангелы детства,
что пришли ко мне,
как души предков в праздник Суккот.
Перевод А. Воловика
КАЖДЫЙ, КАК Я...
/Перевод А. Воловика/
Вошел я в страну нашу, словно в плавильную печь,
чтобы еще добавить
огня к огню. Чтобы добавить еще плоти
для ножа острого
нашей еврейской судьбы. И в час сумерек чувствую
я себя в стране
Израиля,
словно в разрезе раны глубокой —
и горько мне очень, но покинуть страну эту
я не хочу!
Ходит человек по свету и благословляет сладкие
листья, и я в горечи
моей благословляю, как он.
Иногда смотрю я в небо
наше прекрасное,
чья красота от царства... а царства внизу нету,
и у ног моих лишь
нагота, и пустыня, и свирепая грусть,
и в час сумеречный иду я к морю,
и кажется мне,
что слышу я,
как раззевая рты свои, говорят рыбы
языком человеческим мне
о сиротстве большом.
Мессия еще не пришел.
Перевод А. Воловика
ВСЯК ПОДОБЕН МНЕ
/Перевод Г. Люксембурга/
Как в пламя ада, я вошел в страну,
Добавив жар в огонь невыносимый,
Добавив плоти для кривых ножей судьбы еврейской.
И в сумерках я чувствую не дом,
А глубину большой смертельной раны —
из раны той не выйду я, хоть трижды горько мне!
Благословляют Господа за радость —
Его за горечь я благодарю.
Сквозь соль в глазах я с болью
На небо иудейское гляжу —
Оно прекрасней всех держав... А тут, внизу,
В помине царства нет,
Лишь нагота, пустыня и беда.
И в сумерках мне слышится над морем
Стон рыб морских. Разинув рты свои,
Мне плачутся они по-человечьи,
Скулят о нескончаемом сиротстве.
Машиах еще не пришел.
1928
Перевод Г. Люксембурга
ОКОНЧАНИЕ
/Перевод А. Воловика/
Один я здесь еще изрыгаю гнев
и несу свой гнев в типографию.
Из колодца, из которого пил я гнев свой,
завтра придет пить другой поэт,
на меня похожий, и слово боли
выйдет из уст его, словно из ножен...
Мир тебе, пришедшему мне вослед,
и поцелуй уст моих!
1929
Перевод А. Воловика
ЗАВЕРШЕНИЕ
/Перевод Е. и Р. Клоцвог/
Я здесь последний, что исполнен гнева,
И гнев и ярость отливаю в слово
И из колодца, где еще вчера
Испил я чашу скорби и печали,
Напьется тот, что вслед идет за мной,
И боль его пронзит холодным жалом стали
И разомкнет уста...
Пусть будет путь благословен и светел
Его — идущего за мной.
1929
Перевод Е. и Р. Клоцвог
Один я здесь исторгаю гнев,
в типографию несу этот гнев битвы.
Но из колодца, откуда я пил этот горестный гнев,
будет завтра пить поэт, что подобен мне,
и слово боли из уст его выйдет, как бритва.
Привет тебе, грядущий за мной,
и поцелуй моих уст.
1929
Перевод Е. Бауха
«Боже! Ты спас меня из Ура-Германии...»
/Перевод А. Воловика/
* * *
Боже! Ты спас меня из Ура-Германии, когда
бежал я от порога отчего дома и пришел целый
телом, но с разорванной душой, с Галилейским морем
слез в ней...
