«Я не могу простить себе…»
Я не могу простить себе —
Хотя другим я все простила —
Что в гибельной твоей судьбе
Я ничего не изменила,
Ничем тебе не помогла,
От смерти не уберегла.
Все, что твоя душа просила,
Все то, что здесь она любила…
Я не сумела. Не смогла.
Как мало на земле тепла,
Как много холода — и зла!
Мне умирать, как будто, рано,
Хотя и жить не для чего.
Не для чего. Не для кого.
Вокруг — безбрежность океана
Отчаяния моего —
Отчаяния торжество.
И слезы — не вода и соль,
А вдовьи слезы — кровь и боль.
Мне очень страшно быть одной,
Еще страшнее быть с другими —
В круговращенье чепухи —
Страшнее. И невыносимей.
В прозрачной тишине ночной
Звенят чуть слышно те стихи,
Что ты пред смертью диктовал.
Отчаянья девятый вал.
Тьма.
И в беспамятство провал –
До завтрашнего дня.
1958«Последнее траурное новоселье…»
Последнее траурное новоселье.
Мне хочется музыки, света, тепла,
И чтоб отражали кругом зеркала
Чужое веселье.
И в вазе хрустальной надежда цвела
Бессмертною розой, как прежде.
Смешно о веселье.
Грешно о надежде.
В холодной, пустой, богадельческой келье
Сварливая, старческая тишина
И нет ни покоя, ни сна,
И тянет тоскою из щелей окна,
Из сада, где дождь и промозглая слякоть.
Не надо, не надо!
Прошу вас не плакать.
«Ни спора с судьбой. Ни укора…»
Все чисто для чистого взора,
Н. Гумилев
Ни спора с судьбой. Ни укора.
Жара и усталость. Бреду
Одна вдоль чужого забора,
Одна, как повсюду на свете.
Закатные розы в саду,
На небе закатная роза
И те огорченья и эти
В победно-лучистом свете
Заката Апофеоза.
А ветер в асфальтном чаду
Вздыхает облаком сора: —
Все чисто для чистого взора
В земном и небесном аду.
«Все было, было, бы.. Лото под лампой…»
Мы играем не для денег,
А чтоб время провести.
А. Пушкин
Все было, было, бы.. Лото под лампой,
Старушки богаделки, старцы богадельцы —
От жизни старостью, как театральной рампой.
Вечернее лото — приятнейшее дельце
Пред тем как спать идти, с восьми до десяти.
Ведь «не для денег, а чтоб время провести»,
Как черти в дурачки у Пушкина играли.
Телевизьон трещит в полубезлюдном зале.
Я в комнате своей у лунного окна.
Дверь заперта на ключ. Одна, всегда одна
С тех пор, как умер ты — одна на целом свете.
Пора казалось бы и мне ожесточиться,
Стать язвой-сплетницей, подслеповатой, злой,
Лихой лотошницей, как богаделки эти.
Луна сквозь облаков полупрозрачный слой,
Как там, как над Невой, прелестно серебрится.
— Луна, далекий друг, сестра моя луна…
… Не то, что молодость спешит, летит стрелой
И падает стремглав подстреленною птицей,
А то, что молодость так бесконечно длится,
Когда давно она мне больше не нужна.
«Неправда, неправда, что прошлое мило…»
Неправда, неправда, что прошлое мило.
Оно как открытая жадно могила —
Мне страшно в него заглянуть.
- Забудем, забудьте, забудь!..
По синим волнам океанится парус,
Налейте вина и возьмите гитару,
Давайте о завтра мечтать.
Чтоб завтра казалось еще неизвестней,
Еще невозможней, тревожней, прелестней,
Чтоб завтра не стоило ждать.
О, спойте скорей «Лебединую песню»
И «Белой акации»
И «В том саду»,
Хоть встретились мы не в саду, а в аду,
В аду эмиграции.
А парус белеет навек одинокий,
Скользя по волнам в байроническом сплине,
В пучине стихов, от шампанского синей.
И вот наконец приближаются сроки
И час расставанья рассветно-жестокий,
- Прощайте, прощайте, пора!
Прощайте, желаю Вам счастья!
Но разве так поздно? Нет, здравствуйте,
здрасьте!
Уже не сегодня, еще не вчера,
Еще далеко до утра! —
И значит, игра
Продолжается.
Юрию ТерапианоБанальнее банального,
Печальнее печального
Сознанье — жизнь прошла.
Ну что ж? Поговорим
О подвигах, о славе —
Троя, Рим.
Вот дни мои и все мои дела.
Как мало доброго. Как много зла.
Не то я делала, не так жила,
И ясно, что я лучше быть могла.
От одиночества и от усталости
Прилив горячей нежной жалости
К себе и прочим тварям на земле,
Как уголек, краснеющий в золе.
Печаль, похожая на вдохновенье,
И драгоценно каждое мгновенье,
Когда уже отсчитаны они —
На счетах звонких и магических —
Мои пустынные, торжественные дни.
Но раз в стихах лирических
Нельзя без точки зрения
И собственного мнения,
Я признаюсь — банальнее банального,
Сусальнее сусального
Мне кажется высокий этот тон
Раскаяния, просветленья
И старческого всепрощенья
Предпохоронный звон,
Полупоследний стон,
Благословляющее — «Ах!»
Нет, старость мудрая, прости,
С тобою мне не по пути
Ни в жизни ни в стихах
До самой смерти.
Ледяная луна в ледяной высоте
Озаряет озябшие вязы и клены,
И на снежной поляне четыре вороны,
Как чернильные пятна на белом листе.
Почему их четыре? Не три и не пять?
Почему мне опять ничего не понять?
Почему все меня до смешного тревожит
И ничто на земле успокоить не может?
Если б было ворон или пять или три,
Треугольник или пентагон
Без затей и затрат
Преудобно улегся бы в сон.
Но четыре вороны — вороний квадрат —
Никуда не уляжется он.
В черной душной ночи горят фонари,
Далеко до луны, далеко до зари,
Невозможно уснуть и немыслимо спать,
Оттого что ворон-то четыре,
А не три и не пять.
И кругами, кругами все шире и шире
Наплывает тоска обреченности.
«Я говорю слова простые эти…»
Я говорю слова простые эти,
Сгорая откровенностью дотла:
Мне кажется, нельзя на свете
Счастливей быть, чем я была.
Весельем и волненьем ожиданья
Светился каждый новый день и час
Без сожалений, без воспоминаний,
Без лишних фраз
И без прикрас,
Все было для меня всегда как в первый раз.
Всегда ждала я торжества и чуда,
Волхвов,
Даров,
Двугорбого верблюда,
Луны, положенной на золотое блюдо
И, главное, читательской любви.
ИЗ СБОРНИКА «ОДИНОЧЕСТВО»
(Вашингтон, 1965)
Одиночество твое,
одиночество мое,
Наше, ваше, их
Одиночество.
Ирина Одоевцева
В городском саду,
В теплом свете дня,
Лирою скользит
Лебедь на пруду.
— Я сейчас приду,
Подожди меня.
Возле тучки той,
Как верблюд, горбатой.
Я сейчас приду,
Подожди меня
И побудь со мной
До заката.
«Сон без начала и конца…»
Сон без начала и конца,
Сон в центре звездного кольца,
Сон, раскаленный добела.
В сияньи тонет голова,
Сияньем кружатся слова.
Из лука воина-стрельца
Летит крылатая стрела,
Летит и ранит Льва —
Льва или Солнце?
Стон львино-солнечной тоски,
Сон раскололся на куски.
Но нет. Сон цел.
Осколки сна, как голубки,
Влетают в круглое оконце
Высокой тесной голубятни.
И сон становится понятней,
Насквозь, как море, голубой,
И можно быть самой собой,
Пока я сплю, пока сон цел,
Пока божественный прицел
Стрелу приводит прямо в цель,
И Пана пьяная свирель
Тревожит легконогих нимф
(Пан здесь! О, встретиться бы с ним!),
И пенное морское чудище
Из скользких ритмов, хрупких рифм
Коралловый возводит риф,
Русалочий слагает миф.
Не с Паном, нет, не с пенным чудищем,
Не с человеком, не со зверем
Всем огорченьям, всем потерям
Наперекор,
Веду
Я с небом разговор
О будущем
В раю.