Исповедь алкоголика
Я, Оля, пил, конечно неспроста.
Я до Москвы не пил – хоть рядом пили.
Меня ведь здесь в метро дубинкой били
И называли, Оля, лимита.
А жил я не за пазухой Христа,
В чужой квартире. Из меня лепили
Мужского Галатея. Те места,
Что отличались, боги сохранили.
И здесь, и в Петербурге я чужой,
Как летчик самолета над тайгой,
Как беженец столиц, бомж-небожитель.
И вот вхожу к тебе, оправив китель.
Прости, что этот стих был прост, как чох.
Зато вилял хвостом, как кабыздох.
Я, Оля, пил, конечно неспроста,
Хотя втянулся и забыл причину.
И по привычке вечно пьяным стал
И ждал, что сам себя из ямы выну
За белую косичку парика в места,
Где кочки блат, сошедшись воедино,
Становятся пристанищем куста
Ветвистого, как длань простолюдина.
У Родины сон утренний так тонок,
Как хочет ласки матери ребенок,
Что требует заботы и вниманья.
Я водки можжевеловой хотел.
Вернуться не возмог в родной предел.
Я с горя пил и от непониманья.
Я с горя пил и от непониманья.
И для того, чтоб встретиться с тобой.
Шуршала щёткой в детстве баба Маня,
Я вспомнил. И горнист трубил отбой.
В моей душе еще переживанья
Тех давних лет, и небо над собой
Я в душу принимал без основанья,
Ещё за зоб не схваченный судьбой.
Потом пришла любовь и перемены,
Но Оленька, ведь я не резал вены!
Хотя признаюсь, что душа пуста
Бывала для меня у женщин милых,
А я тебе откроюсь – я любил их.
Но совесть? Совесть у меня чиста.
Но совесть – совесть у меня чиста.
Я бедствовал, как скромный сочинитель,
Лишь чтоб в стихах читалась красота.
Поэт придумал, что он носит китель,
А кителя и нет. И пусть проста
Читательница вроде, а не видит,
Нет кителя, тогда в чем красота?
А если китель был, кто китель видел?
Так неужели же в стихах обман!
Зачем тогда писать их, как баран?
Вот верное однако замечанье.
Нет выхода стыда мне избежать.
Стыжусь я, Оля, даже и молчать,
Хотя пойду я в храм на покаянье.
Хотя пойду я в храм на покаянье,
Что я скажу ему, он целый Бог,
А я с тобой двух слов связать не мог.
Стыд испытал до кровоизлиянья.
Опять соврал. Вот, Оля, наказанье,
Как ложь испортила хороший слог.
Прости! Прости! Вот лживое рыданье,
Вот лживый стыд. Вот лживых лет итог.
С тобой сойдешь с ума, борясь с собой.
Рвать хохотом святую правду стало
На индикатор чистого листа.
Соврать совсем? Я, Оля, голубой,
Я ощущаю женское начало.
Ты спросишь – пил я вина? – нет, спирта!
Ты спросишь – пил я вина? – нет, спирта!
Я честно жрал их, честно опускался,
Я честною свиньею честно стал,
Был, был, был свинтусом, а не казался.
Дверь дома честно стала заперта,
А я все жрал и честным оставался,
Я честность был сама. Почто ж тогда
Никто честно со мной не целовался?
Теперь я знаю, ты мне не встречалась,
А то бы ты страдальца поняла,
А то бы ты к груди моей прижалась
И честное мне слово постлала.
Есть способ врать, но в меру состоянья.
Я офицер, хоть небольшого званья.
Я офицер, хоть небольшого званья.
Я капитан, не вру, не генерал.
Бывали, Оля, у меня взысканья.
Я, Оля, как ты понимаешь, врал,
Я старший лейтенант, я прапорщик, зав. баней!
Я вру, что я тут веник потерял,
Мне неуютно тут, я клоп в сметане.
Нет, я соврал, я счастлив здесь. Я врал!
Я обманул тебя, прости все, Оля!
И, гордая, вслед не направь перста,
Прощай, я искупайт мой вин вруняво.
Их бин Фриц, Оля, никакой не Слава.
Я – Франкенштейн! Ложь! Жертва алкоголя…
И посещал я злачные места.
И посещал я злачные места,
Чтоб ты врала мне, что я вру, что врешь ты,
Что мне не веришь, что я врун, литл стар,
Твинкл, твинкл, ври, ври и врать могу как хошь ты!
Я врал, как хочешь ты – вот ложь свята.
Лги как хочу, мне нравится как лжешь ты.
Врала ты мне в лицо, и лжив я стал,
Как ложь сама. Врешь, не протянешь ложь ты.
Заглавье лжет, я строчку обрываю,
Стыдясь, что вру, вру, что стыдясь смолкаю.
Но даже белый лист есть враки, Таня,
Вру, Рита. Я заврался. Оля, Оля!
Как лживо это имя, вру я что ли?
Чтобы унять души своей исканья.
Чтобы унять души своей исканья,
Ты просишь: свет мой зеркальце, скажи.
На голубой газ, веря в лжесиянье,
Утятницу тушенной, Ольга, лжи
Ты водрузила. Лица, расстоянья
В соку разогреваются – моржи
Потеют в проруби пар содроганья
Души. И дым отечества. Чужи
Лысеющие отблески сознанья.
Твоим. Со шваброй бродит баба Маня.
Тебе чужа она, зато моя.
Мы разошлись, как в море петухи.
Придумал Бабу нынче ночью я.
Я, Оля, иногда пишу стихи.
Я, Оля, иногда пишу стихи.
Ты варишь. Моя мама вышивает.
Андропов не отходит от сохи.
А Белкин, повесть написав, зевает.
Покойный пан изволил в дурачки.
И тезка твоя Ленского встречает.
Строка спрыгнула. Хрясь, стопу ломает.
Как больно! Завтра выживут дружки.
Я тезку кое-чью люблю душою,
Мы с нею жгли невинных голубей.
Как было больно потерять друзей
Любимых… Она плакала и мстила
И на груди моей метаясь выла.
Мне грустно так становится порою.
Мне грустно так становится порою,
Что я хочу покушать. Положи
В тарелку мне твоей тушенной лжи.
Открыв рот, на брехню глаза закрою.
У женщин в доме масса геморрою —
Порежь, помой, свари да обслужи.
Зато за женщин иногда горою
Спокойно спят троянские мужи.
Спит Гектор. Спят Парис и Менелай,
Ахейцы, спит отчизна, Рок, Кассандра.
В хлеву спит гекатомба. Песий лай.
Не зная, что навек уснула Сарра,
Абрам с ней спит. Храпят все инки в Чили.
Забыл, я что такое чахохбили.
Забыл я что такое чахохбили,
Зато столицу помню – Катманду.
Я вам люблю, как вряд ли вам любили.
Я встречусь вам, я Вас еще найду.
Я помню вас, вы ручкой теребили
Итоги. Шарик, ах земной ты пес,
Баранкой хвост в своем собачьем стиле.
Осклабился он, милый, в блеске звезд,
И, как блоха в шерсти его лохматой,
От старости скончался век двадцатый.
Кому же прок от этой чепухи,
У блошки той на кончике подковы…
Тост за Левшу я поднял, хмелен словом.
Вобще-то я люблю котел ухи.
Вобще-то я люблю котел ухи.
Его готовят, Оля, не из блесен,
И, Оля, в нем не варятся крючки,
В нем никого не ловят, Оля. Осень.
В нем тихо рыбку варят мужики
В прохладе. Это ложь. Я сам несносен
Себе. Любовь до гробовой доски
Мне кажется ухой. Волной реки
И рыбой с белым глазом, чьей спиною
Тоску я собираюсь прикусить,
Как женский язычок, и жажду жить,
Опустошать с компанией честною.
Опустошать с компанией честною
Недолго каждый, Оленька, карман.
Спасибо, что беседуешь со мною.
Приятно ведь, что я не наркоман,
А только алкоголик тихий, ною,
И в доме пью твой чай, поскольку зван,
Не требую души делить со мною
И слушаю водопроводный кран.
Твоя улыбка шириной в три мили —
Другая мне награда ни к чему,
Не видим в сигаретном я в дыму,
А может вовсе никого с тобою,
Кто просит то покушать, то покою.
Я до Москвы не пил, хоть рядом пили.
Я до Москвы не пил, хоть рядом пили.
Хоть рядом пили, жрали в полный рост,
Хоть квасили, киряли и долбили
Внутрь, нет, вовнутрь, артериальный гвоздь,
Хоть как, хоть что, хоть сколько не лупили
Ее родимую, хоть черт мне хвост
Показывал, хоть роги, хоть синильный
Свой пятачок, я чист был, длился пост
Всю молодость, нет, не без приключений,
Точнее скажем не без исключений,
Но исключенья только подтвержда…
Что говорить об этом? Ерунда…
Гори, гори вонючая звезда.
Я, Оля, пил, конечно, не спроста.
Я, Оля, пил, конечно, не спроста
Я с горя пил и от непониманья.
Но совесть? Совесть у меня чиста,
Хотя пойду я в храм на покаянье.
Ты спросишь – пил я вина? Нет – спирта.
Я офицер, хоть небольшого званья,
И посещал я злачные места,
Чтобы унять души своей исканья.
Я, Оля, иногда пишу стихи.
Мне грустно так становится порою,
Забыл я что такое чахохбили.
Вообще-то я люблю котел ухи
Опустошить с компанией честною.
Я до Москвы не пил, хоть рядом пили.
Я до Москвы не пил, хоть рядом пили,
И заедали корочкой запой,
Со страшным шприцем весело шалили
Да в жмурки бегали с судьбой слепой
По царскосельским паркам. Крокодильим
Слезам моим не верь, послушай, Оль
Настало утро, и звонит будильник,
И он играет значимую роль,
Роль кочета, почти что вурдалака,
Что топчет зазевавшихся чувих,
Чей красен глаз, чей тряский гребень лих,
Кто заорал, небес дождавшись знака.
Что ж, на заборе есть о чем орать,
А здесь – да что тут, Оля рассказать.
