Константин Бальмонт - Будем как солнце. Книга символов

Опрокинут небосвод.

И немножко жутко нам!

Ум наш новостью смущен,

Искаженность манит нас.

Здесь нежданный свет зажжен,

Постоянный свет погас.

Кто вошел в такой уют,

К Сатане он бросил взгляд

В этой храмине поют,

И, как в храме, здесь кадят.

Кверху поднятым лицом

Примешь небо и весну.

Спину выгнувши кольцом,

Встретишь мрак и глубину.

И невольно душит смех,

И ликует как змея.

Оттого что тайный грех —

Оттененье бытия.

Оттого у горбуна

И насмешливо лицо.

Эта странная спина—

Сатанинское кольцо!

Я ненавижу всех святых,

Они заботятся мучительно

О жалких помыслах своих,

Себя спасают исключительно.

За душу страшно им свою,

Им страшны пропасти мечтания,

И ядовитую Змею

Они казнят без сострадания.

Мне ненавистен был бы Рай

Среди теней с улыбкой кроткою,

Где вечный праздник, вечный май

Идет размеренной походкою.

Я не хотел бы жить в Раю,

Казня находчивость змеиную,

От детских дней люблю Змею,

И ей любуюсь, как картиною.

Я не хотел бы жить в Раю,

Меж тупоумцев экстатических.

Я гибну, гибну — и пою,

Безумный демон снов лирических.

У меня был враг заклятый,

    У меня был враг.

На его постели смятой

Хохот демона проклятый

Оживлял полночный мрак.

    Без него жена смеялась,

    Обнималась, целовалась.

    Хохот демона был мой.

    Побыл с ней. Ай-да! Домой!

Враг заклятый был далеко.

    Возвратился. «Честь!»

Ты, без страха и упрека!

Я, как ты, во власти рока.

Хочешь? Что же, месть, так месть.

    Час и место. Мы явились.

    Мы сошлись и поклонились.

    Чей-то взор покрылся тьмой.

    Хохот демона был мой!

Я с нею шел в глубоком подземелье,

Рука с рукой, я был вдвоем — один.

Мы встретились в сверкающем весельи,

Мы нежились, как лилии долин.

Потом пришли к дверям старинной кельи,

Предстала Смерть, как бледный исполин.

И мы за ней, в глубоком подземелье,

Стремились прочь от зелени долин.

Мы шли во тьме, друг друга не видали,

Любовь была как сказка дальних лет,

Любовь была печальнее печали.

В конце пути зажегся мрачный свет,

И я, искатель вечной Антигоны,

Увидел рядом голову — Горгоны.

Под низкою крышкою гроба,

    Забиты гвоздями,

Недвижно лежали мы оба,

С враждебными оба чертами.

Застывшие трупы, мы жили

    Сознаньем проклятья,

Что вот и в могиле — в могиле!—

Мы в мерзостной позе объятья.

И Дьявол смеялся надгробно,

    Плитой погребальной:

«Эге,— говорил,— как удобно

Уродцам—в могиле двуспальной!»

Два трупа встретились в могиле,

И прикоснулся к трупу труп,

В холодной тьме, в тюрьме, и в гнили,

Прикосновеньем мертвых губ.

Они, влюбленные, когда-то

Дышали вместе под Луной

Весенней лаской аромата

И шелестящей тишиной.

Они клялись любить до гроба.

И вот, по истеченьи дней,

Земная жадная утроба

Взяла их в пищу для червей.

Тяжелые, с потухшим взглядом,

Там, где повсюду мгла и мгла,

Они лежат так тесно рядом,

Зловонно-мягкие тела.

Для мелких тварей ставши пищей,

И разлученные с душой,

Они гниющее жилище,

Где новый пир, для них чужой.

И дико спят они в тумане,

И видят сказочные сны

Неописуемых дыханий

И необъятной тишины.

Над болотом позабытым брошен мост,

За болотом позабытым брызги звезд.

Там, за топью, цепенея, спит Лазурь,

Затаив для дней грядущих сумрак бурь.

Неживые, пропадают брызги звезд,

И к болоту от болота брошен мост.

И одно лишь не обманет—жадность бурь,

Ею дышит — с ней в объятьях — спит

                                  Лазурь

Я встретил ведьму старую в задумчивом лесу.

Спросил ее: «Ты знаешь ли, какой я грех несу?»

Смеется ведьма старая, смеется что есть сил:

«Тебя ль не знать? Не первый ты, что молодость убил.

Отверг живые радости, и стал себе врагом,

И тащишься в дремучий лес убогим стариком».

Я вижу, ведьма старая все знает про меня,

Смеется смехом дьявола, мечту мою кляня,

Мечту мою о праведном безгрешном житии,—

И молвил ей: «А знаешь ли ты чаянья мои?

Я в лес вошел, но лес пройду, прозрачен,

                                          как ручей,

И выйду к морю ясному божественных лучей».

Смеется ведьма старая: «Куда тебе идти?

Зашел сюда—конец тебе: зачахнешь на пути.

Сии леса—дремучие, от века здесь темно,

Блуждать вам здесь дозволено, а выйти не дано.

Ишь, выйду к морю светлому! Ты думаешь: легко?

И что в нем за корысть тебе! Темно и глубоко».

И ведьма рассмеялася своим беззубым ртом:

«На море жить нельзя тебе, а здесь твой верный

                                               дом».

И ведьма рассмеялася, как дьявол егозя:

«Вода морская — горькая, и пить ее — нельзя».

Как стих сказителя народного,

Из поседевшей старины,

Из отдаления холодного,

Несет к нам стынущие сны,—

Так темной полночью рожденные

Воззванья башенных часов,

Моей душою повторенные,

Встают как говор голосов.

И льнут ко мне с мольбой и с ропотом:

«Мы жить хотим в уме твоем».

И возвещают тайным шепотом:

«Внимай, внимай, как мы поем.

Мы замираем, как проклятия,

Мы возрастаем, как прибой.

Раскрой безгрешные объятия,

Мы все обнимемся с тобой».

И я взглянул, и вдруг, нежданные,

Лучи Луны, целуя мглу,

Легли, как саваны туманные,

Передо мною на полу.

И в каждом саване — видение,

Как нерожденная гроза,

И просят губы наслаждения,

И смотрят мертвые глаза.

Я жду, лежу, как труп, но слышащий.

И встала тень, волнуя тьму.

И этот призрак еле дышащий

Приникнул к сердцу моему.

Какая боль, какая страстная,

Как сладко мне ее продлить!

Как будто тянется неясная

Непрерываемая нить!

И тень все ближе наклоняется,

Горит огонь зеленых глаз,

И каждый миг она меняется,

И мне желанней каждый раз.

Но снова башня дышит звуками,

И чей-то слышен тихий стон,

И я не знаю, чьими муками

И чьею грудью он рожден.

Я только знаю, только чувствую,

Не открывая сжатых глаз,

Что я как жертва соприсутствую,

И что окончен сладкий час.

И вот сейчас она развеется,

Моя отторгнутая тень,

И на губах ее виднеется

Воздушно-алый, алый день.

Я шутя ее коснулся,

Не любя ее зажег.

Но, увидев яркий пламень,

Я — всегда мертвей, чем камень —

Ужаснулся,

И хотел бежать скорее,

И не мог.

Трепеща и цепенея,

Вырастал огонь, блестя,

Он дрожал, слегка свистя,

Он сверкал проворством Змея,

Все быстрей,

Он являл передо мною лики сказочных зверей.

С дымом бьющимся мешаясь,

В содержанья умножаясь,

Он, взметаясь, красовался надо мною и над ней.

Полный вспышек и теней,

Равномерно, неотступно,

Рос губительный пожар.

Мне он был блестящей рамой,

В ней возник он жгучей драмой,

И преступно,

Вместе с нею я светился в быстром блеске

                                    дымных чар.

Хорошо ль тебе, девица,

Там глубоко под землей?

Ты была цветок, и птица,

    Праздник мой!

Хорошо ль тебе, девица,

Так глубоко под землей?

Ты, как все, лишь день светила,

И ничтожно умерла.

Глубока твоя могила,