Дождь понемногу стихает, и ты думаешь, она закончила, но тут, впервые за все время, она смотрит прямо на тебя и как будто хочет что-то сказать. Она вытащила из-под воротника что-то висящее на шее и теперь протягивает это тебе.
– Вот, – говорит она. Глаза ее встречаются с твоими, и они темно-бурые, как воды Темзы. – Хочешь потрогать?
Ты хочешь сорвать это с ее шеи и швырнуть в реку, на поживу ныряльщикам – или чтобы оно пропало навеки. Но вместо этого ты, спотыкаясь, выходишь из-под тента, и дождевая вода течет у тебя по лицу, словно чьи-то чужие слезы.
Истина – это пещера в черных горах
ВЫ СПРОСИТЕ, смогу ли я простить себя? Я за многое могу себя простить. За то, где я его оставил. За то, что сделал. Но за тот год, когда я ненавидел свою дочь, когда верил, что она и вправду могла убежать из дома – наверняка в город, – я себя никогда не прощу. Тогда я всем запретил упоминать ее имя, и если оно ненароком все же проникало в мои молитвы, то лишь затем, чтобы в один прекрасный день она поняла, что натворила, какое бесчестье навлекла на нашу семью, поняла, почему у ее матери такие красные глаза.
Я ненавижу себя, и ничто этого бремени не облегчит – даже то, что случилось в последнюю ночь на склоне горы.
Я искал почти десять лет, хотя следы давно простыли. Можно сказать, я нашел его случайно, да только в случайности я не верю. Если идти по тропинке, рано или поздно дойдешь до пещеры, это всякий знает.
Но до этого еще далеко. Сначала была долина на большой земле и беленый домик на славном лугу, через который плескался ручей. Домик сидел эдаким кубиком белого неба среди неистовой травяной зелени и вереска, едва-едва подернутого пурпуром.
И был мальчик возле дома, обиравший шерсть с куста колючего боярышника. Он не видел, как я подошел, и глаз не поднимал, пока я не сказал:
– Я тоже этим занимался. Собирал шерсть с колючек. Мама мыла ее, а потом делала мне из нее разные штуки – то куклу, то мячик.
Малец обернулся. Мордочка у него была потрясенная, будто я свалился с ясного неба. А я – не с неба. Я прошел много миль и еще столько же собирался пройти.
– Не бойся, я просто тихо хожу, – сказал я ему. – Не это ли будет дом Колума Макиннеса?
Мальчишка кивнул и выпрямился в полный рост – пальца на два выше моего.
– Я и есть Колум Макиннес.
– А других с таким именем тут не водится? Потому что Колум, которого ищу я, точно будет взрослый.
Парень ничего не сказал, только отмотал крупный пук шерсти со стиснутых когтей боярышника.
– Может быть, твой отец? – продолжал допытываться я. – Вдруг он у вас тоже Колум Макиннес?
Мальчик окинул меня подозрительным взором.
– Ты вообще… что такое?
– Я – маленький человек, – ответствовал я. – Но я все равно человек и пришел повидать Колума Макиннеса.
– Зачем?
Он поколебался, но все же спросил:
– И почему ты такой маленький?
– Затем, что мне нужно кое о чем спросить твоего отца. Взрослые дела.
В уголках губ у него затеплилась улыбка.
– Совсем не плохо быть маленьким, юный Колум, – сказал ему я. – Как-то ночью Кэмпбеллы пришли стучаться ко мне в дверь – все, в полном составе, двенадцать человек мужиков с ножами и дубьем. Они потребовали, чтобы моя жена, Мораг, тут же на месте им меня и предъявила, потому как им очень надо меня убить в отместку за какое-то оскорбление, которое они сами себе придумали. А она и говорит: «Молодой Джонни, беги на дальний выгон, скажи отцу, пусть идет домой. Он мне, дескать, нужен». Ну, малец и выбегает, а Кэмпбеллы смотрят. Они знали, что я – человек жутко опасный. А вот что маленький – нет, никто им того не сказал. А если и сказал, так они не поверили.
– Так мальчик тебя позвал? – заинтересовался юный Колум.
– Да не было никакого мальчика, – терпеливо объяснил я. – Я это был, собственной персоной. Они меня, можно сказать, взяли, да только я у них на глазах вышел в дверь да и утек, что твоя вода сквозь пальцы.
Мальчик расхохотался.
– А почему Кэмпбеллы за тобой охотились?
– Скотину не поделили. Они говорили, что коровы ихние, а я – что у Кэмпбеллов права на них, может, и были, да все вышли, в ту самую ночь, когда коровы перемахнули со мной через холмы.
– Ты подожди здесь, – сказал Колум Макиннес.
Я уселся у ручья, глядеть на дом. Приличного размера был дом – я б сказал, лекарю впору или стряпчему, никак не головорезу с границ. На земле валялась галька, я собрал ее в кучку да и пошвырял, одну за другой, в ручей. Глаз у меня хороший, кидаться люблю – что через луг, что в воду. Камешков сто, наверное, покидал, пока малец не вернулся в сопровождении высоченного дядьки с размашистым таким шагом. В гриве у него седина проглядывала, а физиономия была длинная и волчья. Эх, нет больше волков в этих холмах, да и медведи давно повывелись.
– Добрый вам день, – говорю.
Он ничего в ответ не сказал – стоит да таращится во все глаза. Да мне все едино, я к таращунам привык.
– Ищу Колума Макиннеса, – говорю. – Если вы – он, так и скажите, я поздороваюсь, как полагается. Ежели нет – тоже скажите, и я пойду своей дорогой.
– Что у тебя за дело к Колуму Макиннесу?
– Хочу его нанять. В проводники.
– А куда тебя надобно отвести?
Я посмотрел на него внимательно.
– Трудный вопрос, – говорю. – Потому как некоторые бают, такого места вовсе не существует. Есть одна пещера на Мглистом острове…
Он не ответил.
Потом:
– Иди-ка в дом, Колум.
– Но па…
– Скажи матери, она тебе конфету дать хотела, какую ты любишь. Давай, вали отсюдова.
По мальчуганову личику пронеслась череда выражений – удивление, голод, счастье, – после чего он развернулся и поскакал к белому домику.
– Кто тебя сюда послал? – грозно вопросил Колум Макиннес.
Я ткнул пальцем в ручей, плескавшийся промеж нас вниз по холму.
– Что это? – спрашиваю.
– Вода, – ответил он.
– Говорят, за водой есть король, – сообщил я ему.
Я тогда совсем его не знал, а хорошо – так никогда и не узнал, не успел, но глаза у него тут же сделались настороженные, а голова склонилась на сторону.
– Откуда мне знать, что ты тот, за кого себя выдаешь?
– Лично я ни на что и не претендую, – говорю. – Просто есть такие, кто слыхал, будто бы на Мглистом острове имеется пещера, а тебе ведома туда тропинка.
– Я не скажу тебе, где та пещера, – говорит.
– А я у тебя не дороги спрашиваю. Мне нужен проводник. Вдвоем путешествовать безопаснее, чем в одиночку.
Он смерил меня взглядом, сверху вниз и снизу вверх; я уже ждал было шутки о своих размерах, но он промолчал, и за то я был ему благодарен. А сказал он только:
– Когда доберемся до пещеры, я внутрь не пойду. Золото вынесешь сам.
– Мне все равно, – отозвался я.
– Брать можно только то, что унесешь на себе. Я ни к чему не притронусь. Но да, я тебя отведу.
– Тебе хорошо заплатят за беспокойство, – сказал я, полез за колет и протянул ему кошелек, который там прятал. – Этот – за то, что отведешь. Второй, раза в два больше, – когда вернемся.
Он высыпал монеты из кошелька себе в лапищу, посмотрел и кивнул.
– Серебро, – говорит. – Хорошо. Пойду, попрощаюсь с женой и сыном.
– А с собой тебе ничего не понадобится?
– Я в молодости был разбойником, а разбойники ходят налегке. Вот веревку возьму – чай, в горы идем.
Он похлопал рукой по кинжалу, висевшему на ремне, и ушел в белый домик.
Жену его я так никогда и не увидел, ни тогда, ни потом. Не знаю даже, какой масти у нее волосы.
Пока ждал, успел еще полсотни камешков в ручей побросать, а потом он вернулся, с мотком веревки через плечо, и мы пошли прочь по дороге от дома, слишком важного для простого разбойника, и взяли курс на запад.
* * *
Между всем остальным миром и побережьем лежат горы – но выглядят они на самом деле как постепенно нарастающие холмы, видные издали, отлогие, пурпурные, туманные, похожие на облака. Довольно приветливые собой. Это ленивые горы, подняться на такую не труднее, чем на холм, только вот взбираться на этот холм ты будешь целый день, а то и больше. Мы и взбирались, и к вечеру первого дня изрядно продрогли.
На вершинах над нами сияли снега, хотя лето стояло в разгаре.
В тот первый день мы не сказали друг другу ни слова. Да и чего было говорить? Оба знали, куда направлялись.
Под ночь мы развели костер из сухого овечьего навоза да мертвого боярышника. Мы вскипятили воды и заварили кашу: каждый бросил в котелок, который я тащил с собой, по пригоршне овса да по щепотке соли. Его горсть была громадная, а моя – маленькая, все по руке. Он ухмыльнулся и молвил:
– Надеюсь, ты не претендуешь на половину котла.
Я сказал, что не претендую, и так оно и вышло, потому что аппетит у меня будет поменьше, чем у рослого мужика. Но это, я думаю, и к лучшему, потому что под открытым небом мне впору прокормиться на орехах да ягодах, которые вряд ли спасут человека побольше от голодной смерти.
