феномена заключалась в первую очередь в том, что в его рамках криминальный оттенок становился виден уже на конкретных ситуациях, как следствие, а не как причина. Как известно, в разные периоды истории практикам и разработчикам юриспруденции часто приходилось заниматься больше первым, упуская из виду второе, – в силу несовершенных отношений в обществах. Но, по крайней мере, почти всегда этот извращённый способ дознания был сразу и критикуем, поскольку не составляло особого труда выявить причины криминогена, которые требовалось изъять, и лишь сам способ изъятия по каким-то обстоятельствам «не давался» никому в руки.
Здесь же наблюдалось нечто такое, перед чем приходилось пасовать без исключения всем, кто пытался установить причинные связи. В конце концов они устанавливались чисто эмпирически, путём соотнесения возникшего результата с действовавшими законами и общепринятым здравомыслием. Но в целом этого было, конечно, недостаточно. Искомое ускользало, а взамен люди получали совершенно не то, что полагалось. Учреждения рассуда по фактам совпадения улик или отсутствия алиби выносили вердикты, где в большинстве наказание просто не могло быть заслуженным.
Такое «искривление» юриспруденции по мере того, как «развивался» феномен, многократно усугубилось болезненным процессом «корчевания зла в себе», которым человечество увлекалось, пройдя полосами неограниченной свободы личности. Наступал наконец этап всеобщего «поведенческого» отрезвления, когда поступь зла становилась уже пределом судьбы и надлежало принимать жесточайшую регламентацию по любому поводу, наподобие той, которая существовала и существует у животного мира на низших его ступенях.
Права и достоинство людей, втянутых в общественный экстаз очищения, оказались попранными как никогда прежде. Вспоминали, например, древнейшие формы геноцида, на обломках которого произрастала последующая вседозволенность, истреблявшая цивилизации. Но то были передряги, неизбежные в условиях противоборства и скверных политических ориентаций. Ложь правосудия использовалась тогда как инструмент устрашения – не более того. В данном же случае противостоять приходилось каждому самому себе. И потому обычные проступки, повторявшиеся миллионами, стало легко умещать в уголовных или имущественных делах, даже если их природа могла быть иной…
Такое и происходило сплошь и рядом. Когда материалы следствия указывали на какую-то побочную часть истины, то уже излишне было предполагать, будто ситуация могла произойти ввиду других причин. Тем более, что испорченной признавалась чуть ли не сплошная масса людей и всё набирала и набирала силу амплитуда целенаправленного жестокого рассуда, цель которого поворачивала на уничтожение…
…Ливенст Рокнодр мог бы не беспокоиться насчёт того, что когда-нибудь кто-то узнает о его причастности к событиям и происшествиям, исходившим от него. Но он был живой человек, искавший, как и все, утешения в том, чтобы обуздать собственные пороки, доставшиеся ему как часть былых вседозволенностей, нахапанных поколениями сверх того, что являлось пределом разумного и достаточного.
Однажды кто-то из друзей Лива случайно заговорил с ним о предмете в общем-то заурядном – о неизбежной ответственности каждого за изменения в жизни людей и земли.
К нынешней эпохе этой темой люди уже порядком друг другу наскучили, пытаясь опосредованно, через мораль, постичь углублённые таинства «разумного» биополя. Как уже известно, управление благодаря навыкам напрягать волю оказалось доступно даже детям ясельного возраста, а в число воздействуемых попали не только люди и животные первой фазы, но и отродные, а также роботоры и в немалом числе даже неодушевлённые естественные предметы.
Рокнодр, как и многие, обладал такими навыками, демонстрировал их как все, когда входил в отношения «интереса» или его кто-то просил об этом. Но одно дело воздействовать напряжением воли и совсем иное – не напрягать её и даже не знать, что она без твоего ведома избирательно воздействует на субъект или на объект, а то и сразу на большие их количества.
В тот день Лив рассказал, как однажды, сходя под гору, он споткнулся о камень размером с человеческое туловище и, чертыхнувшись, произнёс что-то наподобие «Дрянь, из-за тебя я мог бы упасть и расшибиться». При этом проскользнула мысль, что, будь предмет одушевлённым и чувственным, его бы следовало примерно наказать. Поднимаясь в очередной раз к навигационной площадке, Рокнодр не увидел камня там, где он лежал раньше. Зато полностью на него похожий лежал у края площадки в нависнутом положении. Рокнодр почему-то подумал, что в общем-то всё правильно: помешав ему и доставив неприятность, камень теперь обречён свалиться с большой высоты и рассыпаться в прах. И это случилось в тот же день под вечер, когда Лив, сходя вниз, уже не увидел каменного знакомца у края площадки, а при окончании спуска ему предстала картина, связанная с падением «провинившегося». Поодаль друг от друга валялись части и крошево от него, а падение происходило как бы прицельно – в одиноко стоявшую здесь древнюю тумбу из очень прочного монолитного ливпа.
Друг ещё спросил: бывало ли с Ливом что-нибудь подобное, и тому не составило труда припомнить: конечно же, такое происходило едва ли не каждый лень и даже иногда по нескольку раз в день! Происходит и в настоящее время! Нашёлся и самый свежий пример: заигравшаяся девочка высунула язык, «адресовав» его подружке, но между ними как раз в эту минуту проходил Лив; дразнота, как ему казалось, нисколько его не обидела, хотя запомнилась какая-то схожая реакция; а через неделю Рокнодр встретил идущую траурную процессию, несущую урну с прахом, на которой он увидел знакомую физиономишку малолетней проказницы. Он узнал также, что девочку за минувшие дни поразила сначала нагасда, а затем таспагаза. Ничто уже не могло её спасти…
И Ливу, и его другу открылась в тот раз необъятная сфера непроизвольного жестокого возмездия, исходившего от Рокнодра. По мере того, как ими были составлены и классифицированы последствия с породившими их причинами, приятели пришли к выводу, что тут имеет место чётко выраженная, разрушительная реакция воли на «обидчика». И чем обоснованнее была обида, тем решительнее и беспощаднее она возмещалась её источнику…
Годы его жизни были отмечены сотнями тысяч бед, объяснения которым, как я уже говорил, подбирались на эмпирической основе. Надо отметить, что род занятий Рокнодра обязывал его вести очень активную, коммуникабельную жизнь, постоянно расширять связи на земле и в космосе. И, естественно, это придавало «возмездию» как бы повсеместный характер. Гибли и пропадали очень многие из тех, кто был с ним так или иначе в контакте или даже просто находился рядом; тонули суда; взрывались реакторы и батискафы; на космических орбитах участились аварии и столкновения с телами вселенной. И традиционная частная жизнь, и её искусственные формы претерпевали порчу, генные и программные отклонения. Вкривь и вкось шло общественное управление; в его недрах происходили бесчисленные перевороты. Объединительные процессы рушились, попранные мелкими властолюбцами и хулиганьём. Кстати, неприязни
