Сборник Сборник - Моё лучшее стихотворение

Ты лети с дороги, птица,
Зверь, с дороги уходи!
Видишь, облако клубится,
Кони мчатся впереди.
И с налета, с поворота,
По цепи врагов густой
Застрочит из пулемета
Пулеметчик молодой.
   Эх, тачанка-ростовчанка,
   Наша гордость и краса,
   Приазовская тачанка,
   Все четыре колеса!

Эх, за Волгой и за Доном
Мчался степью золотой
Загорелый, запыленный
Пулеметчик молодой.
И неслась неудержимо
С гривой рыжего коня
Грива ветра, грива дыма,
Грива бури и огня.
   Эх, тачанка-киевлянка,
   Наша гордость и краса,
   Украинская тачанка,
   Все четыре колеса!

По земле грохочут танки,
Самолеты петли вьют,
О буденновской тачанке
В небе летчики поют.
И врагу поныне снится
Дождь свинцовый и густой,
Боевая колесница,
Пулеметчик молодой.
   Эх, тачанка-полтавчанка,
   Наша гордость и краса,
   Пулеметная тачанка,
   Все четыре колеса!

Не легенда, не обожествленье —
Просто жил нужнейший людям человек.
…Вижу снова — на трибуне Ленин
Смелым жестом осеняет век.

И не смыт тревожным отдаленьем
Этот облик, четкий, как гранит.
…Вижу снова — на трибуне Ленин
Перед съездом слово говорит.

И молчит расчетливая робость,
И пустая гордость смущена.
В этом слове сила и суровость
Революции
   воплощена.

Он внушает право и законность
Баррикадам — биться до конца.
В этом слове — целеустремленность
Революции.
   И все сердца,
Ощущая времени огромность,
Начинают биться, как одно.
В этом слове простота и скромность
Революции.
   Ему дано
Обнимать событья четкой мыслью,
Несогласных логикой круша.
В этом слове — страсть и бескорыстье
Революции.
   Ее душа
Здесь встает, чтоб до конца бороться,
Зная цель и не жалея сил.
В этом слове — честь и благородство
Революции.
   Он возносил
Главное. На место ставил частность.
Разделял случайность и закон.
В этом слове — доброта и ясность
Революции.
   Ладонью он
Разрубал всех доводов негодность,
Звал вперед, в иные времена.
В этом слове — воля и народность
Революции…

Пожилую, неприветную,
Закоптелую, в пыли,
Мне вчера подругу медную
Из чулана принесли.

За окном соборов зодчество
Без крестов и без огней.
Я затеплил в одиночестве
Лампу юности моей.

Сразу все былое вспомнилось:
Ночи, зори, петухи.
Золотое пламя «молнии»
На мои лилось стихи.

А я в пылких юных чаяньях,
Дерзок, прыток и упрям,
Навсегда бросался в плаванья
По развернутым морям.

Я по странам неисхоженным
С караванами шагал,
Над стихами невозможными
И смеялся и рыдал.

Помнишь, лампа, время зимнее.
Ночь. Беспамятство снегов.
Девушке с глазами синими
Говорил я про любовь.

Ты всему была свидетелем.
Но однажды в час ночной
Догорела, не заметила —
Я покинул дом родной.

Тишину твою уездную,
Сад с оркестром в полумгле
И свою каморку тесную
С кипой книжек на столе —

Все, что сердцу было дорого,
Все оставил, разлюбил
И в огнях большого города
В революцию вступил.

Годы шли крутые, быстрые,
Буреломные года.
По стране рассветной выстрелы
Грохотали… А когда

Вслед за песнею победною
Вспыхнул свет электроламп,
Керосиновую, медную,
Отнесли тебя в чулан.

Под портретом государевым,
Возле сваленных икон
Отсияло твое зарево,
Схоронился медный звон.

Отошла в былое бедная
Дней уездных тишина.
Керосиновая, медная,
Никому ты не нужна.

Нынче всюду электричество,
Край наш вятский знаменит,
Но тот пламень твой лирический
До сих пор во мне звенит.

Попрощаемся, ровесница,
Лампа юности моей.
Передам тебя я с песнею
В краеведческий музей.

Будешь ты под черным номером
Мало места занимать,
Обо всем, что было, померло,
Будешь ты напоминать.

Может, кто-нибудь, задумавшись,
Вспомнит ночи при огне
И мечты мужавших юношей
Там, в уездной тишине.

Мы ехали шагом,
Мы мчались в боях,
И «Яблочко» песню
Держали в зубах.
Ах, песенку эту
Доныне хранит
Трава молодая —
Степной малахит.

Но песню иную
О дальней земле
Возил мой приятель
С собою в седле.
Он пел, озирая
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Он песенку эту
Твердил наизусть…
Откуда у хлопца
Испанская грусть?
Ответь, Александровск,
И Харьков, ответь:
— Давно ль по-испански
Вы начали петь?

Скажи мне, Украйна,
Не в этой ли ржи
Тараса Шевченко
Папаха лежит?
Откуда ж, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?

Он медлит с ответом —
Мечтатель-хохол:
— Братишка! Гренаду
Я в книге нашел.
Красивое имя,
Высокая честь —
Гренадская волость
В Испании есть!

Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.
Прощайте, родные!
Прощайте, семья!
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Мы мчались, мечтая
Постичь поскорей
Грамматику боя —
Язык батарей.
Восход поднимался
И падал опять,
И лошадь устала
Степями скакать.

Но «Яблочко» песню
Играл эскадрон
Смычками страданий
На скрипках времен…
Где же, приятель,
Песня твоя:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя»?

Пробитое тело
Наземь сползло,
Товарищ впервые
Оставил седло.
Я видел: над трупом
Склонилась луна,
И мертвые губы
Шепнули: «Грена…»

Да! В дальнюю область,
В заоблачный плес
Ушел мой приятель
И песню унес.
С тех пор не слыхали
Родные края:
«Гренада, Гренада,
Гренада моя!»

Отряд не заметил
Потери бойца
И «Яблочко» песню
Допел до конца.
Лишь по небу тихо
Сползла погодя
На бархат заката
Слезинка дождя…

Новые песни
Придумала жизнь…
Не надо, ребята,
О песне тужить.
Не надо, не надо,
Не надо, друзья…
Гренада, Гренада,
Гренада моя!

   В рыжем лесу олений рёв:
   Изюбрь окликает коров,
Другой с коронованной головой
   Отзывается воем на вой —
И вот сквозь кусты и через ручьи
На поединок летят рогачи.

Важенка робко стоит бочком
   За венценосным быком.
Его плечи и грудь покрывает грязь,
   Измазав чалый окрас,
И он, оскорбляя соперника басом,
Дует в ноздри и водит глазом.

И тот выходит огромный, как лось,
   Шею вдвое напруживая.
До третьих сучьёв поразрослось
   Каменное оружие,
Он грезит о ней,
   о единственной,
     той!
Глаза залиты кровавой мечтой.

В такие дни, не чуя ног,
   Иди в росе по колени.
В такие дни бери манок,
   Таящий голос оленя,
И лад
   его
     добросовестно зубря,
Воинственной песнью мани изюбря.

Так и было. Костром начадив,
   Засели в кустарнике на ночь
Охотник из гольдов, я и начдив,
   Некто Игорь Иваныч.
Мы слушали тьму. Но брезжит рассвет,
А почему-то изюбрей нет.

Охотник дунул. (Эс[2]). Тишина.
   Дунул еще. Тишина.
Без отзыва по лесам неслась
   Искусственная страсть.
Что ж он оглох, этот каверзный лес-то?
Думали — уж не менять ли место.

И вдруг вдалеке отозвался рёв.
   (В уши ударила кровь…)
Мы снова — он ближе. Он там. Он тут —
   Прямо на наш редут.
Нет сомненья: на дудошный зык
Шел великолепный бык.

Небо уже голубело вовсю.
   Было светло в лесу.
Трубя по тропам звериных аллей,
   Сейчас
     на нас
      =налетит
         олень…
Сидим — не дышим. На изготовке
   Три винтовки.

И вдруг меж корней —
      в травяном горизонтце —
   Вспыхнула призраком вихря
Золотая. Закатная. Усатая, как солнце,
   Жаркая морда тигра!
Полный балдёж во блаженном успенье —
Даже… выстрелить не успели.

Олени для нас потускнели вмиг.
   Мы шли по следам напрямик.
Пройдя километр, осели в кустах.
   Час оставались так.
Когда ж тишком уползали в ров,
Снова слышим изюбревый рёв —
И мы увидали нашего тигра!
В оранжевый за лето выгоря,
Расписанный чернью, по золотому сед,
   Драконом, покинувшим храм,
Хребтом повторяя горный хребет,
   Спускался он по горам.

Порой остановится, взглянет грустно,
Раздраженно дернет хвостом,
И снова его невесомая грузность
Движется сопками в небе пустом.
Рябясь от ветра, ленивый, как знамя,
Он медленно шел на сближение с нами.

Это ему от жителей мирных
Красные тряпочки меж ветвей,
Это его в буддийских кумирнях
Славят, как бога: Шан
             Жен —
             Мет —
             Вэй![3]
Это он, по преданью, огнем дымящий,
Был полководцем китайских династий.

Громкие галки над ним летали,
Как черные ноты рычанья его.
Он был пожилым, но не стар летами —
Ужель ему падать уже не стерво?
Увы — все живое швыряет взапуск
Пороховой тигриный запах.

Он шел по склону военным шагом,
Все плечо выдвигая вперед;
Он шел, высматривая по оврагам,
Где какой олений народ —
И в голубые струны усов
Ловко цедил… изюбревый зов.

Милый! Умница! Он был охотник:
Он применял, как мы, «манок».
Рогатые дурни в десятках и сотнях
Летели скрестить клинок о клинок,
А он, подвывая с картавостью слабой,
Целился пятизарядной лапой.

Как ему, бедному, было тяжко!
Как он, должно быть, страдал, рыча:
Иметь. Во рту. Призыв. Рогача —
И не иметь в клыках его ляжки.
Пожалуй, издавши изюбревый зык,
Он первое время хватал свой язык.

Так, вероятно, китайский монах,
Косу свою лаская, как девичью,
Стонет…
     Но гольд вынимает манок.
Теперь он суровей, чем давеча,
Гольд выдувает возглас оленя,
Тигр глянул — и нет умиленья.

С минуту насквозь прожигали меня
   Два золотых огня…
Но вскинул винтовку товарищ Игорь,
Вот уже мушка села под глаз,
Ахнуло эхо! — секунда — и тигр
Нехотя повалился в грязь.

Но миг — и он снова пред нами, как миф,
   Раскатом нас огромив,
И вслед за октавой глубокой, как Гендель,
   Харкнув на нас горячо.
Он ушел в туман. Величавой легендой.
   С красной лентой. Через плечо.