Пародия на плохой детектив
Опасаясь контрразведки, избегая жизни светской,
Под английским псевдонимом «мистер Джон Ланкастер Пек»,
Вечно в кожаных перчатках — чтоб не делать отпечатков, —
Жил в гостинице «Советской» несоветский человек.
Джон Ланкастер в одиночку, преимущественно ночью,
Щелкал носом — в нем был спрятан инфракрасный объектив, —
А потом в нормальном свете представало в черном цвете
То, что ценим мы и любим, чем гордится коллектив:
Клуб на улице Нагорной — стал общественной уборной,
Наш родной Центральный рынок — стал похож на грязный склад,
Искаженный микропленкой, ГУМ — стал маленькой избенкой,
И уж вспомнить неприлично, чем предстал театр МХАТ.
Но работать без подручных — может, грустно, а может скучно, —
Враг подумал — враг был дока, — написал фиктивный чек,
И, где-то в дебрях ресторана гражданина Епифана
Сбил с пути и с панталыку несоветский человек.
Епифан казался жадным, хитрым, умным, плотоядным,
Меры в женщинах и в пиве он не знал и не хотел.
В общем так: подручный Джона был находкой для шпиона, —
Так случиться может с каждым — если пьян и мягкотел!
"Вот и первое заданье: в три пятнадцать возле бани —
Может, раньше, а может, позже — остановится такси, —
Надо сесть, связать шофера, разыграть простого вора, —
А потом про этот случай раструбят по «Би-би-си».
И еще. Побрейтесь свеже, и на выставке в Манеже
К вам приблизится мужчина с чемоданом — скажет он:
«Не хотите ли черешни?» Вы ответите: «Конечно», —
Он вам даст батон с взрывчаткой — принесете мне батон.
А за это, друг мой пьяный, — говорил он Епифану, —
Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин!"
…Враг не ведал, дурачина: тот, кому все поручил он,
Был — чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.
Да, до этих штучек мастер этот самый Джон Ланкастер!..
Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек —
Обезврежен он, и даже он пострижен и посажен, —
А в гостинице «Советской» поселился мирный грек.
Нынче очень сложный век.
Вот — прохожий… Кто же он?
Может, просто человек,
Ну а может быть, шпион!
Чем и как, с каких позиций
Оправдаешь тот поход?
Почему мы от границы
Шли назад, а не вперед?
Может быть, считать маневром,
Мудрой тактикой какой —
Только лучше б в сорок первом
Драться нам не под Москвой…
Но в виски, как в барабаны,
Бьется память, рвется в бой,
Только меньше ноют раны:
Четверть века — срок большой.
Москвичи писали письма,
Что Москвы врагу не взять.
Наконец разобрались мы,
Что назад уже нельзя.
Нашу почту почтальоны
Доставляли через час.
Слишком быстро, лучше б годы
Эти письма шли от нас.
Мы, как женщин, боя ждали,
Врывшись в землю и снега,
И виновных не искали,
Кроме общего врага.
И не находили места —
Ну, скорее, хоть в штыки! —
Отступавшие от Бреста
И — сибирские полки.
Ждали часа, ждали мига
Наступленья — столько дней!..
Чтоб потом писали в книгах:
«Беспримерно по своей…» —
По своей громадной вере,
По желанью отомстить,
По таким своим потерям,
Что ни вспомнить, ни забыть.
Кто остался с похоронной,
Прочитал: «Ваш муж, наш друг…»
Долго будут по вагонам —
Кто без ног, а кто без рук.
Память вечная героям —
Жить в сердцах, спокойно спать…
Только б лучше б под Москвою
Нам тогда не воевать.
…Помогите хоть немного —
Оторвите от жены.
Дай вам бог! Поверишь в бога,
Если это бог войны.
В ресторане по стенкам висят тут и там
«Три медведя», «Заколотый витязь»…
За столом одиноко сидит капитан.
«Разрешите?» — спросил я. "Садитесь!
…Закури!" — «Извините, „Казбек“ не курю…»
"Ладно, выпей, — давай-ка посуду!..
Да пока принесут… Пей, кому говорю!
Будь здоров!" — «Обязательно буду!»
"Ну, так что же, — сказал, захмелев, капитан, —
Водку пьешь ты красиво, однако.
А видал ты вблизи пулемет или танк?
А ходил ли ты, скажем, в атаку?
В сорок третьем под Курском я был старшиной, —
За моею спиной — такое…
Много всякого, брат, за моею спиной,
Чтоб жилось тебе, парень, спокойно!"
Он ругался и пил, он спросил про отца,
И кричал он, уставясь на блюдо:
"Я полжизни отдал за тебя, подлеца, —
А ты жизнь прожигаешь, иуда!
А винтовку тебе, а послать тебя в бой?!
А ты водку тут хлещешь со мною!.."
Я сидел как в окопе под Курской дугой —
Там, где был капитан старшиною.
Он все больше хмелел, я — за ним по пятам, —
Только в самом конце разговора
Я обидел его — я сказал: "Капитан,
Никогда ты не будешь майором!.."
Вот — главный вход, но только вот
Упрашивать — я лучше сдохну, —
Хожу я через черный ход,
А выходить стараюсь в окна.
Не вгоняю я в гроб никого,
Но вчера меня, тепленького —
Хоть бываю и хуже я сам, —
Оскорбили до ужаса.
И, плюнув в пьяное мурло
И обвязав лицо портьерой,
Я вышел прямо сквозь стекло —
В объятья к милиционеру.
И меня — окровавленного,
Всенародно прославленного,
Прям как был я — в амбиции
Довели до милиции.
И, кулаками покарав
И попинав меня ногами,
Мне присудили крупный штраф —
За то, что я нахулиганил.
А потом — перевязанному,
Несправедливо наказанному —
Сердобольные мальчики
Дали спать на диванчике.
Проснулся я — еще темно, —
Успел поспать и отдохнуть я, —
Я встал и, как всегда, — в окно,
А на окне — стальные прутья!
И меня — патентованного,
Ко всему подготовленного, —
Эти прутья печальные
Ввергли в бездну отчаянья.
А рано утром — верь не верь —
Я встал, от слабости шатаясь, —
И вышел в дверь — я вышел в дверь! —
С тех пор в себе я сомневаюсь.
В мире — тишь и безветрие,
Тишина и симметрия, —
На душе моей — тягостно,
И живу я безрадостно.
В заповедных и дремучих,
страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей
и в проезжих сеет страх:
Воет воем, что твои упокойники,
Если есть там соловьи — то разбойники.
В заколдованных болотах
там кикиморы живут, —
Защекочут до икоты
и на дно уволокут.
Будь ты пеший, будь ты конный —
заграбастают,
А уж лешие — так по лесу и шастают.
А мужик, купец и воин —
попадал в дремучий лес, —
Кто зачем: кто с перепою,
а кто сдуру в чащу лез.
По причине пропадали, без причины ли, —
Только всех их и видали — словно сгинули.
Из заморского из лесу
где и вовсе сущий ад,
Где такие злые бесы —
чуть друг друга не едят, —
Чтоб творить им совместное зло потом,
Поделиться приехали опытом.
Соловей-разбойник главный
им устроил буйный пир,
А от них был Змей трехглавый
и слуга его — Вампир, —
Пили зелье в черепах, ели бульники,
Танцевали на гробах, богохульники!
Змей Горыныч взмыл на дерево,
ну — раскачивать его:
"Выводи, Разбойник, девок, —
пусть покажут кой-чего!
Пусть нам лешие попляшут, попоют!
А не то я, матерь вашу, всех сгною!"
Все взревели, как медведи:
"Натерпелись — сколько лет!
Ведьмы мы али не ведьмы,
Патриоты али нет?!
Налил бельма, ишь ты, клещ, — отоварился!
А еще на наших женщин позарился!.."
Соловей-разбойник тоже
был не только лыком шит, —
Гикнул, свистнул, крикнул: "Рожа,
ты, заморский, паразит!
Убирайся без боя, уматывай
И Вампира с собою прихватывай!"
Страшно, аж жуть!
…А теперь седые люди
помнят прежние дела:
Билась нечисть грудью в груди
и друг друга извела, —
Прекратилося навек безобразие —
Ходит в лес человек безбоязненно,
Что сегодня мне суды и заседанья —
Мчусь галопом, закусивши удила:
У меня приехал друг из Магадана —
Так какие же тут могут быть дела!
Он привез мне про колымскую столицу
небылицы, —
Ох, чего-то порасскажет он про водку
мне в охотку! —
Может, даже прослезится
долгожданная девица —
Комом а горле ей рассказы про Чукотку.
Не начну сегодня нового романа,
Плюнь в лицо от злости — только вытрусь я:
У меня не каждый день из Магадана
Приезжают мои лучшие друзья.
Спросит он меня, конечно, как ребятки, —
все в порядке! —
И предложит рюмку водки без опаски —
я в завязке.
А потом споем на пару —
ну конечно, дай гитару! —
«Две гитары», или нет — две новых сказки.
Не уйду — пускай решит, что прогадала, —
Ну и что же, что она его ждала:
У меня приехал друг из Магадана —
Попрошу не намекать, — что за дела!
Он приехал не на день — он все успеет, —
он умеет! —
У него на двадцать дней командировка —
правда ловко?
Он посмотрит все хоккеи —
поболеет, похудеет, —
У него к большому старту подготовка.
Он стихов привез небось — два чемодана, —
Хорошо, что есть кому его встречать!
У меня приехал друг из Магадана, —
Хорошо, что есть откуда приезжать!
